Кулаков В.И. История Пруссии до 1238 года

Выходные данные: Кулаков В.И. История Пруссии до 1238 года М.:"Индрик", 2003. - 402 с. + 150 ил. (Prussia Antiqua. Том 1.) 

 

Гибнут стада, 
родня умирает,
и смертен ты сам;
но смерти не ведает
громкая слава
деяний достойных.

"Старшая Эдда", Речи Высокого,

 

76

Калининградская область - самый западный регион России, ставший в 1990 г. анклавом и превратившийся в "русский остров" на Балтике, окружённый государственными территориями Польши и Литвы. Эта земля была самым последним территориальным приобретением СССР, войдя в его состав в 1946 г. До этого времени древняя земля пруссов - Янтарный край (нем. das Bemsteinland) - являлась частью имперской провинции Восточная Пруссия (Provinz Ost-Preu?en), получившей это имя в 1772 г. как восточная часть Королевства Пруссия. 
Янтарный край в географическом отношении является западной окраиной юго-восточного сектора побережья Балтийского моря и обозначается в научном ономастиконе комплексным термином "Юго-Восточная Балтия". Эта часть Центральной Европы, с запада ограниченная р. Вислой в её нижнем течении, а с востока - р. Неман, имеет довольно сложный ландшафт, формирование которого восходит к позднеледниковому времени. Сформировавшиеся к этому историческому периоду янтароносные пласты глауконита ("голубой земли") были перекрыты массами песчаного грунта, принесённого примерно 2 миллиона лет тому назад ледником. Задолго перед этим катаклизмом климат Европы резко похолодал и густые леса были стёрты с поверхности земли толщей льда, наступавшей на материк с севера, с территории нынешней Скандинавии. Обратный путь ледника на север проходил с различной скоростью. На своем движении отступающие массы льда буквально утюжили поверхность земли. При резком повышении температуры таяния льда ледник ускорил своё Движение. В результате образовалась цепь озёр, которая дугой опоясывает побережье Юго-Восточной Балтии от границ Польши до Псковщины. Песчаные ландшафты с сотнями таких озёр, располагающиеся в междуречье Вислы и Немана, именуются Мазурским Поозерьем (в основном - в пределах Варминьско-Мазурского воеводства Польши). Одно из озёр - Виштынецкое - лежит на Капицах Калининградской обл., Польши и Литвы.
Возникшая в эпоху финального, "валдайского" оледенения цепь Мазурских озер, охватывая территорию современной Калининградской обл. с юга и юго-востока, отделяет плоскость её равнин от мощных дюн литовских ландшафтов.

8
Увеличение скорости движения ледника к Балтийскому морю способствовало сглаживанию поверхности прибрежной зоны суши. Она приобрела характерный "столообразный" вид. Значительные по своей высоте холмы имеются лишь в Озёрском и Нестеровском районах, пограничных с бассейном Мазурских озёр.
Всё ускорявшееся движение ледовых масс к морю способствовало перекрытию осадочными породами пластов пропитанной янтарными жилами древесины, лежавшей здесь с эпохи кайнозоя. Таково происхождение грунтовых месторождений янтаря в районе нынешних посёлков Синявино, Янтарный, Грачёвка и Романове, которые обеспечили особый характер местной истории, в значительной мере основанной на добыче янтаря и на янтарной торговле (Дряхлов В. Н., 1988, с. 142, 143).
Линия балтийских берегов по завершении ледникового периода постепенно стабилизировалась и стала приближаться по своим очертаниям к положению, зафиксированному на современных географических картах. Лишь Балтийская и Куршская песчаные косы ещё долгое время (фактически - до эпохи развитого средневековья) сохраняли нестабильность, то превращаясь в цепь небольших по размерам островков, то вовсе исчезая под морскими волнами. Вплоть до XII-XIV вв. дюнные гряды этих кос прорезали многочисленные проливы, нередко менявшие своё местоположение (Кулаков В. И., 2000а, с. 17-19).
В начальных фазах эпохи голоцена, в постледниковый период территорию Юго-Восточной Балтии стали покрывать широколиственные леса (бук, граб, дуб, липа), сформировавшие единый лесной массив grosse Wildnis. Ещё в раннем средневековье он по линии юго-запад - северо-восток пересекал земли между реками Висла и Неман. Свободными от сплошного лесного покрова оставалось междуречье Прохладной (Frisching) и Лавы (Alle), а также Калининградский полуостров, являющийся наиболее возвышенной, платообразной частью Юго-Восточной Балтии. Эти земли, в эпоху раннего средневековья известные как Натангия и Самбия (полуостров, максимально удобный для обитания, исторический центр пруссов - Schluter О., 1921, S. 19), явились ареалами, заселёнными в Юго-Восточной Балтии в железном веке. Этнонимы поселенцев - эстии и пруссы - известны по неоднократным упоминаниям в письменных источниках I-XIII вв. Истории эстиев и пруссов, изучению их материальной и духовной культуры посвящена предлагаемая монография.
Хронологические рамки темы исследования
Впервые античные письменные источники упоминают обитателей Янтарного края в I в. н. э. под именем Aestii. Этот этникон имеет германское происхождение и переводится как "восточный (народ)" (Laur W., 1954, S. 233). Считается, что населявшие в эпоху римских влияний междуречье Вислы и Немана эстии являются прямыми предками пруссов (Jankuhn Н., 1950, S. 62). Этот вывод подтверждается тем, что раннесредневековые письменные источники упоминают этниконы "эстии" и "пруссы" как наименование народа, населявшего Янтарный край между р. Ногатой и р. Неман (Powierski J., 1965, S. 178). Таким образом, история эстиев и пруссов охватывает I-XIII вв. и завершается эпохой борьбы пруссов с агрессией Тевтонского Ордена.

9
Этноним "пруссы" впервые встречается в сочинении анонимного Географа Баварского (сер. IX в.), помещавшего этот народ в междуречье Вислы и Немана (Lowmianski Н., 1958, S. 1-22). Считается, что эту территорию в эпоху римского влияния и в раннем средневековье занимала западная часть этнической общности, относимой к балтской языковой группе (Maziulis V. 1981, р. 8). Этноним "пруссы" появился не позднее IX в. и соотносился поморскими славянами прежде всего с балтским населением восточной части дельты Вислы (Трубачев О. Н., 1965, с. 19). Предки пруссов заселяли юго-восток Балтии с эпохи поздней бронзы (сер. II тысяч, до н. э.) (Kilian L., 1980, S. 131).
За двухвековую историю прусской археологии немецкими, польскими и русскими исследователями накоплен обильный материал. Основная его часть происходит из погребальных памятников I - начала II тысяч, н. э., соответствуя средней и поздней фазам железного века. Уникальный для европейской археологии массив информации создал хорошую перспективу для формирования целостного представления о материальной и духовной культуре обитателей Янтарного края от эпохи Нерона, времени первых контактов эстиев с античным миром, до периода правления Великого Магистра Тевтонского Ордена Бургхарда фон Швандена - времени полной утраты пруссами своей независимости (1283 г.). Большое число письменных свидетельств, сохранивших в античных и раннесредневековых источниках информацию о различных сторонах жизни эстиев и пруссов, позволяет изложить историю обитателей западных рубежей балтского мира. Важно отметить то, что ранее в трудах, посвящённых истории Пруссии, её доорденскому прошлому отводилось в лучшем случае несколько абзацев.
История изучения и историография прусских древностей
Янтарный край, кажущаяся на карте незначительной северо-восточная окраина Центральной Европы, уникален своей историей Новейшего времени. На этом периоде в последние десятилетия концентрируется внимание европейских историков. При этом немногие из них осведомлены о том, что земля пруссов является последним белым пятном на археологической карте Европы. Древности эстиев и пруссов благодаря сложной политической судьбе бывшей Восточной Пруссии на протяжении всего послевоенного времени были практически табуированы для археологов. Для молодых учёных не только Западной, но и Восточной Европы прусский археологический материал был практически полностью неведом.
Столица образовавшегося в 1525 г. герцогства Пруссия - город Кенигсберг (ныне - г. Калининград) - благодаря деятельности основанного в 1544 г. Альбертс-Университета являлась средоточием мощного образовательного и исследовательского потенциала. Прошлое населения, обитавшего в этом регионе, привлекало к себе внимание ученых: уже в XVI в. Я. Малецкий (1563 г.), М. Стрыйковский (1582 г.) посвятили свои работы в основном описанию сохранившихся к тому времени реальных следов духовной культуры пруссов. Их сведения о реликтах местного язычества были обобщены В. Маннхардтом (Mannhardt W., 1936, S. 327-366). Конкретные памятники материальной культуры в это время

10
привлекали к себе внимание лишь как источники обогащения (Gaerte W., 1931а, S. 135-138). Правда, поступавшие к антикварам в результате подобного рода акций прусские "раритеты" так или иначе вызывали у образованных людей Пруссии желание побольше узнать о далеком прошлом своей родины.
Ввиду развития такого мощного и весьма раннего интереса к истории аборигенного населения в среде интеллектуалов Пруссия стала первой в Европе страной, на земле которой стали производиться регулярные археологические исследования. В июне 1724 г. обер-лейтенант фон Геслер предпринял вполне грамотные по тем временам раскопки двух курганов рубежа X-XI вв. у нос. Breilenstein, Кг. Insterburg (ныне - пос. Ульяновка, Черняховский р-н Калининградской обл.). Результаты этих раскопок были исчерпывающе опубликованы через год в научном журнале "Erieutertes Preussen" (Кулаков В. И., 1994а, с. 1-9).
Возникшее в Кенигсберге в 1790 г. Физике Экономическое Общество, старейшее в Пруссии научное объединение, стимулировало у местных интеллектуалов рост интереса к прусским древностям. В 1826-1827 гг. (в общей сложности - 14 месяцев полевой работы) военный топограф лейтенант 33-го пехотного Торнского полка Иоганн Михаель Гиз (потомок французских эмигрантов из знаменитого герцогского рода) в ходе составления Генеральной карты Пруссии в низовьях Вислы и в Янтарном крае изучил 600 древних поселений и фортификационных сооружений (на территории нынешней Калининградской обл. - ок. 300). Эта работа производилась по инициативе Обер-президент правительства Западной и Восточной Пруссии Теодора фон Шёна (Riemat D., 2000, S. 18). Данные И. М. Гиз в 1830г. были представлены в Генеральный штаб прусской армии (Кенигсберг) в виде крупномасштабной карты. Дневниковые записи самоотверженного военного топографа и его зарисовки находятся ныне в Секретном государственном архиве прусского культурного наследия (Берлин). Архив И. М. Гиза, хранившийся до 1944 г. в фондах Prussia-Museum, неоднократно использовался немецкими археологами (Crome Н., 1938, S. 91-94). В 1844 г. по инициативе основоположника прусского искусствоведения Эрнста Августа Хагена в прусской столице возникло Общество по изучению древностей "Пруссия". Его членами стали представители патриотически-ориентированной интеллигенции, ранее уже проявившие интерес к изучению прусской археологии в стенах Физико-Экономического Общества. Правда, первоначально археологические находки воспринимались ими как антикварные раритеты и, поступая в Общество "Пруссия" от случайных находчиков, изучались там вне комплексов преимущественно как объекты искусствоведения. Первыми на месте находок древних раритетов в середине XIX в. стали проводить раскопки члены Общества древностей "Пруссия" Г. Берендт, К. Штади, Г. Буяк, И. Хенше. Их целью было, в сущности, обнаружение максимума древних предметов, вызывавших интерес своим необычным видом. Полигонами для этих акций являлись, как правило, могильники эпохи римского влияния, расположенные на полуострове Самбия (Grebieten, Kirpehnen, Gaffken), Именно в этот романтический период развития прусской археологии (точнее - 3 августа 1865 г.) любитель древностей премьер-лейтенант Вульфф (2-й Восточно-прусский гренадерский полк) открыл ставший для эпохи викин-

11
гов хрестоматийным памятник археологии - курганный могильник Kaup bei Wiskiauten (ныне - пос. Моховое, Зеленоградский р-н) (Кулаков В. И., 2001а, с. 147, 148). Уже в середине XIX в. члены Общества "Пруссия" стали обращать внимание на место и обстоятельства находок таких предметов. С этого времени в трудах Общества стали помещаться списки поступивших на хранение вещей с соответствующими примечаниями. Коллекция Общества "Пруссия" ширилась год от года и в конечном итоге составила основу фондов открытого в 1878 г. Восточно-Прусского Провинциального музея, первым директором которого стал основоположник прусской археологии Отто Тишлер. Особый успех, который сопутствовал презентации лучших экспонатов этого музея на XI Конгрессе Германского Антропологического Общества (5-21 августа 1880 г., Берлин), радикально изменил ход изучения археологии Янтарного края. Великолепные публикации прусских материалов, подготовленные к этой выставке (Tischler O., 1879; Gunther C., Voss A., 1880; Tischler O., Kemke Н., 1902), вызвали в Европе исключительный интерес к древностям эстиев и пруссов.
Во многих университетских и музейных центрах Германии в результате упомянутой выставки возник значительный интерес к прусской археологии, количество и качество археологических кадров в Кенигсберге стало резко возрастать. Немалую роль сыграл и текущий политический момент; прошло лишь 9 лет со времени создания II Германской Империи, объединившей разрозненные земли Германии под крыльями прусского орла. Этот политический шаг сделал изучение прусских древностей актом государственно-патриотического характера.
С середины XIX в. стала складываться прусская археологическая школа. Её основоположники Отто Тишлер и Генрих Кемке создали не только объективную картину прусских древностей, но и заложили основу для хронологии Европы I тысячелетия н. э. В основу этой шкалы датировок легли материалы (ок. 2000 артефактов), добытые О. Тишлером в 1879 г. при раскопках могильника Dollkeim, Kr. Fischhausen (ныне - пос. Коврово, Зеленоградский р-н) и выстроенные им в типологические ряды (сериации). Эта этапная для европейской археологии работа получила высокую оценку среди современников. На всём протяжении XX в. шкалу О. Тишлера дополняли такие признанные авторитеты европейской археологии, как А. Бецценбергер, Ханс Юрген Эггерс, Казимеж Годлевский. Ныне конструктивные уточнения этой хронологической системы проводит Ярослав Тейрал. По сей день критерии фаз B-D шкалы О. Тишлера не утеряли своей актуальности, нашим современникам остаётся лишь уточнять её нюансы.
Последующие этапы истории материальной культуры пруссов были менее изучены, однако О. Тишлер, кратко проанализировав отрезок X-XI вв., назвал его "позднеязыческим периодом". В 1897 г. А. Бецценбергер продлил шкалу О. Тишлера этапами F - VI-VIII вв., G - IX-X вв. ("время викингов" и "раннеязыческий период"), Н - X-XIII вв. ("позднеязыческий период") (Bezzenberger A., 1897. S. 3). В начале XX в. датировку этапа Е уточнил Г. Кемке (Kemke H., 1914.S. 1-57).
К настоящему времени наиболее актуальными для прусского материала являются уточняющие систему О. Тишлера хронологические системы Уллы

12
Лунд-Хансен (В1a - 20-50 гг., В1b - 50-70/80 гг., В2 - 70/80-150 гг., В2/С1 -150-200 гг., С1a - 200-225 гг., С1a - С1b - 225-250 гг., С1b - 250-275 гг.. С2 - 275-325 гг. - Lund Hansen U., 1987, S. 39) и Ярослава Тейрала. Чешский коллега на материале Среднего Подунавья разделил этап D на фазы D1 (360/370 - 400/410 гг.), D2 (380/400-440/450 гг. - этап Untersiebenbrunn), D2/D3 (430/450-470/480 гг. - этап Смолин), D3 (450-480/490 гг.) и D3/E (470-500/510 гг.) (Tejral J., 1997a, S. 351). Хиатус между хронологическими схемами У. Лунд-Хансен и Я. Тейрала - период 325-360/370 гг. - соответствует, скорее всего, фазе С3/D1 (С3?). Относительно данной фазы в европейской археологической науке не сложилось единого мнения. М. Мартин именует её С3 и датирует весьма широко - 350-400 гг. и даже несколько позже (Martin М., 1995, S. 680), однако хиатус между системами У. Лунд-Хансен и Я. Тейрала показывает, возможно, более короткое существование данной фазы. Финальная фаза эпохи переселения народов структурирована Я. Ковальским: E1 - 490/510-525 гг., Е2 - 525 - рубеж VI-VII вв., Е, - ок. 600-675 гг. (Kowalski J., 1991, S. 71). Правда, типологические аспекты прусского материала позволяют (пока - весьма условно) передвинуть границу фаз Е2/Е3 несколько ранее, ко времени ок. 575 г. Соответственно ко времени ок. 625 г. сдвигается финал фазы Е3. К настоящему времени представленная выше хронологическая градация древностей северо-востока Barbaricum представляется наиболее актуальной.
Итоговой публикацией работ, проводившихся на могильниках Пруссии в XIX в., является монография О. Тишлера и Г. Кемке (Tischler О., Kemke Н., 1902, S. 14-46). Материал, представленный в данном издании, является в сущности сводкой предметов, считавшихся датирующими для указанных выше хронологических схем.
Среди членов Общества "Пруссия" во второй половине XIX в. наметилась тенденция к специализации по отдельным археологическим эпохам. Так, например, профессор Академии искусств в Кенигсберге, талантливый график Иоганн Хейдек особое внимание в своих исследованиях уделял поселениям эпохи бронзы и могильникам различных периодов в Мазурском Поозерье, Эмиль Холпак и Феликс Пайсер изучали в этом регионе и на Самбии могильники латенской и римской эпох, языковед А. Бецценбергер работал в малоизученных (к сожалению - до сих пор) низовьях р. Неман (Hoffmann М., 1992, S. 99).
Общество "Пруссия" установило продуктивные контакты с зарубежными коллегами. В эпоху О. Тишлера в ряды Общества вступил Оскар Монтелиус. (Hoffmann М., 1991, S. 89), в начале XX в. - Оскар Альмгрен (Hoffmann М., 1992, S. 100). Работая с материалами Общества, эти доисторики мирового масштаба активно включали прусский материал в научный оборот, используя древности Янтарного края при создании своих актуальных по сей день типологических и хронологических схем. В частности, типология провинциально-римских фибул, созданная О. Альмгреном, в значительной своей части базировалась на прусском материале. По инициативе членов Общества "Пруссия" и при поддержке Наследного Принца Фридриха (Германский Император Фридрих III, правивший с 9 мая по 15 июня 1888 г.) в пяти залах Королевского замка в Кенигсберге на месте прежней Школы ремесел 30 октября 1881 г. был открыт

13
Музей "Пруссия" (Prussia-Museum). Его последняя реорганизация была осуществлена 25 ноября 1925 г.
Столетие непрерывного проведения археологических разведок получило достойный итог в работах Эмиля Холлака. В текстовом пояснении к своей археологической карте (Hollack E., 1908а) автор дал краткую характеристику этапов развития материальной культуры населения Янтарного края в античную (древности эстиев) и средневековую (древности пруссов) эпохи. При этом Э. Холлак базировался на хронологической шкале О. Тишлера, В своем исследовании погребального обряда пруссов I тысяч, н. э. Э. Холлак вслед за О. Тишлером (Tischler О., 1889, S. 22) выделил самбийские древности начала нашей эры в особую группу. Для пес характерными чертами обряда считались урновые трупосожжения, перекрытые каменными кладками (Hollack E., 1908а, S. 146-155). Итоговые труды Э. Холлака символизировали переход прусской археологии на новую фазу своего развития, характеризующуюся активным проведением археологических разведок и накоплением обширного материала в результате многочисленных раскопок. Уже на рубеже XIX-XX вв. шурфовка могильников сменяется раскопками больших площадей, ведущимися на протяжении нескольких сезонов. Особо продуктивными для полевой деятельности прусских археологов стали несколько лет перед началом Первой мировой войны. В конце первого десятилетия XX в. в архиве Prussia-Museum, продолжавшего оставаться центром деятельности Общества "Пруссия", по инициативе, видимо, А. Бецценбергера, появляются археологические описи. Они включали полную текстовую информацию и рисунки находок, добытых при раскопках, которые вели члены Общества. Абсолютно весь материал из них поступал в Prussia-Museum. Отсюда, после выполненной на высоком уровне реставрации, часть находок передавалась в музей Мемеля (Клайпеда), в хранилища Рагнита (Неман), Инстербурга (Черняховск), Георгенбурга (Маевка). Не успела затихнуть канонада Великой войны, а материалы, накопленные в хранилищах этих музеев, стали интенсивно вводиться в научный оборот. В частности, они послужили основой для не утерявшей по сей День своего значения типологии прусского инвентаря эпохи переселения народов, созданной Нильсом Обергом (Abcrg N., 1919).
С эпохи создания "веймарской" Германской Республики начинается третий этап развития прусской археологической школы, характеризовавшийся не только сложением прогрессивной полевой методики, но и научным освоением накопленного к этому времени материала. К сожалению, оценка методов и результатов археологического изучения Янтарного края между двумя мировыми войнами в советской историографии сталинской эпохи страдала политической ангажированностью (Кушнер П. И., 1951, с. 113, 141, 142). В русской археологической литературе позитивная оценка предвоенных работ наших коллег из Кенигсберга, констатировавшая внедрение прогрессивной методики раскопок, создание обобщающих работ-синтезов, рост пропаганды знания до- и протоистории, появилась лишь на пороге "перестройки" (Кулаков В. И., 1990а, с. 6, 7; он же, 19946, с. 8, 9) и в дальнейшем была адекватно представлена в польской историографии (Nowakowski W., 1996, S. 8, 9). Как правильно отметил В. Новаковский, стратегия археологических исследований в Восточной Пруссии в

14
предвоенное время определялась двумя авторитетными учёными - Хербертом Янкуном и Карлом Энгелем. Благодаря их деятельности впервые за всю историю науки на восточно-прусском материале были проведены опыты моделирования этнокультурной ситуации для первых веков нашей эры (Jankuhn H." 1933а; 1933Ь) и для эпох раннего и среднего железного века в целом (Engel С., 1935). К сожалению, задуманная К. Энгелем капитальная работа по публикации в издательстве Grafe&Unzer объёма наиболее существенных для прусской археологии источников I-XIII вв. н. э. (в том числе - каталога памятников) не была осуществлена в результате обострения фронтовой ситуации. Судьба рукописи К. Энгеля, погибшего 25 января 1947 г. в Особом лагере № 9 под Нойбранденбургом (Beran J., 1997, S. 138), до сих пор неизвестна.
В 20-40-е гг. XX в. раскопки могильников эстиев и пруссов продолжались, причем с тенденцией на полное вскрытие площади памятника. Примером этому служит проведенное в 1928 г. исследование могильника Zophen (Суворове, Гвардейский р-н), где были обнаружены 502 погребения IV-XIV вв. (общий индекс по фонду Prussia-Museum VII, 11942) (Неум Н., 1938).
В 1937-1940 гг. Ганс Кроме повторил научный подвиг И. М. Гизе, обследовав более восьми сотен укреплённых прусских поселений и орденских замков (Crome Н., 1938-1940), из числа которых на территорию нынешней Калининградской обл. приходилось более 300 памятников. Результаты разведок поселений позволили проанализировать отдельные типы городищ и других фортификационных сооружений раннесредневековой Пруссии (Engel С., 1932а, S. 53; Gaerte W., 1935, S. 74, 75; Crome Н., 1937а; он же, 1937b, S. 69-90).
Были предприняты первые шаги в развитии городской археологии Восточной Пруссии: в 1926 г. архитектор Фридрих Ларе предпринял раскопки на форбурге Королевского замка в Кенигсберге и на месте расположения здания Конвента у западного флигеля этого замка. Крайне скупо опубликованные (Lahrs Fr., 1956, S. 26-32), результаты этих явно непрофессионально проведённых работ тем не менее обозначили актуальность проблемы изучения и сохранения исторических культурных слоев средневековых городов Янтарного края.
Неоценимый вклад в дело музеификации и популяризации древностей пруссов внес бывший до 1945 г. директором Prussia-Museum Вильгельм Герте. Его монография "Доистория Восточной Пруссии", имеющая сводный характер, не утеряла своего значения по сей день (Gaerte W., 1929).
Вышедшая в 1937 г. текстовая часть сводного труда К. Энгеля, в 1929-1934 гг. сотрудника Музея "Пруссия", и Вольфганга Ла Бома, в 1938-1945 гг. государственного куратора памятников археологии Восточной Пруссии (Engel С., La Baiime W., 1937), на первый взгляд представляет собой популярное изложение всего объёма знаний одоорденском прошлом Янтарного края, которым обладали археологи Кенигсберга к началу 40-х годов. На самом деле эта книга является развёрнутой научной программой работы будущих поколений исследователей материальной культуры западных балтов. При этом, учитывая текущий политический момент, исследователи древностей эстиев и пруссов акцентировали внимание читателей на определяющей роли германского этнического элемента (готы, викинги) на западной окраине балтского мира. Как

15
показывают новейшие архивные исследования, такая специфика была связана не со слепой верностью прусских археологов идеям национал-социализма (Beran J., 1997, S. 139), а с возникшим в 30-х гг. в среде немецких интеллектуалов особым интересом к отечественной истории. Однако западные балты вслед за Э. Холлаком по-прежнему воспринимались как автохтоны Янтарного края (La Baume W., 1940a, S. 6).
Важное место в истории прусской археологии занимают судьбы археологических коллекций музеев Восточной Пруссии, пополнявшихся материалами раскопок, видимо, вплоть до конца 1943 г. (Grunert W., 1944, S. 24), ставшего последним годом полевых работ археологов старой прусской школы. Если археологические коллекции Альбертс-Университета летом 1945 г. были в руинах Кенигсберга обнаружены Т. А. Беляевой (Овсянов А. П., 1998, с. 69), то проблема фондов Prussia-Museum долгое время была менее ясна. Правда, в 1960 г. В. Ла Бом писал Ежи Антоновичу: "...Все серебряные вещи Музея "Пруссия" во время войны были отправлены вместе с другими многочисленными древностями, которые включали и знаменитую бронзу, в лес Кведенау у Кенигсберга...". Эту же информацию в 1967 г. в своей докладной записке подтверждал Л. Д. Поболь, цитируя письмо Г. Книсса: "...изделия из золота и серебра, остатки погребения из торфяниковой стоянки в Дрвенцке (ehem. Buchwalde, Кг. Osterode) и другие вещи захоронены в форте Кведенау (= Festung Nr 3 "Konig Fricdrich Wilhelm I") (ОвсяновА. П. 1999, с. 233, 234). Лишь в ноябре 1999 г. удалось установить это место временного складирования экспозиции Музея "Пруссия", находящееся у пос. Северная Гора (ehem. Quedenau, Кг. Konigsberg), и начать реставрацию этих считавшихся навеки утраченными (к счастью, ошибочно - Суворов В. С., 1998, с. 116) ценнейших артефактов (Валуев А. А., Скворцов К. Н., Кулаков В. И., 20006, с. 99-102).
Уже в послевоенное время, на основе спасённых в эмиграции личных архивов прусские археологи опубликовали сводки курганных могильников эпох бронзы и раннего железного века (Engel С., 1962) и древностей, связываемых с присутствием в прусском племенном ареале викингов (Muhlen В., 1975). Одновременно представители старой прусской археологической школы подвергали резкой и заслуженной критике работы, проводившиеся в Калининградской обл. Фридой Давидовной Гуревич (Sturms Ed., 1954, S. 84). Эти работы велись с перерывами в период с 1949 по 1959 г. За это время Ф. Д. Гуревич, впервые появившаяся на территории Северо-Восточной Пруссии в 1946 г., опираясь на Доступные к тому времени данные своих немецких предшественников, обследовала 30 памятников археологии (Самбия и бассейн р. Анграпы в восточной части области), провела незначительные по площадям раскопки на городищах Грачёвка и Логвино-1 (Зеленоградский р-н). На курганном могильнике Кауп ленинградским археологом были вскрыты 14 курганов, сооружение которых связывалось исследовательницей с деятельностью жителей "шведской колонии" эпохи викингов (Гуревич Ф. Д., 1978, С. 170, 171). Ф. Д. Гуревич указывала на самобытность материальной культуры пруссов на протяжении всего I тысячелетия н. э., повторяя тем самым тезис, высказанный Э. Холлаком в 1908 г. По ее мнению, в прусском обществе в IX-Х вв. происходила смена родовых

16
традиций феодальными отношениями. К сожалению, последнее положение в работе Ф. Д. Гуревич не было достаточно аргументировано. Итог послевоенных исследований памятников эпохи раннего средневековья, проводившихся в Калининградской обл. сразу после войны, был суммирован монографически (Гуревич Ф. Д., 1960).
Вопросы общественного устройства и политической структуры пруссов в середине XX в. привлекли внимание ученых России (Перцев В. П., 1944; он же, 1956; Кушнер П. И., 1951, с, 109-136; Пашуто В. Т., 1955; он же, 1959). Основой для этих работ служили письменные источники. Археологические данные на уровне обобщающей монографии В. Герте 1929 г. привлекались лишь П. И. Кушнером. На уровне работы последнего сказалась и послевоенная ситуация в СССР. Автор ставил акцент на выявление близости судеб пруссов историческим и этнолингвистическим процессам в глубинах Восточной Европы и в Балтии. Подобные аспекты проявились и в работах В. Н. Перцева. С другой стороны, нельзя не отметить в целом позитивный факт обращения российских историков впервые со времен М. В. Ломоносова (его идеи относительно этнонима "пруссы" были в эпоху "перестройки" реанимированы - Кузнецов Е. В., 1995, с. 161) и Н. М. Карамзина к истории западной части балгского мира, слабо известной в России. Особое место в прусской историографии занимают монографии Владимира Терентьевича Пашуто, создавшего глубоко обоснованную концепцию о предгосударственном уровне развития прусского общества к XIII в., вызвавшую интерес у московских ученых к прошлому Пруссии. Традиции работ В. Т. Пашуто в настоящее время развивает В. И. Матузова, сконцентрировавшая свое внимание на информации, представленной в "Хронике земли Прусской" Петра из Дусбурга (Матузова В. И., 1987, с. 102-118, она же, 1989, с. 281-237). К сожалению, в комментариях, которыми В. И. Матузова сопроводила публикацию текста Петра из Дусбурга (Матузова В. И., 1997, с. 218-345), не нашлось места для выводов, полученных в результате современных работ по изучению прусских древностей (Кулаков В. И., 1999а, с. 229-233). Это обозначило (например, по сравнению с работами польских коллег - Biskup М., Labuda G., 1986) серьёзный шаг назад в деле изучения истории пруссов орденского времени.
В 1974 г. была организована Балтийская экспедиция Института археологии АН СССР, работающая с тех пор в Калининградской обл. под руководством автора этих строк. В сезонах 1974-2000 гг. экспедицией были обследованы во всех районах области следующие памятники археологии:
Стоянки эпох позднего мезолита - ранней бронзы - 5 памятников (из них в Зеленоградском р-не [далее - Самбия] - 2).
Курганные могильники и отдельные курганы эпохи бронзы и раннего железного века (II - середина и конец I тысяч, до н. э.) - 38 памятников (Самбия - 29).
Грунтовые могильники раннего железного века (конец I тысяч, до н. э.) - 2 памятника (все - на Самбии).
Селища раннего железного века - 11 памятников (Самбия - 4).
Грунтовые могильники эпохи римского влияния (I - сер. VB. н. э.) - 24 памятника (Самбия - 15).

17
Селища эпохи римского влияния - 14 памятников (Самбия - 8).
Грунтовые могильники эпохи раннего средневековья (сер. V - XIII в.) - 31 памятник (Самбия - 27).
Курганные могильники и отдельные курганы эпохи раннего средневековья (преимущественно - периода движения викингов) - 12 памятников (все на Самбии).
Селища эпохи раннего средневековья (сер. V-XIV в.) - 91 памятник (Самбия - 65).
Городища среднего железного века и эпохи раннего средневековья - 104 памятника (Самбия - 35).
Оборонительные "длинные" валы (XI-XIV в.) - 4 памятника (Самбия - 3).
Культовые камни и каменные изваяния доорденского времени - 3 памятника (Самбия - 2).
Таким образом, за 27 полевых сезонов разведок в Калининградской обл. Балтийская экспедиция обследовала всего на территории области 336 памятников археологии различных эпох, из них в Зеленоградском р-не (исторический центр западных балтов, в эпоху средневековья - центр прусского племенного ареала) - 193 объекта. Практически все эти памятники были подвергнуты паспортизации, соответствующая документация была передана в Управление культуры Калининградской обл. Значительную долю в исследованном массиве памятников занимают раннесредневековые объекты. Это неудивительно, ибо плотность населения в земле пруссов к нач. XIII в. достигала 4 человек на 1 кв. м, превышая соответствующие параметры в Литве (3 чел. на 1 кв. км) и Латвии (2,5 чел. на 1 кв. м) (Lowmianski Н., 1931, S. 95).
Не менее 20 памятников археологии в 1992-2000 гг. было обследовано Неолитическим (Э. Б. Зальцман, в 1996-2001 гг. проводил раскопки на неолитическом поселении Прибрежное в черте г. Калининграда), Натангийским (К. Н. Скворцов, с 1992г. вёл раскопки преимущественно на могильниках римского времени Кляйнхайде и Б. Исакове на Самбии) и Калининградским (А. А. Валуев, в 1993-2001 гг. изучал грунтовой могильник XII-XIX вв. Альт-Велау в Гвардейском р-не) отрядами Балтийской экспедиции.
Наша экспедиция совместно с Деснинской экспедицией ИА РАН зимой-весной 1999 г. провела раскопки на территории Лёбенихта, одного из средневековых городов, вошедших в 1724 г. в состав единого Кенигсберга. В пределах раскопа размером 19х12 м был выявлен сохранивший деревянные руины культурный слой общей мощностью 6 м, содержавший руины трёх городских домов с конца XIII в. по август 1944 г. Эти работы показали перспективность развития городской археологии Янтарного края и вызвали необходимость постановки на охрану исторического культурного слоя г. Калининграда, ранее считавшегося полностью уничтоженным в ходе военных действий 1944-1945 гг. и послевоенного восстановления города.
К началу III тысяч, н. э. на территории Калининградской обл. за период археологических разведок 1844-2001 гг. было зафиксировано всего 715 памятников археологии (24 из них в послевоенное время разрушено). При этом Балтийская экспедиция обследовала 46 % возможного объёма археологических

18
объектов Янтарного края, известных археологам старой прусской школы. За период полевых работ экспедиции в Калининградской обл. раскопки длительностью не менее двух сезонов проводились в пределах Самбии на грунтовых могильниках Покровское (ehem. Sorgenau), Ирзекапинис (ehem. Wickiau), "Гора Великанов" (ehem. Rantau - Neu Kuhren), Коврово (ehem. Dollkeim), Марьино (ehem. Arnau), на курганном могильнике и поселении Кауп (ehem. Kaup bei Wiskiauten), на Центральной площади г. Калининграда (ehem. Konigliche Schloss in Konigsberg). Всего Балтийская экспедиция за период с 1974 по 2001 г. провела раскопки на 19 памятниках археологии Калининградской обл. Несмотря на такой внушительный объём полевых работ, проведённых в Калининградской обл., одними из наименее изученных остаются здесь памятники орденской археологии. Прежде всего к ним относятся 27 городищ, отмеченных на территории исследуемого региона в сводке Г. Кроме (Crome Н., 1937а, S. 102-117). Из их числа лишь цитадели замка Balga-Весёлое (Багратионовский р-н) и Wargen-Люблино (Зеленоградский район) были подвергнуты архитектурным раскопкам в конце XIX в. Работы послевоенного времени на городищах Craam-Грачёвка (Ф. Д. Гуревич), Nodems-Окунево (В. И. Кулаков и В. С. Суворов), Агпаи-Марьино (В. И. Кулаков и А. В. Кашкин), на грунтовых могильниках Альт-Велау и Агпаи-Марьино показали сохранение части традиций прусской культуры под властью крестоносцев. На территории замков Georgenburg/Маевка (раскопки М. Г. Русакова), Preu?isch-Eylau / Багратионовск и Konigliche Schloss Konigsberg/Калининград (раскопки В. И. Кулакова и М. Е. Смирновой) были проведены архитектурные раскопки, результаты которых не были опубликованы. Та же судьба постигла материалы различных эпох, добытые в результате работ, проводившихся в конце XX в. Г. Н. Прониным и М. Е. Смирновой (грунтовой могильник Powayen-Поваровка), В. С. Суворовым (грунтовой могильник Lauth-Б. Исакове и селище-1 Gumbinnen-Гусев), Е. В. Каменецкой и В. С. Суворовым (городище Sanditten-Лунино) (Кулаков В. И.,1996а, с.209).
В послевоенное время основной объем работ польских коллег концентрируется на прусских поселениях раннего средневековья. Исследованы городища Беляны Бельке у г. Эльблонга (М. Хафтка), Богданы у г. Фромборка (Р. Одой). Раскопками вскрыты жилища и оборонительные сооружения VI-IX вв. С 1982 г. дружинный центр VIII - сер. IX в. в Януве Поморском (окрестности г. Эльблонга), упоминавшийся в IX в. англосаксонским путешественником Вульфстаном под именем "Трусо", исследует М. Ягоджиньский (Кулаков В. И., 19966, с. 134-138). Прусские погребальные древности на территории Польши изучали в Новинке М. Петшак, в Хойнове - Я. Ковальский. В восточной части Мазурского Поозерья вскоре после окончания Второй мировой войны организуется работа Судавской экспедиции, изучавшей могильники римского времени. Итоги этих работ были подведены Ежи Антоновичем, который, в частности, сделал вывод о серьёзных переменах в балтских обществах между реками Неман и Даугава на рубеже IV-V вв. н. э. связанных с резкими изменениями экономической базы. К аналогичным выводам пришла Мария Гимбутас, использовавшая значительный объём знаний о балтах, накопленный в первой по-

19
ловине XX в. (Gimbutas М., 1963, р. 137). Результатом этих изменений стали - племенные миграции, приведшие, в частности, к появлению в Швейцарии (конец IV - сер. VB. н. э.) особей "жёлтой, тихоокеанской расы" (Antoniewicz J., 1962, S. 7, 10).
Накопленный за полтора века развития прусской археологии материал позволил Ежи Окуличу издать сводную работу, в которой достойное место нашли результаты послевоенных польских исследований (Okulicz J., 1973). В монографии, своим обзорным характером продолжающей традиции изданной в 1929 г. работы В. Герте, высказывается мнение о становлении границ обитания отдельных прусских племенных объединений еще в V в. н. э. Автор, нарекая древности Янтарного края римского времени западно-балтской культурой, выделяет в ней мазурскую и самбийско-натангийскую группы (впоследствии разделённые ещё более дробно - Okulicz J., 1976, Rye. 1), причём последняя свой ареал (Самбия, часть берега Вислинского залива и бассейн р. Преголи) не меняет до эпохи раннего средневековья (Okulicz J., 1973, S. 353, 367, 444). Так как указанный ареал планиграфически совпадает с очертаниями заселённой территории в Пруссии XV в. (по линии запад-восток - от Germau до Tammowischken - Mortensen H., Mortensen G., 1937, S. 19, Abb. 1-4), то причины подобного принципа расселения следует искать прежде всего в природных, почвенных (неудобство песчано-глинистых почв и болот к востоку от Самбии для земледелия - Odoj R., 1970а, S. 56) и ландшафтных признаках данного региона.
В середине 70-х годов XX в. Ян Ясканис провёл исследование погребального обряда обитателей Янтарного края римского времени. Варшавский коллега пришёл к выводу о том, что с самого начала нашей эры на обрядность западных балтов, основной признак которой определялся как "зарывание остатков кремации в землю", серьёзное влияние оказывали кельтские и, в меньшей степени, римские традиции (Jaskanis J., 1974, S. 254, 268). Если эта работа так и не выявила чёткие признаки погребальных ритуалов древних жителей Янтарного края, то следующая работа Я. Ясканиса - исчерпывающий каталог могильников западных балтов I-V вв. н. э. (Самбия, Натангия, Мазурское Поозерье) - безусловный источниковедческий успех польского археолога (Jaskanis J., 1977).
Опыт пространственной реконструкции прусского микрорегиона в устье Р. Ногаты на основе данных археологии VI-XIII вв. проделали М. Хафтка (Haftka M., 1977, S. 193-279), М. Ягоджиньский (Jagodzinski М. F., 1997) и М. Каспшицка (Kasprzycka M., 1999), развив тем самым тему, ранее начатую В. Нойгебауэром (Neugebauer W., 1968, S. 220-222).
Последние полтора десятилетия XX в. в польской археологии были ознаменованы подлинным прорывом в процессе изучения древностей эстиев. Этот прорыв связан с научной деятельностью Войцеха Новаковского, ученика известного исследователя древностей западных балтов Ежи Окулича. Молодым польским археологом был проведён первичный анализ античных импортов, Поступавших в Юго-Восточную Балтию в основном по Вислинскому "Великому янтарному пути", в меньшей степени - от устья р. Рейн по морю (Nowakowski W., 1985, S. 100). Этот вывод соответствует мнению археологов прусской Школы (Engel С., 1942, S. 159). В. Новаковским была сделана попытка иденти-

20
фицировать населявших в начале I в. н. э. окраину Свевии (Германии, Barbaricum) эстиев с кругом древностей западных балтов (Самбия и Мазуры), а "диких феннов", находившихся, по Тациту, вне пределов Barbaricum, - с носителями культуры штрихованной керамики (Nowakowski W., 1990, S. 91-96). Правда, уже в середине - второй половине I в. н. э. эстии-балты могли не составлять большинства на Самбии, будучи потеснёнными пришельцами из Подунавья - "блуждающими венедами", ведомыми перспективой янтарной торговли и заселившими, согласно Плинию Старшему, полуостров Энигию (Самбию) (Щукин М. Б., 1998, с. 206). В. Новаковский с этим очевидным историческим фактом не спорит (Nowakowski W., 1995a, Ryc. 1).
Новым словом в польских исследованиях древностей западных балтов стала тенденция к "суверенизации" выделенных ранее Е. Антоновичем и Е. Окуличем (Okulicz J., 1976, Rye. 1) мронговской, венгожевской, сувалкской и августовской групп западно-балтской культуры римского времени. Две первые из них В. Новаковский объявил "богачевской культурой", существовавшей в Мазурском Поозерье на фазах А3 - D, августовская группа была им превращена в сувалкскую культуру (Nowakowski W., 1986-1990, S. 32, 33). "Богачевская культура", автохтонные западно-балтские традиции которой подверглись сильному вельбарскому влиянию, была сопоставлена с упомянутым Птолемеем племенем галиндов, носителями сувалкской культуры были объявлены судины. Идентификация ареала галиндов была проведена В. Новаковским вслед за Петром фон Дусбургом, который в своей "Хронике земли Прусской" в начале XIV в. произвольно реанимировал упомянутый Птолемеем этникон (Nowakowski W., 1995a, S. 207).
Этапной для польской археологии работой стала созданная при помощи фонда Александра Гумбольдта (Германия) монография В. Новаковского, посвящённая древностям Самбии эпохи римского влияния (Nowakowski W., 1996). Базой этого исследования стали данные (к сожалению, зачастую некомплектные, представленные в корреляционных таблицах) 502 погребений из 15 могильников Янтарного берега (Зеленоградский р-н Калининградской обл. и близлежащие микрорегионы). В. Новаковским в его книге были опубликованы отдельные находки из 335 погребений, происходящих с 42 грунтовых могильников. Поразительно то, что в процессе подготовки монографии В. Новаковский не только не использовал фонды калининградских музеев, но и вообще не посетил Самбию. Большим плюсом стало введение В. Новаковским в научный оборот архивных материалов Мартина Яна, отрывочных данных, опубликованных в работах X. Альмгрена, Н. Оберга, С. Болина и Г.-Ю. Эггерса. Правда, отсутствие каталога погребальных комплексов, использованных в работе, крайне обобщённая типология инвентаря (типы "глазчатая фибула", "профилированный наконечник ремня", "фибула со звёздчатой ножкой" соответствуют уровню европейской археологии конца XIX в.), отсутствие интереса В. Новаковского к изучению керамики, погребального обряда и конских захоронений на Самбии сделали его выводы крайне ненадёжными. В результате своих кабинетных изысканий варшавский коллега довольно механически выделил в древностях "культуры Dollkeim-Коврово" (прежняя самбийско-натангийская группа западно-балтской культуры) шесть фаз (1 - В2а - В2/С1 (до сер. II в. н. э.); 2 - В2/С1 - С1а (до нач.

21
III в. н. э.); 3 - В2/С1 - С1а (до нач. III в. н. э.); 4 - С1 - С2 (до третьей [?] четверти IV в. н. э.); 5 - с конца IV до середины третьей четверти V в. н. э.); 6 - конец V - нач. VI в. - конец культуры Dollkeim-Коврово (Nowakowski W., 1996, S. 48-54). В фазу 6 абсолютно ошибочно были отнесены материалы VII - нач. VIII в. (например - застёжки типа Sprossenfibel).
Поверхностное знакомство В. Новаковкого с материалами Самбии привело к тому, что он не заметил ни резкого изменения местной материальной культуры на фазе В,/С, (Витязь С. П., Кулаков В. И., Медведев А. М., 2000, с. 13), ни становления в конце "фазы 5" на базе древностей эстиев прусской культуры (Кулаков В. И., 19946, с. 65), причём последний факт предполагался ещё Ежи Антоновичем (см. выше).
Однако обозначение работы В. Новаковского как этапной вполне справедливо. Несмотря на все свои очевидные ошибки, его монография, являющаяся публикацией хабилитационной диссертации, знаменует прекращение "заговора молчания", создавшегося в европейской археологии относительно прусских древностей после упразднения в 1947 г. государства Пруссия.
На рубеже тысячелетий Е. Окулич кратко подвёл итоги работы польских археологов над проблемами западно-балтской археологии римского времени. С необходимой долей критичности отнесясь к деятельности В. Новаковского, Е. Окулич совершенно справедливо обозначил актуальность выявления черт исторической этнографии эстиев. Правда, им был вновь повторен тезис об "антагонистических отношениях" между эстиями и носителями вельбарских древностей (Okulicz J., 2000, S. 290, 291, 294). На самом деле материалы могильника Коврово, эпонимногодля "культуры Dollkeim-Коврово" В. Новаковского, показывают на преобладание "гото-гепидов" на севере Самбии по меньшей мере в III в. н. э. (Kulakov V., 2000a, S. 596), что, разумеется, снимает вопрос об их "антагонистических отношениях" с аборигенами.
Дефиниция исследований древностей пруссов была представлена автором этих строк в виде каталога могильников, поселений и связанных с ними находок (Кулаков В. И., 1990а). На этом материале базировалась изданная четырьмя годами позднее монография, посвящённая истории и культуре пруссов эпохи раннего средневековья (Кулаков В. И., 1994б). Современное состояние изученности археологии Янтарного края, в том числе - обнаружение экспозиции Prussia-Museum (Кулаков В. И., 2000б, с. 206-217), позволяет суммировать наши знания об истории эстиев и пруссов в пределах I - конца XIII в.
Для первичного анализа древностей римского времени собраны материалы с 70 грунтовых могильников Самбии, Натангии и бассейна р. Преголи (рис. 1А, 1В), которые по своим признакам (биритуальность, каменные кладки над могилами, специфические формы керамики и украшений) ещё со времени работ Э. Холлака связываются с древностями жителей западной части Янтарного края и отнесены большинством исследователей к самбийско-натангийской группе (далее - СНГ) западно-балтской культуры. Её ареал отделён от родственных древностей Западных и Восточных Мазур мощной поймой р. Преголи (рис. 2). С упомянутых могильников собрано 597 погребальных комплексов, представленных текстуально и графически и не вызывающих сомнений в своей комплектности.

22

Рис. 1A. Могильники римского времени на Самбии.

23

24

Рис. 1B. Могильники римского времени в Юго-Восточной Балтии.

25

26

Рис. 2. Группы погребальных памятников фаз B1 - C1 Юго-Восточной Балтии.

27

Рис. 3. Погребальные памятники V-XIII вв. в Юго-Восточной Балтии.

Для анализа раннесредневековых древностей использованы данные 1639 погребальных комплексов середины V - начала XIV в., изученных на 60 прусских грунтовых могильниках Самбии и прилегающих территорий (рис. 3) (Кулаков В.И., 1994б, с.34). 

 

Признаки древностей эстиев и пруссов
Западную окраину балтского мира - междуречье Ногаты и Немана - в V- XIII вв. населяли пруссы, скальвы, ламаты и судины/ятвяги. Информацию об этих племенах достоверно сохранили раннесредневековые письменные источники. Ареалы этих племен в целом известны по данным, добытым при исследовании погребальных памятников (Таутавичюс А. 3., 1980, с. 86). Общность этих племен реализуется на основе фиксируемого по поздним источникам языкового единства (Maziulis V., 1981, р. 8). Восходящая корнями к культуре западнобалтийских курганов I тысячелетия до н. э. (Sedovs V., 1992, р. 31, 44-46) западнобалтская культура первой половины I тысяч, н. э. включала в свой состав все упоминавшиеся выше племенные ареалы. Территория, занятая носителями этой культуры в римское время, занимала всю Юго-Восточную Балтию от Мазурского Поозерья на юге до нынешнего Литовского Взморья и "Куршского полуострова" на севере. Данная культура характеризуется преобладанием кремированных на стороне захоронений в грунтовых могилах под каменными кладками. Кости помещались в керамической урне или во вместилищах из дерева (коры, кожи). Набор инвентаря - фибулы, пряжки, браслеты, предметы вооружения и быта - в пределах данной культуры сопоставим не только по номенклатуре, но и типологически (Jaskanis J. 1974, S. 211-244). Ареал эстиев соответствует самбийско-натангийской группе (СНГ) западнобалтской культуры и охватывает Самбию (собственно Янтарный берег), бассейн р. Преголи и междуречье Пасленки и Лавы. СНГ характеризуется присутствием в погребальных комплексах "змеевидных" браслетов, ведёрковидных подвесок, орнаментом типа "двойной крест" на сосудах-приставках (Kulakov V. I., 1998, S. 629, Rye. 3).
Начавшаяся уже в I в. н. э. внутренняя территориальная градация западнобалтской культуры непосредственно связана с процессом консолидации местных племен, известных позднее под именами пруссов, скальвов, ламатов, судинов (ятвягов) и, севернее, куршей (Tautavicius А., 1987, р. 104-106). Тем не менее материальная культура западных балтов в целом и впоследствии, вплоть до конца VII в. н. э., сохраняет общие черты. Они реализуются через архетипы ме-

29
таллического инвентаря (преимущественно - нагрудные украшения - посоховидные и прочие булавки, пластинчатые, перекладчатые, в том числе - мазурские и арбалетовидные фибулы, подковообразные застежки и т. п.) и через принципы их изготовления (серебряная плакировка бронзовой, реже - железной основы) (Vaitkunskiene L., 1981, р. 47-53). Важной чертой раннесредневековой археологии западных балтов является присутствие конских костяков или их фрагментов, сопутствуемых в могилах предметами конского снаряжения.
Бурные события эпохи римского влияния, прежде всего - прессинг, осуществлявшийся на эстиев их западными и южными соседями, привели к перемещению значительной части автохтонов Янтарного края в восточном и северо-восточном направлениях (Кулаков В. И., 20016, с. 47, 48). Однако этно-языковое родство и близость к материальной культуре не могли не привести к центростремительной тенденции у западнобалтских племен в XII-XIII вв. (Кулаков В. И., 1985а, с. 54). Этот аспект проявился в ходе борьбы с крестоносцами (Пашуто В. Т., 1955, с. 77).
На исследуемой территории крупнейшей по занимаемому ареалу является группировка пруссов. К настоящему времени выяснено, что в этом ареале с конца II в. н. э. прочно установилась традиция сожжения на стороне, бытовавшая до конца XI в. Правда, скудная представленность данных о погребальном обряде эстиев римского времени позволяет лишь заявить о приоритетном значении для них урновых кремаций. Нюансы местной обрядности нуждаются в специальном изучении. Середина/вторая половина V в., отмеченные продвижением пруссов с полуострова Самбия к устью р. Ногаты и в западную часть Мазурского Поозерья, характеризуются переменой некоторых черт обряда. Если ранее сожженные кости складывались в урны типа Гребитен или в яме вокруг них, а захоронения коней располагались к западу от могил всадников, то с середины V в. при сохранении традиции биконических сосудов-приставок в комплексах все чаще присутствуют остатки погребального костра, а кони располагаются в нижнем ярусе могилы, под человеческими останками. На основе данных, собранных при анализе 60 грунтовых могильников пруссов I тысячелетия н. э. (прежде всего - Суворове, Ирзекапинис, "Гора Великанов", Светлый) (Кулаков В. И., 1990а, с. 20, 22), с уверенностью можно утверждать о новых переменах, произошедших в погребальном обряде пруссов на рубеже VII-VIII вв. Примером этого может служить погр. 2 могильника Светлый (Зеленоградский р-н Калининградской обл.). Здесь в верхнем ярусе могилы отмечена линза с остатками погребального костра, среди которых находился сосуд биконической формы, служивший уже не в качестве урны, а являвшийся средством переноса костей с костра в могилу, куда и помещался рядом с ними. В нижнем ярусе могилы обнаружен не костяк, а только череп коня, ориентированный на запад и сохранивший остатки оголовья (Kleemann О., 1956, S. 114). Основные черты прусских трупосожжений VIII-XI вв. можно охарактеризовать следующим образом. Покойный сжигался на костре за пределами могильника, кальцинированные кости собирались в небольшой сосуд ("временная урна" - рис. 4,2) и переносились в могилу, где ранее уже было совершено захоронение не целого коня, что практиковалось во II - конце VII в., а черепа дан-

30

Рис. 4. Находки в погр.28 могильника Ленче.

31
ного животного. Учитывая большое количество органики, находимое в нижних ярусах погребений, можно утверждать о помещении здесь конской шкуры с головой и нижними частями. Подобный обряд в Европе встречается довольно редко и связывается с влияниями кочевого мира (Klindt-Jensen О., 1957, S. 57). Грунтовые могилы пруссов в эпоху раннего средневековья обычно имели в плане овальные очертания, длина ям колебалась от 0,8 до 2 м, глубина от уровня материка - от 0,2 до 0,9 м. Преобладающей ориентировкой (79 % от общего числа погребальных комплексов) являлось направление по линии северо-запад - юго-восток. Верхний ярус представлял собой скопление остатков погребального костра, иногда не совпадавшее в плане с очертаниями грунтовой ямы, что является показателем разновремености сооружения ярусов могилы. В грунте верхнего яруса находились обломки не только брошенной вслед за костями "временной урны", но и фрагменты сосудов, разбитых на костре (некоторые из них сохранили на своей поверхности следы вторичного обжига и горелой органики, видимо, остатки ритуальной пищи). В VIII-IX вв. весь инвентарь прусского погребения составляли нож, реже - копье (верхний ярус), со шкурой коня - кольчатые удила (нижний ярус). В X в. на могильниках Самбии в погребениях появляются кони, снабженные богато украшенными оголовьями и прочим снаряжением различных типов. На рубеже X-XI вв. устанавливается традиция помещать в верхний ярус многочисленные предметы вооружения и быта. По номенклатуре инвентаря этот набор близок материалу "воинских" могильников рубежа VII-VIII вв. в верховьях р. Ногаты. Несомненно это указывает на сходный социальный характер этих групп памятников. От погребального обряда сембов в ряде черт отличаются традиции населения среднего течения р. Преголи. На примере могильника Суворове можно отметить, что у жителей исторической Натангии сохранился уходящий корнями в эпоху римского влияния обычай погребения конской туши к западу от могилы человека (Кулаков В. И., 1990а, с. 4-9). Диапазон категорий погребального инвентаря натангов невелик. Если здесь ритуальная смерть вещей символизировалась через втыкание в грунт ножей, то на могильниках Самбии в X-XI вв. встречаются согнутые и сломанные мечи и копья (рис. 5). До этого времени с середины VI в. н. э. вещи в могилах не несли следов пребывания в огне. У сембов в X в. появляется традиция вторичного сожжения костей с инвентарем на месте могилы. Только этим можно объяснить прокал грунта планиграфически в небольших размерах под мельчайшими обломками кальцинированных костей. В пользу существования этой традиции говорят находки на могильнике Ирзекапинис остатков деревянных носилок с двумя продольными ручками и коробом размером ок. 0,60 х 0,80 м, на которых кости были принесены с костра и вторично сожжены в верхнем ярусе погребения (Кулаков В. И., 1999б, с. 251).
На могильниках пруссов VIII-XI вв. практически отсутствуют самостоятельные женские погребения. Уже в позднеримское время на могильниках Суворове, Б. Исакове и бывш. Гребитен известны парные захоронения, в которых встречены детали мужского и женского уборов (рис. 6). Подобная традиция зафиксирована и средневековыми письменными источниками (Gaerte W., 1931b, S. 126, 132). В верхних ярусах могил изредка встречаются две-три ло-

32

Рис. 5. Прусские могильники с нарочито повреждённым инвентарём (номера памятников - согласно рис. 2).

33

Рис. 6. Комплекс парного G(Sud) - 94 (б. Гребитен). С.33.

34
кальные группы кальцинированных костей, в одной из которых обычно присутствуют женские украшения. Этнические признаки прусского погребального инвентаря составляют для женских комплексов с III в. н. э. пара арбалетовидных фибул, к которым в VI - нач. VIII в. присоединяется ритуальная "гривна" из тордированного бронзового дрота. В эпоху викингов как для мужских, так и для женских могил характерны псевдоподковообразные фибулы "куршского типа". С XII в. этнический прусский набор, как и у соседних скальвов, включает подковообразные фибулы с головками животных на концах тордированной или витой дуги (рис. 7), с начала XIII в. - подвески-бляшки и браслеты плоского сечения. Данный инвентарь соответствует уже прусским трупоположениям, распространяющимся на западной окраине балтского мира с начала XII в. В ямах глубиной до 1 м от уровня материка в деревянном, скрепленном гвоздями гробу помещался покойный, обычно - головой на север или северо-запад. Руки перекрещивались на животе. Конские и парные погребения, воинские захоронения с оружием прекращают свое существование. Выявляется тенденция к нивелировке обряда в пределах всего западнобалтского ареала.
Географические границы и характеристика ареала пруссов
Древности эстиев, известных Тациту и другим античным историкам уже с I в. н. э., потомками которых являлись сембы и другие противники Тевтонского Ордена в междуречье Ногаты и Немана в XIII в., появляются на полуострове Самбия и на прилегающих землях с начала нашей эры и вскоре распространяются в бассейнах рек Писса, Анграпа, в различных частях Мазурского Поозерья. Кроме Самбии, западнобалтские древности римского времени, восходящие по обряду к традициям самбийских и западнобалтийских курганов, соответствуют отдельным группам западнобалтской культуры (рис. 2).
Впервые 11 "прусских земель" упоминаются в хронике Петра из Дусбурга в начале XIV в., обозначая территорию, на которой вел военные действия Тевтонский орден. Симон Грунау в 1529 г. сообщает сведения о разделе земли пруссов на 12 частей по количеству сыновей легендарного вождя Видевута (Grunau S., 1876, S. 62). Непосредственная связь имен сыновей Видевута с наименованиями "земель", упомянутыми еще Петром из Дусбурга, позволяет констатировать этимологический характер мифа, сообщенного Симоном Грунау.
В археологической литературе существуют две концепции о границах земли пруссов. Первая, следующая сообщению Петра из Дусбурга, излагавшаяся немецкими археологами первой половины XX в. (Gaerte W., 1929, S. IX, 313), традиционно определяла все население бывшей Восточной Пруссии как потомков пруссов. Вторая концепция обоснованно вычленяет на базе анализа археологических данных на исследуемой территории несколько раннесредневековых племенных образований, одно из которых составляли пруссы (OkuliczJ., 1973, S. 467; Кулаков В. И., 19856, с. 53, 91). Ареал "земель пруссов", картированный М. Теппеном (Toppen М., 1853, Karte) по данным средневековых хроник, включает территории соседних пруссам западнобалтских племен: скальвов, ламатов и ятвягов (рис. 8). Их земли убедительно выделены А. 3. Таутавичюсом на основе анализа погребального обряда (Таутавичюс А. 3., 1980, с. 82-37).

35
Территория, занятая пруссами в V - нач. VI в. на южном и восточном берегах Вислинского (Калининградского) залива, уже в конце IX в. имеет топоним обобщающего характера - Витланд, упоминающийся в тексте Вульфстана. В его сообщении, включенном в хронику Орозия, отмечены также Эстланд (земля, населенная балтами) и р. Ильфинг (западная граница Эстланда) (Orosius, 1861, S. 732, 733). Все эти наименования имеют, скорее всего, западногерманское происхождение. Топоним "Витланд", возникший, видимо, первоначально среди полиэтничного населения Трусо в нижнем течении р. Ногаты (Ильфинг), распространяется в дальнейшем и на весь нынешний Калининградский полуостров. По поводу этимологии Витланда высказывались различные мнения (Кушнер П. И., 1951, с. 131). Учитывая характер написания данного топонима Widelant, Weydelant, его происхождение можно сравнить с именем

Рис. 7. Подковообразные (3, 4) и кольцевидная (1) фибулы XII в. из погр. б/№ могильника Вольное-2. С.35.

36
легендарного вождя пруссов Видевута/Видья. Становление ранних топонимов земли пруссов по схеме "Видевут" -"Витланд" и "Брутен" - "Трусо" вполне соответствует гипотезе В. Н. Топорова (Топоров В. Н., 1984а, с. 202). В 1073 г. Адам Бременский впервые упоминает топоним Самланд (Самбия) (Adam von Bremen, 1986, S. 268). He вдаваясь в поиски этимологических корней этого топонима, трактовавшегося как билингва (Кушнер П. И., 1951, с. 153), следует отметить конечное совмещение по смыслу топонимов "Витланд" и "Самланд" как обозначений земли пруссов, воспринимавшейся таковой уже в раннем средневековье (Матузова В. И., 1978, с. 55). Следует отметить, что все письменные источники X-XI вв. помещают пруссов только на побережье (Гуревич Ф. Д., 1960, с. 408).

Рис. 8. Ареалы племён западных балтов в эпоху раннего средневековья. С.36.

37
Ареал пруссов на рубеже I-II тысяч, н. э. на материале грунтовых могильников с типично прусскими чертами обряда (двухъярусная могила с остатками трупосожжения в верхнем ярусе и с захоронением цельного или фрагментированного конского костяка в нижнем) охватывает южное и восточное побережье Калининградского залива и Калининградский полуостров (рис. 3). Естественным центром этого ареала, чётко обозначенного группами прусских городищ (рис. 9), является полуостров Самбия, соответствующий земле Витланд-Сам-ланд. Во всем междуречье Ногаты и Немана данная территория отличается мягким климатом, незначительным количеством лесов и болот, преимущественно составлена песчаными грунтами. Только во второй половине XI в. пруссы выходят к нижнему течению р. Лавы на территорию позднейшей Натангии. Этот факт фиксируется распространением здесь мечей типа J.P.TII с рукоятями самбийского происхождения (Кулаков В. И., 19946, с. 20). К началу XII в. пруссы совершают походы в низовья р. Вислы и вверх по течению р. Преголи. Это отмечено в польских письменных источниках и явствует из появления на этой территории прусских каменных изваяний. В соответствии с атрибутами этих изваяний (изогнутые жезлы - знак власти верховного жреца Криво-Кривайтиса, ритоны, мечи с полукруглыми или сегментовидным навершиями, лировидные пряжки) их прусская принадлежность очевидна (рис. 10). Обычай ставить столбы в самой дальней точке маршрута военного похода зафиксирован у поляков раннего средневековья (Галл Аноним, 1961, с. 33). Этой же традиции следовали и пруссы, отражая в каменных изваяниях - зачастую парных, судя по их атрибутам, - Брутена и Видевута, основателей традиции прусской дружины и верховной жреческой власти Криво. Возможно, данные изваяния обозначали некую сакральную границу прусского ареала. Сходные идеи у балтов зафиксированы и в поздней традиции (Топоров В. Н., 1980, с. 63). Картирование расположения каменных изваяний (рис. 11) позволяет с уверенностью считать исходной точкой прусских походов Самбию. Эта земля подверглась зимой 1110/1111 гг. ответному походу польского короля Болеслава III (Галл Аноним, 1961, с. 132). Натиск пруссов на соседние территории, явившийся в нач. XIII в. формальным поводом для агрессии Тевтонского Ордена, был вызван рядом причин. Среди них основное место занимает поиск пруссами новых данников и новых пахотных земель в связи с ростом роли земледелия в хозяйстве самбийских общинников (Кулаков В. И., 19946, с. 21).
Картирование могильников (рис. 3) и поселений (рис. 9) раннесредневековых пруссов не позволяет говорить о сплошном заселении ими к нач. XIII в. всех "прусских земель". Напротив, палеоклиматические и топонимические исследования устанавливают факт достаточно жесткой градации и обособления "прусских земель" даже для XIII-XIV вв. Они разделялись сакрализованными крупными лесными массивами, закрытыми для проникновения представителей соседних племен. Сходная ситуация сохранялась в Пруссии еще в XV в. Основной ареал пруссов - Самбия и Натангия - в орденское время ограничивался с востока по течению рек Дейма и Лава небольшими крепостями - Hagen (Mortensen Н., Mortensen G., 1937, S. 19). По данным средневековых хронистов, "прусские земли" объединялись под жреческой и административ-

38
ной властью Криво-Кривайтиса, правившего в культовом центре Ромове. Кроме общего для Самбии, Натангии и Вармии центра в низовьях р. Ярфт (Витушка), происхождение названия которой связано не с балтскими, а с древнегерманскими лексическими традициями (Peteraitis V., 1992, р. 99), каждая Рис. 10. Каменные изваяния пруссов и ятвягов конца XI-XII вв.:

Рис. 9. Ареал пруссов X-XIII вв.

39

Рис. 10. Каменные изваяния пруссов и ятвягов XI-XII вв.

40

Рис. 11. Земля пруссов и "прусские земли" в XIII в. С.40.

"прусская земля" с течением времени стала иметь свои Ромове и Криво (Voigt J., 1827, S. 596), входившие в единую систему власти. Подобные культово-административные центры и правившие там жрецы упоминаются письменными источниками также у ятвягов (Petras Dusburgietis, 1985, p. 248) и в Литве (Топоров В. Н., 1980, с. 63).

41
Ареалы пруссов, скальвов, ламатов, ятвягов, названные Петром из Дусбурга "прусскими землями", не были заселены в раннем средневековье единым этносом. Этапы становления конфедерации (Пашуто В. Т., 1959, с. 116) этих земель можно реконструировать следующим образом:
1. В середине V-XI в. пруссы занимают полуостров Самбия и юго-восточный берег Вислинского залива - прибрежные части позднейших земель Натангии, Вармии, Погезании. В данных территориальных пределах Самбия еще в эпоху поздней бронзы заняла ведущее положение, что во многом связано с характером ее природных условий, рельефа и климата, максимально пригодных в исследуемом регионе для занятий примитивным земледелием (Engel С., 1933а, S. 207) и комфортных для проживания.
2. В начале XII в. под власть пруссов попадает территория, получившая впоследствии наименования "земель" Помезании, Погезании, Натангии, Бартии, Надравии. Хиатус между эпохой римского влияния (рис. 1В) и XII в., в котором присутствуют здесь лишь единичные памятники прусской археологии, не позволяет говорить о наличии здесь до XII в. стабильного западнобалтского населения. Исключением является Погезания, частично входившая в пределы ареала, в римское время бывшего частью вельбарского ареала и занятого пруссами в низовьях р. Ногаты уже в V в. н. э. На территории этой "земли" прусское население, судя по данным топо- и гидронимии, пустило глубокие корни. Внешняя граница прусских территориальных захватов кон. XI - нач. XIII в. определяется каменными изваяниями и вкраплениями прусских топонимов в иноязычной среде.
3. В XII в. основной массив западнобалтских племён, к границам которых вышли пруссы, полностью или частично принимают жреческо-административную систему прусского общества. Возможность этого подтверждается на примере ламатов и скальвов унификацией погребального обряда и инвентаря.
Начав крестовый поход непосредственно против пруссов, Тевтонский Орден, оправдывая свои непомерные территориальные захваты в Юго-Восточной Балтии, считал выгодным называть все ее население пруссами. Это и породило тезис Петра из Дусбурга о "прусских землях".
Племенные территории соседствовавших с пруссами западнобалтских племен
По сравнению с ареалом пруссов земли скальвов, ламатов и судинов (ятвягов) в археологическом отношении изучены слабее. Исследования В. Г. Шименаса на памятниках прежнего восточного ареала западнобалтской культуры римского времени - на правобережье р. Неман в её нижнем течении на могильниках Видгиряй (Simenas V., 1990, р. 9-105) и Шерейклаукис (Simenas V., 1994а, р. 15, 16) - открыли трупоположения с северо-западной ориентировкой. Последние располагались в ямах с заплечиками, стенки которых нередко обмазывались глиной. Могилы сопровождал богатый инвентарь: многочисленные арбалетовидные фибулы, в том числе - "звериноголовые", изготовлявшиеся как из бронзы, так и из серебра, гривны, ножи-кинжалы, копья. Кроме того, в погребениях обнаружены захоронения шкур коней, причем между зубов

42
конского черепа традиционно находились кольчатые удила. Все это дало возможность сделать В. Г. Шименасу вывод о тесной связи населения, сооружавшего такие погребения, с кругом дунайских древностей гуннского времени (Шименас В., 1990, с. 74). Следует отметить, что по номенклатуре инвентаря и его облику древности занеманских скальвов, открытые В. Г. Шименасом, весьма близки материалу Северной Самбии начального этапа прусской культуры.
Для более поздней истории скальвов мы располагаем фрагментарно сохранившимися данными о материалах раскопок грунтового могильника Ржевское (Славский р-н Калининградской обл.), расположенного на левом берегу р. Неман. В 1928-1937 гг. на могильнике было вскрыто не менее 393 погребений. Захоронения середины VII - первой половины X в. осуществлялись по обряду трупоположения, восходящему к традициям римского времени. Костяки, помещавшиеся в деревянных двухчастных гробах-колодах в ямы на глубине от 0,9 до 1,2 м, ориентировались на северо-запад или юго-восток (рис. 12). Руки покойного перекрещивались на животе или располагались вдоль корпуса. Мужчины сопровождались в последний путь копьями и однолезвийными мечами, женщины - парой арбалетовидных фибул, браслетами, витыми гривнами. Со второй половины X в. на могильнике распространяется обряд трупосожжения на стороне. Кости и остатки погребального костра переносились в могилу (возможно, в небольших сосудах) и помещались в ямах глубиной от 0,3 до 0,9 м. В ряде погребений остатки сожжения обнаружены в деревянном ящике. Судя по набору вещей, некоторые погребения были парными. Ряд черт обряда скальвов можно связать с северными традициями - ломка и свертывание оружия, возложение на сосуд (урну?) гривны. Этнически определяющими в погребальном инвентаре скальвов являются для VIII-IX вв. булавки с ромбическим навершием, для X-XI вв. - плоские браслеты с вертикальными прорезями у концов. В XII в. скальвы вновь возвращаются к обряду трупоположения. Ареал скальвов в раннем средневековье невелик, причем большая, северо-восточная его часть занимает холмистый правый берег р. Неман в пределах Таурагского р-на Литвы, меньшая, юго-западная часть охватывает высокий левый берег р. Неман (Неманский р-н Калининградской обл.).
Грунтовых могильников раннесредневековых ламатов, в разной степени исследованных, к 1941 г. насчитывалось не более восьми. Базовым для изучения погребальных древностей ламатов можно считать могильник Вешеай (Шилутский р-н Литвы). С первых веков нашей эры по X в. здесь господствовал обряд трупоположения. Костяки, находившиеся в деревянных гробах, ориентировались на запад или на восток. В эпоху викингов в них появляются остатки погребального костра. Номенклатура инвентаря не отличается от вещевого набора синхронных захоронений скальвов. В X-XII вв. трупосожжения ламатов производились на стороне, вне пределов могильника. Кости вместе с остатками костра помещались в яму глубиной от 0,5 до 1,0 м. Среди остатков костра обнаружены фрагменты некомплектных сосудов и куски обгорелых досок (остатки носилок). Наборы инвентаря в X-XII вв.: с мужчинами - мечи (часто - сломаны), топоры, конское снаряжение, с женщинами - подковообразные фибулы, браслеты, витые гривны. Если некоторое количество женских

43
украшений (прорезные пластинчатые застежки) имеет скандинавское происхождение, то все оружие у мужчин - местного изготовления. Этнически определяющими для ламатов до X в. являются браслеты с дисковидными и маковидными навершиями, восходящие к традициям римского времени, для X- XI вв. - браслеты с треугольным сечением. Ареал ламатов к XII-XIII вв. охватывал небольшую по размерам низинную территорию правобережья дельты р. -Неман (Шилутский р-н Литвы).

Рис. 12. Разрез погр. 52 и более поздних комплексов на могильнике Ржевское.

44
Погребальные традиции скальвов и ламатов VIII-XI вв. имеют довольно мало различий.
Прежде всего это объясняется общим происхождением этих племен. Их предки, общие с жившими севернее куршами, во II-VI вв. н. э. сооружали могилы с каменными венцами на северо-восточном берегу Куршского залива (Таутавичюс А. 3., 1980, с. 81), придерживаясь консервативных форм ритуала культуры западнобалтийских курганов. Только этим можно объяснить наличие могильников с каменными венцами в погребальных памятниках ламатов (Таутавичюс А. 3., 1980, с. 86) и, видимо, скальвов. Не следует сбрасывать со счетов и гипотезу В. Г. Шименаса о притоке в низовья р. Неман групп балтских воинов, вернувшихся на родину после участия в гуннских походах на придунайских землях. Большое количество украшений западно-мазурского происхождения в могилах ламатов и скальвов объясняет причину их появления на берегах р. Неман. Как в римское время готы, так и в V-VII вв. пруссы интенсивно прокладывали свои торговые пути в северо-восточном направлении от Янтарного берега. На пороге средневековья неманские ламаты и скальвы осуществляли активное участие в торговле с пруссами (Kulakov V., 2000b, p. 285- 288, fig. 1). С новой силой контакты ламатов и скальвов с их юго-западными соседями возобновляются в середине X в. Появившийся в начале IX в. полиэтничный торгово-ремесленный пункт Кауп (Северная Самбия) использовал лакуну, образованную в межплеменных торговых связях в Юго-Восточной Балтии после разрушения шведами Зееборга (ныне - пос. Гробиня, Лиепайский р-н Латвии). Связи Каупа с куршским побережьем осуществлялись через реки Дейма, Преголя, Инструч, Неман. В пользу этого говорит и большое количество скандинавских импортов в могилах скальвов и ламатов. Напротив, большое количество вещей IX-XII вв. ламатского и куршского происхождения встречено при раскопках могильников Кауп, Сосновка, Ирзекапинис и Кляйнхайде. Именно установление тесных этно-культурных контактов с населением Самбии привело скальвов и ламатов к перемене погребальных традиций и к установлению в середине X в. трупосожжения. Власть верховного жреца пруссов Криво и, соответственно, ритуальные нормы пруссов, обязательной среди которых являлась кремация умерших, признавали в XI в. соседствующие с пруссами племена (Пётр из Дусбурга, 1997, с. 51), то есть скальвы и ламаты.
Реальная интеграция погребальных обрядов пруссов, скальвов и ламатов, в X-XI вв. непосредственно не соприкасавшихся своими ареалами, произошла к началу XIII в. Земли междуречья Деймы и Немана были заняты пруссами, что способствовало непосредственному распространению в их среде воспринятого, видимо, у северо-восточных соседей обряда трупоположения.
Совершенно иначе сложились исторические судьбы юго-восточного соседа пруссов - племени судинов (ятвягов). Восходящая к культуре западнобалтийских курганов, судавская культура к VB. значительно обособляется от единой западнобалтской культуры и представлена к этому времени в августовской и сувалкской группах (рис. 2). Последние разграничены прежде всего территориально. Оставленные известным античным авторам племенем судавов, эти древности объединяются традицией сооружения над (в основном) трупоположениями каменно-земляных насыпей. Обычай сооружения курганов с урновыми

45

Рис. 13. Древности II-IV вв. в Восточных Мазурах. 

трупосожжениями реанимируется судавами на фазах C1 - С2 и постепенно сменяет в Восточных Мазурах грунтовые могильники с ингумациями. Инвентарь погребений обоих упомянутых типов погребений римского времени близок синхронным древностям Самбии (Пронин Г. Н., 1989, с. 68), однако выделяется представленностью значительного числа западнобалтских вещей (перекладчатые фибулы, манжетовидные браслеты, булавки - рис. 13). На фазе прудзиской (так А. Битнер-Врублевска обозначает для суданской культуры горизонт, синхронный эпохе переселения народов) обитатели Сувалкского Поозерья расширяют свой ареал к западу, занимают Голдапские озёра в верховьях р. Анграпы и укрепляют контакты с населением Самбии (Bitner-Wroblewska A., 1998, S. 308, 309). В эпоху раннего средневековья основной инвентарь по категориям и типам не выходит за рамки общей для всех западных балтов вещевой номенклатуры. Этнографическими признаками судавов в археологии этого времени являются грубые лепные сосуды с ошершавленной внешней поверх-

46
ностью и с пальцевыми защипами. С VII по XI в. в восточной части Мазурского Поозерья и далее на восток древности судавов пока неизвестны. Вновь каменно-земляные курганы, насыпаемые уже над трупосожжениями, появляются здесь в XI-XIII вв., соответствуя летописным ятвягам (Седов В. В., 1989, с. 52, 53). Их ареал захватывал Восточные Мазуры, Юго-Западную Литву (Сувалкия) и часть нынешней Гродненской обл. Белоруссии. Интересно, что весь ареал ятвягов характеризуется наличием в нем большого количества озер ледникового происхождения, окруженных песчаными дюнами. Сходным ландшафтом обладает и западная часть Мазурского Поозерья. Здесь в I в. до н. э. - нач. V в. н. э. существовала "богачевская культура". Носители ее - часть западных балтов, с которыми можно сопоставить упомянутых Птолемеем "галиндов", - в это время по материальной культуре были близки к эстиям Самбии, испытывая при этом мощное влияние вельбарской культуры. В ходе развития местной культуры при прямом участии аллохтонов из Среднего Подунавья ок. середины VI в. здесь возникает мазурская культурная группа, характеризовавшаяся в первую очередь трупосожжениями, помещавшимися в урнах с отверстиями (Кулаков В. И., 19906, с. 172). После первых десятилетий VIII в. - финала существования мазурской культурной группы - местные древности, к настоящему времени слабо изученные, позволяют лишь предполагать определенную степень родства местного населения VIII-XI вв. с ятвягами.
Межплеменные контакты судинов (ятвягов) и пруссов изучены весьма слабо. С уверенностью точкой их приложения можно считать пока лишь селище-1 Гусев, являвшееся, судя по находкам в распашке, ятвяжским торговым пунктом, существовавшим со II по XIII в. н. э. на юго-восточной границе прусского ареала. Интересно то, что данный памятник расположен на небольшой по размерам песчаной линзе, выделяющейся среди глинистых и подзолистых почв остальной площади Гусевского р-на Калининградской обл. Таким образом, почвенная ситуация в данном микрорегионе Центральной Надравии близка соответствующим признакам ятвяжской территории в Восточных Мазурах. Не исключено, что этот аспект, облегчавший ятвягам ведение традиционного хозяйства на своей родине, привлекал их на северное межплеменное пространство и стал базой для налаживания ятвяжско-самбийских связей.
К XIII в. мазурские земли были в значительной степени опустошены польскими и русскими набегами, что косвенно подтверждается отсутствием здесь заметных действий Ордена в последующие годы. Во всяком случае, западная, территориально близкая к пруссам часть ятвяжской группировки к этому времени уже сошла с исторической сцены. На современном уровне изучения древностей ятвягов с уверенностью можно предполагать концентрацию местного населения в восточной части Мазур, где с XI в. возникает один из одиннадцати известных по письменным источникам внутриплеменных центров ятвягов - городище Шурпилы. Однако обескровленные войнами с русскими и польскими князьями в XI-XII вв. ятвяги, несмотря на все усилия местного военачальника Скоманта, не смогли оказать действенного отпора крестоносной агрессии (Antoniewicz J. 1965, S. 42-44). В 1283 г. Судавия (земля ятвягов) окончательно подчиняется Тевтонскому ордену.

47 

Рис. 14. Юго-Восточная Балтия в раннем железном веке и в эпоху римского влияния. С.49.

Рис. 15. Погр. XIIII могильника Хрустальное. С.52.

Рис. 16. Металлические находки из погр. XIIII Хрустальное. С.53.

Рис. 17. Погребение на могильнике Изобильное. С.55.

Рис. 18. Внешний вид раскопанного в Изобильном погребения. С.56.

Проблема идентичности этноса жителей Юго-Восточной Балтии зависит от степени связей поздней фазы культуры самбийских курганов и древностей эстиев, населявших Янтарный край в первых веках нашей эры. Эта проблема считается в современной археологии балтов решённой. Ещё в 1974 г. Ян Ясканис, анализируя погребальные ритуалы западных балтов римского времени, писал: "В раннеримском периоде курганы существуют в северо-западном регионе, на полуострове Самбия и... в северо-восточной части Мазурского Поозерья" (JaskanisJ., 1974, S. 71). Относимые ко времени не позже II в. н.э. (Okulicz J., 1973, S. 367), эти курганные погребения обозначаются в культуре Янтарного берега раннеримского времени рудиментами традиций раннего железного века. Считается доказанным то, что такая архаика погребального обряда показывает преемственность обычаев жителей Самбии второй половине I тысяч, до н. э. и генетически связанных с ними эстиев. Этот народ осуществлял под курганами не урновые кремации, как ранее, а перешёл под влиянием жителей Восточного Поморья и Литовского Взморья к обряду ингумации (Kaczyfiski M., 1987, S. 31). Данное мнение было ведущим среди археологов Пруссии нач. XX в. (Gaerte W., 1929, S. 147) и в настоящее время продолжает существовать в европейской археологии (Nowakowski W., 1996, S. 62). Эта концепция, возведённая в ранг аксиомы, была поставлена под сомнение Люцией Окулич-Козарын, считавшей генетическую связь между культурой западнобалтийских курганов и древностями Самбии раннеримского времени пока не доказанной, как, впрочем, и балтский этнический характер местных древностей раннего железного века (Okulicz L., 1970, S. 155, 156). Возвращение к конкретному материалу, добытому раскопками, производившимися в Восточной Пруссии в кон. XIX - нач. XX в., представляет данную проблему в новом свете.
Как показывают данные полевых исследований, погребальные насыпи, известные на Янтарном берегу и в его окрестностях в раннеримское время, имеют высоту не более 1,5м, содержат отдельные урновые или безурновые трупосожжения на уровне материка или трупоположения в ямах, выбранных в

48
древности с верхнего уровня материка (Jaskanis J., 1974, S. 71). При картировании таких объектов (рис. 14,В) выясняется, что они, в отличие от могильников культуры западнобалтийских курганов (рис. 14,А), встречены лишь в нескольких пунктах Самбии, бывшей с эпохи бронзы центром распространения идеи сооружения курганов. Возникает справедливый вопрос: являются ли действительно подкурганными те погребения, которые Ян Ясканис отметил на своей карте (рис. 14,В) как могильные насыпи раннеримского времени? Ответить на этот вопрос поможет каталог основного массива этих погребальных объектов, нумеруемых в соответствии со списком Я. Ясканиса (Jaskanis J., 1974, S. 277).
45. ДУБРОВКА, Зеленоградский р-н Калининградской обл. России (бывш. Regehnen, Kr. Fischhausen). В 1887г. проф. Георг Буяк раскопал на могильнике 22 каменные кладки, перекрывавшие урновые трупосожжения. Высота данных кладок, камни в которых были расположены концентрически, достигала не более 0,33 м. Захоронения коней (точнее - конских шкур) были при этом обнаружены в нижних частях могильных ям. Судя по элементам погребального инвентаря, данный могильник датируется нач. III в. н. э. Севернее этого могильника находятся курганы, реально относящиеся к раннему железному веку (BujackG., 1887-1888d, S. 122, 123).
49. КЛЕВЕРНОЕ, Зеленоградский р-н (бывш. Drusker Forst, Kr. Fischhausen). В 1889 г. проф. Г. Буяк исследовал здесь 21 каменную кладку, имевшую концентрическую структуру, являвшуюся полной аналогией кладкам в Дубровке (см. № 45) и относимую к началу нашей эры. В пределах данного могильника имеются курганы (№№ IV, V, VI, VIII, XII, вые. до 1,5 м). В одном из этих курганов найден каменный топор эпохи поздней бронзы (Bujack G., 1889, Taf. V). Частично эти курганы, относящиеся, видимо, к ранней фазе культуры западнобалтийских курганов, нарушены при сооружении погребений II- III вв. н.э. (BujackG., 1889, S. 113-116).
60. ГЕРОЙСКОЕ, Зеленоградский р-н (бывш. Goithenen, Kr. Fischhausen). В 1906 г. Адальберт Бецценбергер и Эмиль Холлак раскопали в данном пункте грунтовой могильник IV-V вв. н. э. Согласно сообщению местных жителей, пашня у пос. Goithenen "...ранее была покрыта лесом и низкими каменными курганами (небольших размеров), располагавшимися вплотную друг к другу, в которых находились урны между плоскими камнями" (Bezzenberger А., 1914а, S. 132). Однако этот курганный могильник раннего железного века, уничтоженный распашкой к нач. XX в., находился в 30 м от памятника, исследованного А. Бецценбергером и Э. Холлаком, и не имеет никакого отношения к древностям эстиев эпохи римского влияния.
95. ЯРОСЛАВСКОЕ, Зеленоградский р-н (бывш. Schlakalken, Kr. Fischhausen). В 1893 г. управляющий Восточно-Прусским провинциальным музеем Карл Кречман раскопал на могильнике 38 погребений, представлявших собой курганообразные возвышения почвы, образованные кладками, состоявшими из

50
2-3 слоев камней, перекрывавших урновые и безурновые трупосожжения, а также и трупоположения. Диаметр кладок достигал 5 м, их высота - не более 0,4 м. Особый интерес вызывает погр. 1, где каменная кладка перекрывала выложенный из камней круг диаметром ок. 5 м. В северной части этого круга выявлено ориентированное на север трупоположение, причём стенки могилы были выложены камнями. Среди инвентаря этого воинского захоронения найдена бронзовая фибула типа AV,125, датирующая погр. 1 этапом B2/С1 = 150- 200 гг. н. э. К западу от этого трупоположения обнаружены зубы коня с двумя пряжками от упряжи (Jankuhn H., 1939, S. 246, 247). Данный комплекс, не находящий по своему обряду никаких аналогий в местном материале предшествующего времени, считается одним из древнейших погребений с захоронением коня в Юго-Восточной Балтии (Nowakowski W., 1996, S. 63). 256. РАДУЖНОЕ, Озёрский р-н (бывш. Rominten, Kr. Darkehmen). В 1895 г. А. Бецценбергер раскапывал у этого пункта фунтовой могильник, относящийся к I-III вв. н. э., и содержавший каменные кладки различных в плане форм: "...место могильника ранее являлось лесным массивом, из почвы которого выступали сооружения (в виде) групп камней с продольными отверстиями, (выглядевшие) как круглые, поросшие травой невысокие всхолмления" (Bezzenberger А., 1896, S. 36). Видимо, при уничтожении в этой местности леса, происшедшем к кон. XIX в., подверглись разрушению и верхние части каменных кладок, ранее под травяным покровом напоминавшие "невысокие всхолмления". 320. бывш. WARGENAU-KUNTERSTRAUCH, в действительности -WICKIAU, Кг. Fischhausen (ныне - пос. Клинцовка, Зеленоградский р-н). В 1899 г. проф. И. Хейдек исследовал в данном пункте 18 грунтовых погребений с трупоположениями в колодах ("сакрофагах") и с урновыми трупосожжениями. Курганы "позднеязыческого времени" (X-XI вв.) расположены в совр. урочище Дубки, в 0,7 км к юго-западу от этого могильника. Инвентарь датирует погребения, вскрытые вуроч. Кунтерштраух, фазами B2 - C1/C2(Heydeck J., 1909, S. 207-216). 325. бывш. WENGERIN, Kr. Insterburg (Черняховский р-н). Могильник исследовали Фрёлих, Карл Энгель (1931 г.), Вальтер Грунерт и Вальтер Гронау (1936 г.), вскрывшие в общей сложности 60 погребений, представлявших собой преимущественно урновые и безурновые трупосожжения II-III вв. н. э. Среди них интерес представляет погр. 35, до раскопок представлявшее собой возвышение диаметром 5 м и высотой до 0,4 м. После снятия травяного покрова выяснилось, что он скрывал кладку из одного слоя камней, по своему периметру окружённую кольцом из крупных валунов. Под камнями кладки найдена каменная стела. Ниже, в двух ямах глубиной 0,7 и 0,8 м найдены безурновые сожжения. Непосредственно с северо-запада к кладке этого комплекса примыкает урновое трупосожжение с инвентарём III-IV вв. н. э. Лишь комплекс 60, находившийся на восточной окраине могильника, представлял собой действительно курган, насыпь которого включала три слоя камней. Под ними были обнаружены два ка-

51
менных ящика (высота стенок одного из них - до 0,3 м). К сожалению, данный комплекс эпохи бронзы не был изучен до конца (Grunert W., 1935, S. 50, 51, 55). Таким образом, как показывают данные каталога, "курганы", отмеченные Я. Ясканисом в ареале эстиев раннеримского времени, на поверку оказываются либо могильными насыпями второй половины I тысяч, до н. э., либо грунтовыми погребениями, над которыми располагались каменные кладки, теоретически могущие являться слабыми рудиментами курганной традиции, но явно не представляющие собой курганы. Остается рассмотреть неоднократно публиковавшиеся комплексы в: 26. ХРУСТАЛЬНОЕ, Зеленоградский р-н (бывш. Wiekau, Кг. Fischhausen). В августе-сентябре 1884 г. Иоганн Хейдек при содействии рисовальщика Эккарта раскопал в этом пункте 58 погребений. В первой публикации этих раскопок речь не шла о курганах, И. Хейдек сосредоточился в ней на описании обнаруженных при раскопках трупоположениях в деревянных "саркофагах". Правда, несожжённые костные останки здесь, как и в целом на памятниках Юго-Восточной Балтии I тысяч, н. э., не сохранились (Heydeck J., 1900-1904, S. 217) ввиду особенностей почвы. Кроме того, в этом полевом сезоне при раскопках в Wiekau были обнаружены и 48 трупосожжений. Кальцинированные кости находились преимущественно в урнах, перекрытых круглыми в плане каменными кладками и сопровождались сосудами-приставками, бронзовыми фибулами, браслетами с заходящими концами, пряжками с круглой рамкой типа Доллькайм-Роминтен, датируемыми I-III вв. н. э. (Bujack G., 1887-1888b, S. 276-283). Особую группу в планиграфии этого могильника занимали 10 тру-поположений, в могильных ямах которых были зафиксированы слои коричневого цвета, оставленные деревянными гробами (?) (Bujack G., 1887-1888а, S. 273). Известнейшим на этом памятнике является Погребение ХIIII (по нумерации И. Хейдека). В яме глубиной ок. 0,5 м от уровня пахоты И. Хейдек и Эккарт "нашли лишь белые следы костей вместе с коричневыми следами, оставленными (древесной) корой саркофагов". К северу от края могильной ямы находились в каменном ящике 4 сосуда-приставки, один из которых содержал остатки погребального костра (рис. 15,3). У восточного края могилы лежали остатки щита и двух сломанных наконечников копий (рис. 16,h,q,i,l). Прочий инвентарь - железные пряжка, фибула, топор и боевой нож, бронзовая фибула (рис. 16,p,n,o,k) не получили в публикации подробного описания (Heydeck J., 1900-1904b, S. 218). Долгие годы это погребение благодаря реконструкции И. Хейдека (рис. 15,6) считалось подкурганным. Правда, в новейшей републикации В. Новаковским погр. ХПП принадлежность данного захоронения к грунтовым или подкурганным вообще не рассматривается. Заслуживает внимания обозначение сосудов-приставок из этого комплекса как "кружка типа Викау" и датировка комплекса этапом B2/С1 = 150-200 гг. н. э, (Nowakowski W., 1996, S. 29, 30). На самом деле, согласно полевому эскизу Эккарта, скопированному в 1931 г. Генрихом Зоммером и сохранённому в Замланд-Музеум, г. Пиннеберг (приношу благодарность сотруднице музея Госпоже Гизеле Гуссфельд за возможность скопировать этот рисунок), камни, составлявшие панцирь над могилой, практически не выступали над по-

52
верхностью земли (рис. 15,7). Сооружение этого погребального комплекса можно реконструировать следующим образом: 1) В насыпь кургана эпохи раннего железа, ближайший аналог которому находится планиграфически рядом с погр. ХIIII, перед совершением захоронения в насыпи трупоположения в "саркофаге" была по линии север-юг прокопана траншея (рис. 15,1,2). В результате этого каменный панцирь кургана по его оси север-юг оказался потревоженным. 2) Из обнаруженного в кургане каменного ящика были изъяты урны и заменены у восточного края новой могилы сосудами-приставками ("кружки типа Викау") с остатками ритуальных пищи и костра. При этом на днище одной из

53
этих "кружек" (рис. 15,4,5) явно раннеримского времени древний керамист имитировал позднелатенское сакральное изображение (Okulicz J., 1973, Ryc. 155,а), как бы воссоздавая антураж погребального инвентаря конца I тысяч, до н. э. Возможно, образец этого орнамента был попросту обнаружен на урнах, извлечённых эстиями в кургане из каменного ящика. 3) Затем в выкопанной траншее был помещён костяк в деревянном "саркофаге" с ориентацией головой на север. Покойному сопутствовали в "саркофаге" две разновеликие фибулы, что указывает на одежду воина - плащ и куртку (von Richthofen J., 1994, Abb. 12). С востока к "саркофагу" на дно свежевыкопанной траншеи была положена пара копий, затем накрытая щитом. 4) Позже траншея, уже содержащая "саркофаг" с телом покойного, была бессистемно засыпана ранее добытыми из панциря кургана камнями, впоследствии, после гниения крышки "саркофага", провалившимися ниже уровня материка, в пределы могильной ямы (рис. 15,7).

54
5) Последним действием процесса погребения была засыпка поверхности каменного панциря грунтом, что абсолютно нехарактерно для аутентичных древностей культуры западнобалтийских курганов. Погр. XIIII датируется по паре фибул - поздних вариантов застёжек типа AV,131 этапом B2/С, в соответствии с хронологической системой Уллы Лунд-Хансен (Lund Hansen U., 1987, Abb. 13, 20). Умбон щита с длинным центральным стержнем и сосуд-приставка с S-видным профилем находят основательные параллели в пшеворских древностях второй половины II в. н. э. (Godlowski К., 1981, S. 115), маркируя плотные контакты жителей Янтарного берега и Мазовши (Dabrrowska Т., 1988, S. 84). Керамические формы пшеворского происхождения встречены во II в. н. э. на памятниках Самбии и низовий р. Ногаты (Gaerte W., 1929, Abb. 125, 126). Правда, для южных соседей эстиев такая керамика считается индикатором контактов "пшеворцев" с населением полуострова Ютланд (Dabrowska Т., 1988, S. 196). 92. ИЗОБИЛЬНОЕ, Полесский р-н (бывш. Klein Fliefi, Kr. Labiau). У этого пункта в конце XIX в. были обнаружены в распашке фрагменты мегарской чаши с надписью CINNAMI (Brinkman A., 1896-1900, S. 73). Невдалеке существовала каменная кладка, разрушенная в результате проведённых лесником Бёммелем хозяйственных работ. В этом месте И. Хейдек в 1897 г. открыл, согласно полевому эскизу (рис. 17,3), двухъярусное погребение [I]. Под остатками каменной кладки (небольшое всхолмление высотой не более 0,4 м - рис. 17,3) была обнаружена урна с тремя сосудами-приставками (один из них - рис. 17,2). Ниже, на глубине ок. 2,5 м от современной дневной поверхности был выявлен конский скелет, ориентированный черепом на юг (?). Его сопровождало снаряжение в виде оголовья с бронзовыми деталями и удила с бронзовыми кольцами. Каменная кладка, высота которой была не более 0,5 м, располагалась в 20 м от описанного выше погребения. При раскопках этой кладки И. Хейдек нашёл под каменным панцирем, состоявшем из 2-3 слоев валунов погребение [3], содержавшее группу кальцинированных костей в сопровождении обломков сосуда, а также наконечник копья, железный кельт, умбон щита, бронзовую фибулу группы AV,192-203 (Bezzenberger A., 1904, S. 85), бронзовые детали поясного набора (рис. 18) и бронзовый шлак (Heydeck J., 1897-1900, S. 57-59). По фибулам и сосудам-приставкам оба исследованных И. Хейдеком в Изобильном грунтовых погребения датируются этапом B2/С1 = 150-200 гг. н. э. Итак, краткий обзор информации, реально связанной с "курганами" эстиев раннеримского времени, позволяет сделать следующие выводы: А. В отношении погребальных ритуалов не прослеживается генетическая связь между могильными насыпями культуры западнобалтийских курганов и "курганами" (по Я. Ясканису) эстиев начала нашей эры. Зримо разница между ними стала ещё более разительной, так как в результате эрозийных процессов значительная часть грунтовых погребений Самбии, перекрытых многослойными каменными кладками, к настоящему времени уже утеряла свой прежний "курганоподобный" вид. Например, могильник "Гора Великанов", Зеленоградский р-н (бывш. Hunenberg bei Rantau-Neu Kuhren, Kr. Fischhausen, ошибочно

55
отмеченном в списке "курганов" Я. Ясканиса как "№ 350 - ЗАРЕЧЬЕ") в 1872 г. Г. Девитц описывал как "...каменные венцы, достигавшие в высоту 1 м, рыхлая поверхность которых была покрыта травой. Погребальные урны (типа Гребитен, т. е. IV-V вв. н. э. - В. К.) были украшены по венчику углублениями, оставленными пальцами..." (GrunertW., 1944, S. 23). Раскопками Балтийской экспедиции ИА РАН на Горе Великанов были обнаружены погребения по-зднеримского времени, перекрытые некогда мощными, а ныне практически полностью уничтоженными каменными кладками (Кулаков В. И., 1994в, с. 63- 65). Аналогичные по параметрам "курганоподобные" каменные кладки, нередко-с концентрическим принципом расположения камней и со стелами в Рис. 18. Внешний вид второго раскопанного в Изобильном погребения (с лесничим Бёммелем для масштаба) и находки из этого комплекса (Heydeck J., 1896-1900, S. 56, Taf. V): 1 - сломанное копьё, 2 - бронзовая фибула типа AV, 193-203, 3 - обломок брон-

57
центре таких кладок, характерны для вельбарской культуры цецельской фазы и распространяются на этапе B2/С1 из вельбарского ареала через р. Пасленку (Passarge-FluB) на восток, в землю эстиев (Bohnsack D., 1940, S. 23-25). Такие надмогильные сооружения обозначены Рышардом Волонгевичем для вельбарских древностей как тип 3, причём первоначальным ареалом их распространения польский коллега считал лишь Швецию и о. Готланд, откуда во II в. до н. э. этот тип погребальных сооружений готы принесли в земли у устья р. Вислы (Wolagiewicz R., 1986, S. 67). Для этой территории готская принадлежность кладок типа 3 и в III в. н. э. не вызывает сомнений (Wolagiewicz R., 1986, S. 68). Важно отметить, что в восточной части Поморья ок. 150 г. н. э. появляются курганы южноскандинавского облика (тип III, по К. Валенте, - каменная насыпь высотой от 0,6 до 1,2 м, перекрывающая круг из камней, в центре которого нередко встречается трупоположение в деревянном гробу), что указывает на очередную волну готских переселенцев, устремившихся на земли, непосредственно с запада граничившие с областью эстиев (Walenta К., 1980-1981, S. 52, 94). Именно этот новый этнический импульс мог послужить поводом для миграции племён на рубеже Ойкумены, приведшей в конечном итоге к созданию "державы Германариха". Для западных рубежей Балтии новая волна готских переселений отразилась прежде всего в распространении в вельбарских и, позднее, Черняховских древностях редких погребений с оружием - свидетельства возможного участия в передвижении племён-носителей этих культур воинов из пшеворского ареала, в это время включавшего территорию Мазовии и Подлясья (Godlowski К., 1986, S. 146). Все вышеперечисленные нюансы вельбарской культуры на рубеже любовидзского и цецельского этапов (кон. II - нач. III в. н. э.) характерны, как это следует из представленного выше каталога, и для "курганов" эстиев. Можно предположить, что пересекшие р. Пасленку группы восточногерманского населения или пришельцы из Скандинавии (скорее всего - отдельные воинские отряды) расселяются с конца II в. н. э. среди эстиев и хоронят своих покойных на местных кладбищах. Отличительным признаком аллохтонов становятся каменные кладки концентрической структуры, стелы, присутствие в могилах оружия и сосудов-приставок с S-образным профилем. Последние показывают участие в этой микромиграции части пшеворского населения (в том числе - женщин, традиционных керамистов родовых обществ). В ряде случаев воинственные пришельцы хоронят своих умерших соратников в виде впускных погребений в более ранние курганы (например - на могильнике Хрустальное). Тем самым участники погребальной церемонии могли подчёркивать близость их духовной культуре идеи подкурганного захоронения. Правда, повторные захоронения в курганы эпохи бронзы или раннего железного века осуществлялись населением Янтарного берега и в конце I тысяч, до н. э. (Tischler О., 1886, S. 169), и непосредственно перед приходом восточных готов (Peiser F. Е., 1919, S. 313). Доказан факт вторичных погребений фазы В (трупоположения и безурновые кремации, под которыми в пяти случаях выявлены конские захоронения - Engel С., 1931, S. 49, Abb. 3) в кург. 1 могильника Лунино (Гвардейский р-н), относимом К. Энгелем к насыпям типа VI культуры западнобалтийских курганов (Engel С., 1962, S. 39, 44).

58
Б. В составе погребального инвентаря грунтовых могильников Самбии I- III вв. н. э. не обнаруживается связей с материалом курганов раннего железного века. Тем не менее Е. Окулич в своём обзоре древностей западных балтов писал об отсутствии в Юго-Восточной Балтии на рубеже эр каких-либо культурно-этнических перемен (Okulicz J., 1973, s. 353). Правда, на самом деле значительные отличия от древностей культуры западнобалтийских курганов заметны в Краю янтаря уже ок. 50 г. н. э. Керамические сосуды (в том числе - "кружки типа Викау"), предметы вооружения и конского снаряжения (в первую очередь - оголовья типа Vimose с наносником в виде бронзовой пластины и поводьями в виде цепей), не говоря уже о провинциально-римских фибулах, показывают теснейшие связи жителей Самбии сначала с населением пшеворс-кого ареала, а со II - нач. III в. н. э. - и с восточными германцами. Волна их миграции в значительной степени определила новые пути развития местной материальной культуры. Однако в современной науке укрепилось мнение, что наличие вельбарских новаций в земле эстиев с этапа Вг/С1 является результатом плотных торговых контактов по Янтарному пути (Nowakowski W., 1996, S. 99). Материал могильников Хрустальное, Изобильное и других "курганов" Янтарного берега позволяет с уверенностью предполагать непосредственное присутствие здесь групп германского ("готского") населения. Подобного рода восточногерманские островки на этнической карте окраин Barbaricum объяснимы в рамках нового взгляда на проблему Ойум. В. Н. Топоров справедливо предположил, что эта упомянутая Иорданом легендарная страна отражала в преданиях восточных готов отдельные микрорегионы их расселения среди негерманских племён на пути от устья р. Вислы до Таврии (Топоров В. Н., 19846, с. 140). По тексту Иордана (Gethica, I, 27: "Это место... окружено пучиной, замкнуто зыбкими болотами") описание "желанной страны" Ойум (гот. Aujom - "страна, изобилующая водой" - Анфертьев А. Н., 1991, с. 116, 117) вполне соответствует полуострову Самбия, окружённому водами моря и заливов, а также непроходимыми в паводок долинами рек Преголя и Дейма. Наличие на этой территории значительного числа следов долговременного пребывания групп носителей вельбарских древностей подкрепляет высказанное выше предположение о Самбии как об одном из вариантов Ойум. Постоянные этно-культурные контакты восточных готов и эстиев приводят к тому, что после 170 г. н. э. Самбия становится для "Свободной Германии" поставщиком изготовленных по кельтским и римским традициям конских гарнитур (Wilbers-Rost S., 1994, S. 148). Скорее всего, своими природными сокровищами Янтарный берег подобно магниту притягивал к себе разноэтничных пришельцев. В свою очередь, былые обитатели Самбии - носители культуры западнобалтийских курганов - расселились к юго-востоку и северо-востоку от своей прародины, судя по появлению каменных курганов в Мазурском Поозерье и могильников с каменными венцами на Литовском Взморье (Tautavicius А., 1987, р. 104). В этих регионах впоследствии возникают крупные племенные группировки западных балтов - соответственно судины-ятвяги и курши. Если принять во внимание приведённые выше факты отсутствия генетической связи между самбийскими древнос-

59
тями раннего железного века и раннеримского периода, можно предположить, что западные балты с I-II вв. н. э. не составляли на Янтарном берегу этнического большинства. По логике вещей, для племенной консолидации этого молодого этноса выгоднее было выбрать территорию менее оживлённую, нежели Янтарный берег, со времён Тацита ставший подлинным перекрёстком народов. Однако часть автохтонов всё же оставалась в начале нашей эры на родине предков. На это указывает один из типов погребальной керамики эстиев - сосуды-приставки биконической формы, украшенные зигзагообразным орнаментом и снабжённые псевдоручками. Правда, такую форму использовали с эпохи бронзы и раннего железа не только носители культуры западнобалтийских курганов, но и многие другие племена берегов Балтики. Кроме того, встречающийся спорадически на могильниках Самбии (Гребитен, Доллькайм и прочие памятники) и бассейна р. Анграпы (Грунайки, Бочвинка) обычай помещать несколько урновых кремаций и даже ингумаций под одну каменную кладку следует трактовать как рудимент коллективных (семейных) подкурганных гробниц раннего железного века. Тем не менее можно усомниться в справедливости хрестоматийного эпитета "золотой век балтов", применяющегося к древностям Янтарного берега римского времени (Gimbutas M., 1983, S. 125). Действительно, начало нашей эры стало эпохой невероятного взлёта культуры Самбии, использовавшей феноменальные результаты янтарной торговли. Вернее будет сказать, что блеск этого "золотого века" озарял не только (точнее - не столько) балтов, но и германцев. Итак, рассмотрение реальной ситуации с "курганами" Самбии римского времени позволяет выдвинуть предположение, что янтарные месторождения в начале нашей эры, в эпоху интенсивных этнических миграций в Barbaricum (Щукин М. Б., 1994, с. 190), привлекли на Самбию группы восточных германцев - носителей вельбарской культуры. Янтарный берег стал для пришельцев "желанной страной" Ойум. Распространение на Самбии обряда трупоположения с I в. н. э. ещё классики старой школы прусской археологии связывали с готским этническим импульсом (Gaerte W., 1932, Karte 1). Этот тезис убедительно поддержан и в современной науке (Nowakowski W., 1996, S. 62). Пришельцы из низовий р. Вислы и, возможно, часть населения Готланда и датских островов принесли в Край янтаря и традицию сооружения надмогильных кладок из концентрических каменных кругов. Эта традиция впоследствии использовалась полиэтничным населением Янтарного края, в том числе - эстиями. Готы и гепиды осуществляли для жителей Самбии посреднические функции в торговле. Это предположение косвенно подкрепляется тем, что в вельбарском ареале отсутствуют западнобалтские эмалевые изделия, в массе встречаемые в восточнобалтском ареале. Днепровские же эмали являлись, видимо, излюбленными украшениями восточноготских женщин (Bitner-Wroblewska A., 1991- 1992, S. 129). В этом сюжете вряд ли стоит, как А. Битнер-Врублевска, утверждать о "взаимной неприязни" готов и балтов, препятствовавшей взаимному обмену. Скорее всего, западнобалтские эмали были слишком хорошо знакомы жителям вельбарского ареала, чтобы вызывать интерес в качестве предметов

60
 непосредственного пользования; они выполняли функции товара для торговли с удалёнными территориями. Особое место в древностях эстиев занимают богатые инвентарём воинские погребения типа Хрустального и Изобильного. Подобного рода комплексы совмещают разноэтничные черты обряда, его пышность, подчёркивают элитарность погребённого. Они характерны для многих племенных коллективов европейского Barbaricum раннеримского времени и обозначаются условным термином "княжеские погребения" (Gebuhr H., 1996, S. 191), являясь захоронениями вождей первых дружин континента. Таким образом, следует признать важную роль полиэтничного состава населения Янтарного берега ещё в эпоху ранней Римской Империи. Эта специфическая черта, фиксируемая и в археологии позднейших эпох, является одной из причин сложения особого характера истории земли пруссов (Кулаков В. И., 2000в, с. 380, 381). 

61 

Рис. 19. Жертвенные чаши и сосуды малых форм, использовавшиеся в архаических ритуалах кельтов, германцев и балтов VII в. до н. э. - VI в. н. э. С.64.
Рис. 19. Подпись. С.65.
Рис. 20. Вурсхайт перед началом жертвоприношения, изображённый в книге X. Малетиуса (1561-1562 гг.). С.68.

Обряды. Жертвоприношения
Чрезвычайно сложная этническая ситуация, сложившаяся в Янтарном крае в римскую эпоху благодаря непрестанным перемещениям групп населения и племён-аллохтонов не позволяет сформировать цельную картину местных обрядов и культа в первой половине I тысяч, н. э. Однако при помощи археологических реалий и на основе данных прусского фольклора удаётся воссоздать элементы основы архаических воззрений эстиев и прочих жителей близлежащих земель на северо-восточной окраине Barbaricum.
"Каждому домашнему празднику нынешних надравов, скальвов и прочих (жителей Прусской Литвы. - В. К.) соответствовала своя центральная церемония. Каждый торжественный и праздничный день начинался с питья. Брался кувшин или сосуд с пквом, внутрь которого помещались деревянный черпак или ложка (samtis). Далее были необходимы одна или несколько kauszelen, то есть питейные чаши, которые водружались на стол или на полчетверика (?). Kauszele... либо имели одну ручку, дабы лучше держать (чашу), либо обходились без неё. Последнее применялось в случае (ритуального. - В. К.) броска чаши через голову, она именовалась szwencziama, т. е. "священная Kauszele" и оберегалась... богомольцами, причём также священными считались и kauszelen с ручкой". Такими словами известный собиратель данных фольклора западных балтов Маттеус Преториус в 1681 г. описал непременный для жителей Прусской Литвы атрибут ритуалов язычества на его финальной стадии (Mannhardt W., 1936, S. 560) - чашу для жертвоприношений. Вурсхайт (жрец, выбиравшийся общиной для проведения текущих жертвоприношений), изображённый в книге X. Малетиуса (1561-1562 гг.), держит в руках чашу-kauszele в виде уплощённой сферы, без ручки, приготовленную к ритуальному разбрызгиванию крови жертвенного козла (Кулаков В. И., 19946, рис. 79). Подобная функция жертвенной чаши упомянута в исландской "Книге обретения страны" при описании храма, воздвигнутого на мысе Тора Торольфом Бородачом из Мостра (Пенник Н., Джонс П., 2000, с. 220). Этот факт позволяет полагать значительную близость ритуалов пруссов и скандинавов в эпоху викингов с учётом

62
невозможности "импорта" идеологических воззрений. Согласно сведениям Преториуса, kauszelen использовались "свадебными жрецами" - Szwalgones, брызгавшими из чаши пивом в глаза новобрачным (Mannhardt W., 1936, S. 553), и домохозяевами при проведении разнообразных домашних молений. Смысл этих молений раскрыт в 12-й "заповеди Видевута": "...кто убьёт своего уважаемого служителя богов, через которого все друзья убитого должны (были) получать (от богов) мощь и силу, должны они его тоже убить..." (см. главу 11). Аутентичность данных М. Преториуса доказана в новейшей работе В. Н. Топорова, однако этот авторитетнейший исследователь не пришёл к окончательному мнению относительно этноса носителей описанного Преториусом культа (Топоров В. Н., 2000, с. 317, 319, 323), именуя их и пруссами, и литовцами, жившими в "Восточной Пруссии" (на самом деле это название части Юго-Восточной Балтии актуально лишь с 1772 г.). Тем не менее, опираясь на безукоризненную аргументацию актуальности данных Преториуса, представленную В. Н. Топоровым, можно попытаться выявить соответствия kauszele в археологическом материале Балтии, а заодно и по возможности определить племенную принадлежность балтов, использовавших в своих церемониях описанную Преториусом ритуальную посуду. Ранее эти задачи не привлекали внимания археологов и этнологов.
В погребальных древностях куршей, ламатов и скальвов, оставленных ими на Литовском Взморье и на правом берегу р. Неман в его низовьях, в V-IX вв. известны миниатюрные сосуды горшковидной формы, высота которых колебалась от 3 до 11 см (Taitavicius А., 1996, р. 268). В Восточной Литве единственным местонахождением подобной керамики в эпоху переселения народов является могильник Обеляй (Urbanavicius V., Urbanaviciene S., 1988, p. 19, 19 pav.), находившийся, не исключено, под заметным западнобалтским влиянием. Сходные по параметрам, форме и принадлежности сосуды известны и в северной части куршского ареала - в прибрежной зоне нынешней Юго-Западной Латвии (Озере И. А., 1986, с. 48-57).
Упомянутые выше миниатюрные сосуды на землях к востоку от р. Неман связаны исключительно с древностями западных балтов, культовый характер этих сосудов не вызывает сомнения. Правда, ввиду их чрезвычайно малых объёмов сопоставить их с упоминавшимися Преториусом kauszelen вряд ли возможно: незначительный объём лишённых ручек куршских ритуальных сосудов не предполагает нахождение в них объёма влаги (Bier, zemynelaudams, palabindams, papildams - Mannhardt W., 1936, S. 577-579), достаточного для описанных Преториусом многочастных жертвенных возлияний. Куршские сосуды по своей форме совершенно не приспособлены к держанию жрецом сосуда в зубах и перебрасыванию его в ходе акта жертвоприношения через свою голову без применения рук (Mannhardt W., 1936, S. 564). Однако даже куршские миниатюрные сосуды, не соответствующие признакам kauszele, для древностей Литвы являются исключением. В целом же следует признать очевидный факт отсутствия традиции помещения в погребения культовых керамических сосудов древним населением основной части нынешних Литвы и Латвии. Это, правда, не отрицает гипотетического использования восточными балтами ритуальных сосудов (при-

63
чём - не обязательно из глины) в культовых церемониях. Однако доказательств этому в археологическом материале Литвы и Латвии нет.
Напротив, погребальные древности Калининградской области России и Варминьско-Мазурского воеводства Польши предоставляют обильный материал для изучения культовых сосудов-приставок малых форм, причём - в пределах значительного хронологического диапазона. Прежде всего следует отметить широкое распространение подобных сосудов (как правило - в виде уплощённой полусферы) на необъятных пространствах Евразии, занятых индоевропейцами в эпоху бронзы. В древностях кельтов высокий сакральный характер таких чаш подчёркивается находкой в Штеттунге священной колесницы, использовавшейся в ритуальных процессиях носителей галльштатской культуры (рис. 19,1), где полусферический уплощённый сосуд держит на своей голове фигура верховного женского божества - Мать-Богиня. Этот артефакт позволяет с определённой долей осторожности предполагать соответствие таких сосудов в сознании кельтов (и других индоевропейских племён?) символу небесной сферы. На исходе VI периода эпохи бронзы, на рубеже VI-V вв. до н. э., на Самбии и на Мазурах начинается формирование культуры западнобалтийских курганов, причём одним из ведущих признаков погребальной керамики этой культуры являются крышки урн, представляющие собой преимущественно чаши уплощённо-сферической формы (рис. 19,5-8). Делались они специально для накрывания урн, что засвидетельствовано наличием специального бортика на внутренней поверхности чаши (Okulicz L., 1976, rye. 106, 9). Данные сосуды Л. Окулич-Козарын отнесла к типу VI ("Миски"), восходящему к традициям лужицкой и поморской культур (Okulicz L., 1970, s. 30). Древности южного и северного берегов Балтики рубежа эпох бронзы и железа включают традицию урн, перекрытых сосудами различных, в том числе и полусферических очертаний. В Южной Скандинавии для накрытия урн нередко использовались придонные части ранее разбитых сосудов, в ареале поморской культуры (северная Польша) урны с прахом женщин перекрывались уплощёнными крышками (рис. 19,3), погребальные сосуды, содержавшие останки мужчин - кубками сфероконической формы (рис. 19,2). Подобные крышки, отсутствующие на поселениях, нередко несли орнаментальную композицию "звезда" (аргумент в пользу чаши как символа небесной сферы), позднее реализованную населением Янтарного берега римского времени на сосудах-приставках и пряслицах (Кулаков В. И., 1998а, с. 94, 95, рис. 19). Однако на крышках урн западнобалтийских курганов, на заре железного века соединивших традиции лужицкой и поморской культур (Кулаков В. И., Тимофеев В. И., 1992, с. 20), орнамент на полусферических крышках урн напоминает уже не "звезду" (даже с учётом возможной деградации астральной композиции), а рисунок швов костей на черепной крышке человека (рис. 19,5, 8). На финальной фазе развития культуры западнобалтийских курганов биконические урны постепенно сменяются широкогорлыми керамическими вместилищами кальцинированных костей. Правда, сосуды малых форм не выходят из состава погребального инвентаря, обретая статус сосудов-приставок, снабжённых одной ручкой (рис. 19,9). В синхронном поселенческом материале такие сосуды не встречены, что указывает на их исключительно культовый характер.

65
Несмотря на значительное ослабление в I - нач. V в. н. э. балтского этнического присутствия на Янтарном берегу (Кулаков В. И., 2000в, с. 380), сосуды-приставки, нижняя часть которых сохраняет полусферические очертания, являются наиболее массовым материалом в могилах "венедов" (по Птолемею), эстиев (по Тациту) и видивариев (по Иордану), составлявших полиэтничное население левобережья р. Неман в её нижнем течении. Эти сосуды малых форм разделены на несколько типов, среди которых с I в. н. э. лидирует "Krug des Typs Wikiau" (рис. 19,9), причём параллель этому сосуду известна в керамическом материале о. Готланд ок. 175-300 гг. (Almgren О., Nerman В., 1923, S. 142, Nr 474). Позднее, на фазах C1 - D2 обретает популярность "сосуд типа Доллькайм" (рис. 19,10). На всём протяжении эпохи римского влияния и на ранней фазе эпохи переселения народов эти сосуды-приставки, нередко наряду с умбонами щитов (рис. 19,10) перекрывающие урны, снабжены орнаментом (в том числе - и астральным), подчёркивающим высокий сакральный статус этих керамических форм (Кулаков В. И., 1998а, с. 92-118). Как правило, эти сосуды в погребениях не содержат каких-либо находок. Эвентуально можно предположить, что в I - сер. V в. н. э. они служили вместилищами органических продуктов (прежде всего - жертвенной пищи или питья), предназначенных для нахождения в могиле (смывание и умащение кремированных останков?) и не оставивших после себя следов.
Однако вместилищами для упомянутых выше священных ингредиентов служили у эстиев не только керамические сосуды. На грунтовом могильнике "Гора Великанов" (север Самбии) в 1992 г. был обнаружен жертвенный объект Н-224. располагавшийся в овальной в плане яме, имевшей размеры 1,36 х 1,00 м и глубину в предматерике 0,61 м. В своём южном секторе яма была перекрыта двумя камнями, под которыми найден развал сосуда со спиленным (вернее, удалённым после обжига) венчиком. К юго-востоку от сосуда обнаружен фрагмент орнаментированного сосуда-приставки. Севернее этих керамических находок, у дна могилы открыта спиленная верхняя часть черепной крышки человека без следов воздействия огня. Линия распила проходила примерно посередине лба. Объём спиленной части черепа при пересчёте на жидкостной режим равнялся пример-

66
но 250 г, что соответствовало объёму как обнаруженного в Н-224 сосуда-приставки, так и вместимости сосудов из погребений культуры западнобалтийских курганов и большей части "Kruge des Typs Wiekau" и "сосудов типа Доллькайм". Обычай срезания у черепов верхней части в земле пруссов был зафиксирован находками на поселениях Zedmar (Kr. Darkehmen), Plossen (Кг. Rossel) и Bauditten (Kr. Mohrungen), причём В. Герте датирует эти находки (по его мнению, нижние части этих черепов использовались как культовые чаши) неолитом и ранним железным веком (Gaerte W., 1929, S. 17). При этом автор упоминает сходный обычай и у южных германцев ранней фазы эпохи Великого переселения народов. Именно этим временем - ок. 450 г. - согласно фрагменту орнаментированного сосуда можно датировать жертвенный объект Н-224 (Архив ИА РАН. Кулаков В. И., 1992, № 17428). Почти полный аналог сочетанию сосуда и фрагментированного человеческого черепа был открыт на святилище I в. н. э. в Обердорле (Тюрингия), причём раздавленный череп находился непосредственно в сосуде (Jankuhn H., 1968, S. 68).
Формирование прусской культуры в 450-475 гг. н. э. на Самбии и на побережье Вислинского залива ознаменовано переходом от традиции керамических урн к вместилищам кальцинированных костей, изготовлявшимся из органических материалов (кожа, дерево, береста). Правда, урновая традиция сохраняется в западной части заселённого галиндами (?) Мазурского Поозерья, где сосудами-приставками являются полусферические чаши на кольцевом поддоне, известные здесь и на юго-восточной окраине Самбии (могильник Суворово-Zohpen) с середины V до конца VI в. н. э. (Nowakowski W., 1989a, S. 115).
В конце V в. н. э. у пруссов устанавливается обряд рассыпания обожжённых костей в могиле. К этому времени из погребений исчезают сосуды-приставки полусферических очертаний. Меняется роль культовых сосудов, используемых в погребальном церемониале. На поздней фазе эпохи переселения народов и в раннем средневековье, т. е. в VI-XI вв., пруссами применяются "временные урны" - сосуды для переноса кальцинированных костей с погребального костра в могилу. При этом сосуд, соприкоснувшийся с принадлежащими уже иному миру костями, с силой бросался в погребение, его обломки рассеивались там среди костей, а потом затаптывались в землю. Первоначально в виде "временных урн" использовались биконические лепные сосуды (кон. V - нач. VIII в.), в кон. X-XI в. - круговые сосуды западнославянских типов и бронзовые блюда типа HansaschuBel. В последнем случае пруссы использовали трофеи, полученные в результате разграбления христианских храмов в Нижнем Повисленье, которые уже в начале XI в. стали служить западным балтам образцом для изготовления небольших бронзовых чаш на Самбии и в её окрестностях (Кулаков В. И., 1994б, с. 43). Сходная традиция зафиксирована и в Южной Скандинавии (Trotzig G., 1991, р. 121-130). Однако если викинги Северной Европы осмысляли бронзовые чаши/блюда в составе погребального инвентаря как сосуды для питья (в том числе-и культового), то в земле пруссов эта металлическая тара исполняла при акте погребения функцию "временной урны". По своим параметрам чаши/блюда соответствовали требованиям местной архаической культовой практики, реализованным в археологическом материале Юго-Восточной Балтии V в. до н. э. -

67
VI в. н. э. Правда, при этом совершенно не исключается функция чаши/блюда как вместилища священного напитка при жертвоприношениях вне могильника.
Поразителен факт соответствия формы и параметров самбийских бронзовых "блюд" (точнее - чаш) поздней фазы эпохи викингов культовому сосуду, изображённому в руках жреца-Вурсхайта из книги X. Малетиуса (рис. 20). Видимо, именно такие сосуды названы Преториусом kauszelen, материалом для них в Новом времени служила не только (не столько?) глина, сколько цинк/ бронза и дерево, в том числе - от священного дуба (Mannhardt W., 1936, S. 556). Отмеченное выше соответствие указывает на существовавшую непрерывную традицию изготовления и использования в религиозных (исключительно жертвенных) церемониях чаш-kauszelen, зафиксированную в Юго-Восточной Балтии в хронологическом диапазоне XI-XVII вв. Правда, в археологическом материале земли пруссов орденской эпохи отсутствуют находки жертвенных чаш, однако сам факт сохранения в это время отеческих культовых традиций убедительно доказан по данным погребальных древностей Восточной Самбии и Надравии (Кулаков В. И., Валуев А. А., 1999, с. 80-85). В состав населения этих частей былого прусского ареала в орденское время входили остатки автохтонных жителей и группы западных и восточных балтов, переселявшиеся (не всегда добровольно) в Янтарный край в орденскую эпоху. Именно они стали прямыми предками тех жителей Прусской Литвы, обряды которых в конце XVII в. описал Маттеус Преториус. Ввиду наличия лишь в археологическом материале прусского ареала свидетельств использования с рубежа эпох бронзы и железа достаточно стандартных по своей форме жертвенных чаш, в XVII в. именовавшихся kauszele, основой для описанной Преториусом обрядности являлся культ пруссов. Начиная с середины I тысяч, до н. э. в их ареале известны находки жертвенных чаш и кубков. Отсутствие таких находок в VI-X вв. следует интерпретировать не как прерывание традиции использования таких сосудов, а как, скорее всего, изготовление их из органических материалов (прежде всего - из дерева), не сохраняющихся в фунте.
На данном этапе исследования интерпретация процесса ведущего жертвоприношения и роли в нём культовых чаш в обрядовых церемониях населения исторического германо-балтского пограничья - Янтарного края - выглядит следующим образом:
1. Для индоевропейских племён эпох бронзы и раннего железа полусферическая форма культовых сосудов являлась одной из самых приоритетных. Полусферические крышки для урн, имитирующие верхнюю часть головы человека и даже воссоздающие в ряде случав рисунок черепных костей, сопоставимы с обнаруженными на святилищах эпох неолита и раннеримского времени спиленными "чашками" черепа, использовавшимися в виде жертвенных сосудов. Реально предположить факт мистического соответствия части человеческого черепа и глиняных жертвенных чаш в момент жертвоприношения. Наиболее глубоко соответствие тела смертного телу перворождённого человека (т. е. признание базовой истины о ментальной близости микрокосма макрокосму), прежде всего - на момент погребальной церемонии, отражено в Ригведе (Гам-крелидзе Т. В., Иванов Вяч. Вс., 1984, с. 828). Эта бесспорная для индоевропей-

69
цев (и не только для них - Мелетинский Е. М., 1980, с. 510) истина отражена и в древнегерманской мифологии: "Имира плоть/стала землёй,/стали кости горами,/небом стал череп/холодного турса,/а кровь его - морем" (Речи Вафтруднира, 1975, с. 206). Особое внимание к человеческой голове проявлялось при повторном, явно ритуальном вскрытии могилы для проведения с черепом погребённого неких культовых акций как в могильниках черняховской, так и вельбарской культур (точнее - в юго-восточном ареале последней - Maczynska M., 1998, S. 299). Аналогичный феномен отмечен в орденской Пруссии XIII-XV вв. на примере могильника Alt-Wehlau и в прусской фольклорной традиции XVIII в. (Kulakov V. I., Valuev A. A., 1996, S. 494). На протяжении почти всего I тысяч, до н. э. жители Янтарного края, в отличие от своих восточных соседей, чётко придерживались традиции использования полусферических культовых сосудов - символов магической связи человеческого черепа и небесной сферы.
2. С ослаблением балтского этно-культурного присутствия на Самбии и в её округе жертвенные ёмкости превращаются в погребениях в сосуды-приставки, постепенно теряющие свою полусферическую форму. Возможно, это указывает на перемену их функции в ритуале. Правда, у многих из этих сосудов имеются ручки или их рудименты, позволяющие с предельной осторожностью двумя руками держать эти чаши, как это и представлено Преториусом при описании позднейших ритуалов (Mannhardt W., 1936, S. 562). Во многих других индоевропейских ареалах в конце I тысяч, до н.э. и в первой половине I тысяч, н. э. форма полусферических чаш для принесения жертв богам сохраняется, они известны в античной Европе как фиалы и патеры (отсюда - христианский потир), в Индии - как гхаты. Такие формы (правда, довольно крупных размеров) характерны и для жителей окраины западнобалтского ареала (Мазурское Поозерье).
3. Балтская "реконкиста", происходившая в Юго-Восточной Балтии со второй половины V в. н. э. (её исторические причины пока до конца не выявлены) привела в конечном итоге к возрождению обычая использования местным населением полусферических жертвенных чаш. Изготовлявшиеся в XI в. из бронзы, они тем не менее и по своей форме, и по своему объёму весьма близки ритуальным сосудам раннего железного века. Это ещё раз указывает на глубочайшие индоевропейские корни культовой практики западных балтов, сохранивших свои архаические верования вплоть до эпохи создания Королевства Пруссии.
4. Смысл использования древними жителями Янтарного края и их потомками-пруссами чаши-kauszele заключался, видимо, не только (скорее - не столько) в доставлении богам питья. Поток живительной влаги (в древнегерманском восприятии - "огненный мост") соединял человека (причём не только живого, но и мёртвого) с миром богов, в котором находилось место и предкам. Тем самым реализовывалась главная сущность культовой практики представителей индоевропейских племён - декларация мистической близости (если не сопричастности) человека (микрокосма) миру богов (макрокосму). Направление чаши венчиком вниз при покрытии ею урн поморской культуры и культуры западнобалтийских курганов указывает на одного из участников акта жертвоприношения - ушедшего в мир иной человека, для которого этот

70
последний глоток жертвенной жидкости мог считаться "огненным мостом" в мир небожителей (ср. с ритуальным омовением и умащением кремированных останков в индуистской практике). Возможно, при этом умерший соплеменник воспринимался его сородичами посланцем семьи/рода/племени к сонму богов и бесчисленным поколениям предков. Эта гипотеза (во всяком случае - в отношении мистической связи обитателей мира земного и их предков) подкрепляется справедливым мнением о том, что "...погребальные обычаи суть форма общения между человеческими поколениями" (Токарев С. А., 1985, с. 87). Идея мёртвых посланцев, несущих с собой жертвы от живых соплеменников обитателям мира иного, существовала, возможно, уже в эпоху камня (Vandermeersch В., 1970, р. 299). Форма чаши, древними германцами воспринимавшейся как некий символ свода черепа Имира, т. е. - неба, указывала на местопребывание адресатов жертвоприношения и связанных с ним молений. Таким же посланием от членов рода жители Прусской Литвы в XVII в. могли воспринимать жертвенную влагу, проливавшуюся из kauszele на участников церемонии, на священные камни или обожествлённую землю, а затем поглощавшуюся молящимися мужчинами, завершавшими акт молитвой и песнопениями. Важность этого ритуала, составлявшего, видимо, основу прусской культовой практики, подчёркнута сохранением на протяжении более чем двух с половиной тысячелетий стандарта формы и параметров жертвенной чаши-kauszele.

71 

Рис. 21. Поваровка, Зеленоградский р-н - погр. III, в урне - два оголовья, в составе одного из них ("а": 6-9) - звенья типа Z1, ременные держатели типа Rhl и прямой трензель типа Ks2b в сопровождении бронзовой "глазчатой" фибулы типа AIII.61 (фаза B1а - ?); С.75.
Рис. 22. Звенья типа Z4 и ременные держатели типа Rh2a в составе оголовья типа Vimose в инвентаре погр. Wi-34, относящийся к снаряжению коня. В нижней части рисунка - реконструкция Фритца Йенша (Raddatz К., 1992/93, Abb. 4; реконструкция конского снаряжения - La Baume W., 1944, Abb. 10). С.76.
Рис. 23. Хрустальное, Зеленоградский р-н, Baumsarg - погр. 34: инвентарь, относящийся к снаряжению воина. С.77.
Рис. 24. Куликово, Зеленоградский р-н (ehem. Sorthenen, Kr. Samland) - звенья типа Z4 (13, 20), ременные держатели типа Rh2a (33) и прямой трензель типа Ksla (28) в составе оголовья типа Vimose (24, 25, 28, 29-35) из погр. б/№, содержавшего инвентарь. С.78.
Рис. 25. Распространение в Barbaricum звеньев бронзовых цепей типов Zl, Z2, Z2 и ременных держателей типа Rhl (Wilbers-Rost S., 1994, Karten 3, За, 7, 7a). Врезка справа вверху - находки этих артефактов на Самбии (номера памятников согласно Приложения 1). С.79.
Рис. 26. Распространение в Barbaricum звеньев бронзовых цепей типа Z4 и ременных держателей типов Rh2-Rh4 (Wilbers-Rost S., 1994, Karten 3, За, 4,4a, 7, 7a). Врезка справа вверху - находки этих артефактов на Самбии (номера памятников согласно Приложения 1). С.86.
Рис. 27. Погребения с конями, конским снаряжением и оружием в самбийско-натангийской группе западнобалтской культуры (фазы В1 - B2): с элементами сбруи. С.90.
Рис. 27. Подпись. С.91.
Рис. 28. Погребения с конями, конским снаряжением и оружием в самбийско-натангийской группе западнобалтской культуры (фазы B1/C1 - C1): с элементами сбруи. С.92.
Рис. 28. Подпись. С.93.

Как уже упоминалось в главе 1, среди синхронных древностей Европы погребальные комплексы эстиев выделяет присутствие на могильниках конских захоронений. Подтверждением наличия этих объектов считались многочисленные находки предметов конского снаряжения на грунтовых могильниках Юго-Восточной Балтии. Конские захоронения обозначены Яном Ясканисом как специфическая черта погребального обряда западных балтов на всём протяжении I тысяч, н. э. (Jaskanis J., 1974, S. 171). Ранее предполагалось, что импульс идеи сооружения конских могил в Центральной Европе (в том числе - в Балтии) в III-V вв. н. э. проистекал из сарматского ареала в Подунавье. При этом, правда, признавался факт наличия конских захоронений и/или жертвоприношений у германцев уже в I-II вв. н. э., т. е. явно до начала широкого сарматского влияния (Muller-Wille M., 1970/1971, S. 188).
Причиной распространения с V в. н. э. на севере Европы конских захоронений определялся культурный импульс из кочевого (гуннского) ареала Восточной Евразии (Klindt-Jensen О., 1957, р. 247). Не исключая в рассмотрении проблемы роль восточного влияния на балтов, Я. Ясканис интерпретировал конские захоронения у населения Янтарного берега I-IV вв. н. э. и позже как отражение важной роли коня в культовых воззрениях местного общества в качестве символа плодородия, представителя хтонических сил (транспортное средство для передвижения души умершего в иной мир), показателя причастности его хозяина к занятиям охотой, в культовом отношении - органичной чертой автохтонной духовной культуры. Захоронение коня со снаряжением для верховой езды определялось как часть единого погребального комплекса балтского взрослого полноправного мужчины среднего железного века и раннего средневековья. Могилы всадника и его коня в Юго-Восточной Балтии были планиграфически связаны (конь к западу от человеческих останков или в нижнем ярусе общей со всадником могилы, последний вариант - с фазы В -Jaskanis J., 1974, S. 169). Исключением являются отдельные конские могилы на могильнике Mojtyny, woj. Warmirisko-Mazurskie (ehem. Moythienen, Kr. Sens-

72
burg, лежащий в контактной зоне между западнобалтским и германским этнокультурными ареалами) и в некоторых регионах Литвы. В этих районах конские костяки никоим образом не связаны с погребениями людей. Считается доказанным факт хронологического приоритета балтских конских захоронений над сходными комплексами в германском ареале (Jaskanis J., 1974, S. 250, 251). Серьёзные успехи, достигнутые в последние годы европейской археологией в накоплении данных о находках конского снаряжения в Barbaricum, позволяют вновь вернуться к вопросу о конях и всадниках и связанных с ними погребальных комплексах на Янтарном берегу римской эпохи.
В 1994 г. Сузанна Вильберс-Рост, выпускница Гёттингенского университета, ученица известного представителя прусской археологической школы Клауса Раддатца, опубликовала свою диссертацию, посвящённую проблемам генезиса, развития и распространения конских оголовий с поводьями в виде бронзовых цепей (Wilbers-Rost S., 1994), относимым к типам Vimose и Thorsberg. К сожалению, этот капитальный труд остался незамеченным современными исследователями древностей Балтии и всего Barbaricum.
Важнейшей частью работы немецкой исследовательницы является каталог, охвативший практически все пункты находок конского снаряжения римской эпохи в европейском Barbaricum (Wilbers-Rost S., 1994, S. 164-213). Основной задачей этого каталога был сбор максимума данных об оголовьях и их деталях для дальнейших типологизации и датирования. Предшественником С. Вильберс-Рост в деле их изучения является польский археолог Тадеуш Барановский, который изучил отдельные составляющие бронзовых оголовий и пришёл к выводу о том, что эти уникальные артефакты под кельтским и римским влиянием возникли на полуостровах Ютланд и Самбия на фазе B2 и уже оттуда распространились в Средней Европе (Baranowski Т., 1973, S. 467).
В прекрасно систематизированном каталоге С. Вильберс-Рост собраны данные о 140 случаях находок, связанных с конскими оголовьями в Barbaricum. Основными ареалами их распространения в I-IV вв. н. э. являются Южная Скандинавия (всего - 35 пунктов на Ютланде и в Швеции, из них - 8 в погребениях, в 8 пунктах обстоятельства находки неясны, 19 - места болотных/ озёрных жертвоприношений) и Юго-Восточная Балтия (полуостров Самбия и Мазурское Поозерье, всего - 49 пунктов находок). На Самбии и в её ближайшей округе, согласно каталогу С. Вильберс-Рост, известен 31 пункт находок интересующих нас артефактов, из них 10 пунктов не обладают информацией об условиях обнаружения деталей оголовий. Остальные 21 пункт являются грунтовыми могильниками, в которых 38 погребений содержат остатки конского снаряжения I-IV вв. н. э. Таким образом, в отличие от Северной Европы, здесь, в общепризнанном центре западнобалтского ареала детали конских оголовий и целые комплексы конского снаряжения обнаружены не в местах жертвоприношений, а в погребениях. Тем самым, казалось бы, безусловно подтверждается приведённый выше тезис Я. Ясканиса о конских захоронениях как ведущей черте западнобалтского погребального обряда. Разумеется, этот вывод был бы абсолютно верным в случае обнаружения в погребениях Самбии костяков коней, захороненных с всадниками и предназначавшимися для транспор-

73
тировки души в заоблачные высоты. Именно такую картину прусских верований рисует Христбургский договор 1249 г., отразивший погребальную церемонию последних язычников Янтарного края (Пашуто В. Т., 1959, с. 501). Действительно, прусская культура, начало сложения которой восходит к середине V в. н. э., характеризуется наличием в придонной части мужских захоронений (реже и только в VI в. - к западу от останков всадника) целого или фрагментированного скелета (или шкуры) коня в полном снаряжении для верховой езды.
Оказывается, на Янтарном берегу, в пределах позднейшего прусского ареала, аналогичная ситуация с конскими захоронениями в I-IV вв. отсутствует. Из собранных С. Вильберс-Рост 38 погребений, содержащих оголовья или их детали, лишь в 6 могилах представлены один или два конских костяка. Одно из погребений (в каталоге С. Вильберс-Рост отсутствует) обнаружено на могильнике Ярославское, Зеленоградского р-на (см. главу 2, пункт 95). Этот напоминающий плоский курган погребальный комплекс (погр. 1) представляет собой перекрытый двумя-тремя слоями камней выложенный из камней же круг диаметром ок. 5 м. В северной части этого круга выявлено ориентированное на север трупоположение, причём борта его могилы выложены камнями. Среди инвентаря этого воинского захоронения найдена бронзовая фибула типа AV, 125, датирующая погр. 1 фазой B2/C1 = 150-200 гг. н.э. К западу от этой могилы обнаружены зубы коня с двумя пряжками (Jankuhn H., 1939, S. 246, 247). Данный комплекс считался одним из древнейших погребений с захоронением коня в Юго-Восточной Балтии (Nowakowski W., 1996, S. 63).
Подобные "курганоподобные" каменные кладки характерны для вельбарской культуры цецельской фазы и распространяются на этапе B2/C1 из вельбарского ареала через р. Пасленку (Passarge-FluB) на восток, в землю эстиев (см. главу 2). Таким образом, ни в инвентаре, ни в обряде погр. 1 Ярославское нет ничего, что связывало бы его с местными традициями хотя бы на уровне реминисценций черт более ранней культуры западнобалтийских курганов. Как выясняется, выделенная Я. Ясканисом преемственность между обрядом этой культуры и древностей Янтарного берега римского времени не подтверждается археологическими данными (Кулаков В. И., 2000в, с. 372-389). Выяснение вопроса о справедливости этого вывода в случае с конскими погребениями, вернее, с тем их минимумом, который известен на Янтарном берегу в начале нашей эры, позволит выяснить происхождение и специфику конского снаряжения, считаемого эксклюзивной чертой древностей эстиев. Для этого составлен каталог (Приложение 1) наиболее распространённых в Barbaricum элементов оголовья. Каталог разделён на две части в соответствии с датировкой представленных в них артефактов, основанной как на обоснованных выводах С. Вильберс-Рост (Wilbers-Rost S., 1994, S. 43-68), так и на хронологии сопутствующего в комплексах инвентаря.
Вторая часть каталога содержит материалы, связанные с оголовьем типа Vimose (фаза С1), характеризующимся, в частности, присутствием бронзовых звеньев типа Z4. Более поздний, не встреченный на Самбии тип оголовий -Thorsberg (фаза C2) - отличается наличием у колец цепи ребра прочности по внутреннему диаметру. Прототипы подобной обработки деталей оголовий

74
представлены в составе инвентаря погр. б/№ могильника Солдатово, где сбруйные пряжки имеют утолщение по внутреннему диаметру рамки. По пряжке типа U, который обычно связывается с маркоманнскими древностями на территории совр. Чехии (Raddatx С., 1957, S. 25, taf. 1,1), комплекс из Солдатово относится к фазе B2. Заведомо не рядовой статус хозяина всадника подчёркивается вхождением в состав конского оголовья бронзового римского колокольчика-tintinnabula, использовавшегося "варварами"-германцами (NowakowskiW., 1994a, S. 138).
Информация в прусской части упомянутого выше каталога позволяет с высокой долей уверенности полагать, что самыми ранними из известных к настоящему времени в Юго-Восточной Балтии погребений с конским снаряжением (захоронением коней, как и комплекс с черепом коня в Ярославском, их считать явно преждевременно) являются погр. 21 Луговское и погр. III Поваровка (рис. 21). Используя хронологическую схему У. Лунд-Хансен (Lund Hansen U., 1987, S. 39), по фибулам эти комплексы можно отнести к фазе В,b = ок. 60- 80 гг. н. э. (по С. Вильберс-Рост - B2). Таким образом, они сооружены заведомо ранее погр. I Ярославское.
Пространственное распределение на территории Barbaricum наиболее популярных среди его обитателей элементов конской упряжи фаз B1 - B2 (рис. 25) показывает скопление их в трёх регионах: междуречье Одера и Вислы (№№ 64, 61 и 71), Юго-Восточная Балтия (только на Самбии - 7 пунктов находок комплексов из 2 или 3 различных деталей оголовья), западная часть балтийского побережья (в Мекленбурге - № 45 и на о. Фюне - № 22). Наиболее ранняя позиция среди артефактов фазы В, - оголовье № 52 - находится в непосредственной близости от лимеса на Среднем Дунае, в зоне интенсивных кельто-римских контактов I в. н. э. Т. Барановский и С. Вильберс-Рост справедливо отмечали римские и кельтские истоки оголовий типа Vimose (рис. 21-24), архетипы которого представлены на карте фаз В, - B2 (рис. 25). Показательно то, что уже в эпоху эллинизма вслед за скифской и персидской традициями роскошная упряжь была отличительным знаком элитной кавалерии государств диадохов.
Кельтский материал I в. до н. э. - I в. н. э. позволяет оставить приоритет создания оголовий с бронзовым цепеобразным поводом именно за кельтами. Во всём их ареале на закате латенской эпохи распространяются бронзовые цепеобразные пояса, предвестники деталей оголовий типа Vimose. Они, как и удила с прямым и П-образным трензелями (Baranoswki Т., 1973, S. 461, 462), доживают в Западной и Центральной Европе до эпохи Августа. К I в. н. э. кельтский принцип устройства удил входит в состав снаряжения римской кавалерии. Не следует забывать, что уже с эпохи реформ Гая Мария (ок. 105 г. до н. э.) и вплоть до завоевания Дакии Траяном (101-107 гг. н. э.) союзная кавалерия Рима рекрутировались из "варваров" - кельтов и германцев (Тараторин В. В., 1999, с. 126, 132). Среди находок, сделанных в лагерях легионов I в. н. э., не последнее место занимают бронзовые детали упряжи, соответствующие ременным держателям типа Rhl (Connoly P., 1981, p. 235, 236, fig. 4) и входящие в состав оголовий, предшественников типа Vimose (условно - тип Proto-Vimose). В связи с этим можно с

75
уверенностью полагать источником оголовий типа Vimose изготовлявшийся по кельтским образцам инвентарь союзных Риму отрядов конников-ауксиллариев.
В частности, детали оголовий Proto-Vimose применялись в составе портупеи ауксиллариев-квадов, известных в погребальных древностях юго-западной Словакии. Там в комплексах, относимых по фибулам АIII,57 и умбонам щитов типа Jahn 7 (Kolnik Т., 1980, Taf. CXLII,9; CLIV,e) к фазе B2а (кон. I - нач. II в. н. э. - Godiowski К., 1992, S. 72), обнаружены аналоги ременных держателей типа Rhl.

80
Непосредственное знакомство обитателей Янтарного берега с римскими воинами и с их снаряжением произошло в начале фазы B1b (точнее - между 51 и 63 гг. н. э.) в результате стартовавшей в Карнунтуме дипломатической миссии на Самбию римского всадника Атилия Прима (Koulakov V., 2000, р. 33, 34). В результате спонтанных обменных операций римские воины охотно расставались с элементами своего снаряжения, получая за них драгоценный для обитателей Средиземноморья янтарь. Например, на могильнике Коврове, Зеленоградский р-н, найдены детали римских поясов-cinqulum и конские фалеры. В погр. 15 (фаза B2/C1), 16 (фаза B1) и 17 (фаза B1а) выявлены остатки заведомо римских оголовий с бронзовыми деталями (Tischler О., Kemke H., 1902, S. 17). При этом в погр. 15 накладки оголовья сохранили эмаль. Именно ко времени миссии Атилия Прима относится сооружение погр. 21 Луговское и погр. III Поваровка (рис. 21). Этого римского всадника сопровождал отряд воинов XV легиона (LEGIO XV APOLLINARIS)*, который ранее, при императое Клавдии был расквартирован в Саварии (Колосовская Ю. К., 1973, с. 76).
Синхронные наиболее ранним самбийским находкам кельтско-римские оголовья в Cekan6w (№ 61) и Jezow (№ 64) обнаружены много южнее Янтарного берега, в междуречье Одера и Вислы. Располагаясь в западном ареале пшеворской культуры, для инвентаря которой подобные артефакты не свойственны, эти пункты маркируют наиболее сложный (проход по водоразделу в окружении воинственных племён) участок Янтарного пути (обозначен на рис. 25 точечным пунктиром по - Urbanczyk P., 1998, fig. 2, с дополнениями автора). Если информация об инвентаре, сопутствующем оголовьям и их деталям типов Proto-Vimose (фаза В,) и Vimose (фаза B2) на территории Польши отсутствует, то она вполне комплектна в прусском материале. Примером такого набора может являться реестр инвентаря погр. 16 могильника Коврове (ингумация под каменной кладкой): бронзовые фибулы АII,42 и АIII,61 с железными деталями, череп коня (?) с удилами, железная втульчатая пешня (навершие сохи?), два наконечника копий, пара бронзовых (?) шпор типа Ginalski B2 с декоративным кольцом у острия, сосуд-приставка (Тур Wiekau), нож, скребница, пинцет, точило, кусок янтаря, две "деревянных рукояти" и прочие предметы (Tischler О., Kemke H., 1902, S. 17). Приведённый набор железных предметов вооружения и орудий труда стандартен для остальных воинских могил Самбии фаз B1 - D2 (Витязь С. П., Кулаков В. И., Медведев А. М., 2000, с. 14, 15) и на раннем этапе этого периода включает бронзовые оголовья. Согласно данным картотеки Г. Янкуна, пешня и череп коня с удилами в погр. 16 Коврове обнаружены в стороне от каменной кладки (Wilbers-Rost S., 1994, S. 202). Это погребение, содержащее останки мужчины-воина, по фибулам и шпорам датируется этапом B1 (0-80 гг.). Как следует из приведённого описания, погр. 16 Коврове (как и остальные комплексы, отмеченные в обеих частях каталога) не имеет ни одного артефакта, который можно было бы соотнести с западнобалтскими древностями римской эпохи, известными, например, на территории Западной Литвы или в Мазурском Поозерье.


* Эту информацию любезно предоставил О. А. Тиняев


81
Особый интерес вызывают черты обряда погребений Янтарного края, содержащих оголовья типов Proto-Vimose и Vimose. Три десятилетия тому назад авторитетный (и пока единственный) исследователь погребальной обрядности эстиев римского времени Ян Ясканис априорно констатировал западнобалтское происхождение традиции биритуализма I-IV вв. н. э. в Юго-Восточной Балтии и уникальность местных кремаций в урнах типа Гребитен (Jaskanis J., 1974, S. 212, 213, 226).
На самом деле основания для констатации западнобалтской аутентичности носителей традиции биритуализма в Янтарном крае римского времени отсутствуют. В расположенном южнее пшеворском ареале появление и постепенное распространение на фазе B1 урновых кремаций с большим количеством оружия справедливо связывается с перемещениями воинских отрядов германцев с южного берега Балтики. В свою очередь, распространение в упомянутом ареале ингумаций и урновых кремаций без оружия, но с провинциально-римскими украшениями (как правило - женские погребения) интерпретируется как движение на север части маркоманнов и квадов (Niewejlowski A., 1981, S. 73). Скорее всего, это "движение" следует интерпретировать как налаживание матримониальных связей между этнически родственными общностями. Возможно, сходные этнические процессы стали причиной появления аналогичной по специфике обрядности и в Юго-Восточной Балтии.
Обращает на себя внимание сходство черт обрядности и номенклатуры инвентаря мужских кремаций в пшеворском ареале и на Самбии. Их объединяет помещение кальцинированных костей в урны с S-видным или яйцеобразным профилем (урны типа Гребитен), с хроповатой внешней поверхностью и венчиками, украшенными оттисками пальцев. Правда, в пшеворских погребениях инвентарь (два или более наконечников копий, умбон щита, нож, бритва, трапециевидное кресало) находился вне урны (Nieweglowski А., 1981, S. 84), на Самбии - в урне. Второе различие между этими группами погребений: в пшеворском ареале такие урновые кремации распространяются на фазе B2 и не доживают до финальной фазы развития пшеворской культуры, в Янтарном крае они существуют на фазах B2/C1 - D2
Важно отметить, что на Самбии специфические детали инвентаря (наконечник сохи и удила), не связанные непосредственно с оружием или деталями костюма погребённого, помещены вне пределов могилы. Так (в случае наличия информации) располагались детали конского снаряжения (при отсутствии конского костяка) в комплексах, учтённых в каталоге, таким же образом располагалась и голова коня (опутанная ремнями?) в погр. 1 Ярославское.
В кельтском материале позднего Латена и раннеримской эпохи представлен широкий спектр аналогий не только для оголовий типа Proto-Vimose, но и для материала, сопутствующего таким оголовьям на Самбии. В обязательный для кельтского воина набор оружия и орудий труда входили наконечники копий, умбоны щитов, ножи, проушные и втульчатые топоры, косы (тип "литовка"), ножницы, бритвы. Этот набор стабилен как на поселениях позднего Латена в Галлии, так и в позднекельтских древностях на территории совр. Чехии (Filip J., 1951, S. 326, Rye. 72). Кельтские мастера продолжали работать на тер-

82
ритории провинции Паннония и в первых веках нашей эры, реализуя, в частности, в элементах конской упряжи традиции своей культуры (Фиц Й., 1986, с. 271). Правда, кельтский погребальный обряд не предполагал помещение в могилы вышеупомянутых орудий труда и деталей конского снаряжения. В любом случае прототипы самбийских и ютландских оголовий фаз B2 - C1 и артефактов, сопутствующих оголовьям в могилах жителей Янтарного берега, следует искать в позднекельтских древностях к югу от Карпат. Это убедительно подтверждается расположением значительной части находок оголовий именно по Янтарному пути, который пересекал имперский лимес именно в былом кельтском ареале. Нет сомнений в том, что продукция кельтских и римских мастеров нашла сбыт и в пшеворском ареале, где воинские могилы фазы B1 и B2 содержат двулезвийные мечи, наконечники копий и дротиков-фрамей (у кельтов -гросф), умбоны щитов, шпоры, много реже - топоры, косы, ножницы, кресала (Godlowski К., 1981а, S. 81-87). Правда, выделенные К. Годлевским группы пшеворского вооружения 1-3 (фазы B1 и B2а) и 4-5 (фазы B2b и C1а) (Godlowski К., 1992, S. 72-75) лишь по номенклатуре наконечников копий и деталей щитов совпадают с синхронным материалом воинских могил Янтарного берега. По. количеству единиц весьма стандартизированного набора (см. выше) этот материал гораздо представительнее пшеворского.
Изучая события, происходившие в Barbaricum на рубеже эр, Марк Борисович Щукин высказал предположение о том, что с появлением на территории совр. Чехии в 6-9 гг. н. э. маркоманнов начинается кельто-германская культурная диффузия (Щукин М. Б., 1994, с. 191). Учитывая всю дискуссионность гипотез, высказанных петроградским коллегой о судьбах германских и прочих племён в эпоху Октавиана Августа, следует признать достаточную логичность его вывода о том, что в рамках "державы" Маробода кельтские мастера могли стремиться распространять свои "романизированные" изделия далеко на север по Янтарному пути, связывавшему Самбию и Аквилею (Щукин М. Б., 1994, с. 194, 195). Только при их содействии по речным долинам могли продвигаться караваны, в обмен на янтарь доставлявшие жителям балтийских берегов изделия в стиле opus interrasile, монеты и провинциально-римские фибулы. Отразившиеся в конских оголовьях типа Proto-Vimose и сопутствующему им в погребениях эстиев фазы В, параллели инвентарю кельтские традиции прямо указывают на этно-культурную принадлежность их авторов. Той же самой точки зрения, но уже применительно к ранним вельбарским древностям, придерживался Р. Волонгевич (Wolagiewicz R., 1981a, S. 151).
Перемены в этнической ситуации, происшедшие благодаря распространявшемуся по Янтарному пути кельтскому влиянию в интересующем нас регионе, фиксируются письменными источниками. Если для первой половины I в. н. э. Тацит помещает эстиев, западнобалтская принадлежность которых пока не вызывает сомнений, на Самбии и к востоку от неё (Nowakowski W., 1990, Ryc. 1), то для периода между 50-170 гг., согласно Птолемею, земли между реками Ouistulas (Висла), Kronos (Свежая или Преголя), Roudon и Tourountos (Гильге и Неман?) заселялись венедами и вельтами (велиты или кельты?), эстии передвинулись в северо-восточном направлении от Самбии (Ellegard Е.,

83
1987, р. 14, 15). Таким образом, происшедшая в результате миссии Атилия Прима стабилизация Янтарного пути открыла янтароносную Самбию для этно-культурного импульса с юга, в том числе - из былого кельтского ареала. Яркими показателями этого импульса являются находки по Янтарному пути и на Самбии конских бронзовых оголовий и сопутствующего инвентаря кельтского облика. Правда, принципы их расположения в погребениях (как ингумациях, так и кремациях) далеки от кельтских обрядовых норм.
Этот феномен, до сих пор воспринимающийся археологами как свидетельство черт исторической этнографии эстиев, находит объяснение на западных рубежах Barbaricum. Укрепление рейнского лимеса в I в. н. э. вынудило римское командование шире привлекать в качестве пеших федератов - легковооружённых велитов и ауксиллариев - кельтов и германцев. В результате на местных могильниках левобережья Нижнего Рейна появились многочисленные погребения, совершённые по местному обряду и при этом заполненные предметами римского вооружения и снаряжения. Предполагается, что эти погребения содержат останки "варварских" воинов из возникших после военной реформы Августа полурегулярных (iuventus) и профессиональных (alae, turmae, cohortes) формирований, рекрутировавшихся из аборигенов. Осенённые римскими орлами, исполненные сознания высокой чести служить под водительством императора, эти "варвары" считали своим долгом сопровождать в иной мир погибших соратников дарованным им римлянами оружием и снаряжением (Waurick G., 1994, S. 23-25).
Такая же ситуация, видимо, реализовалась и на Янтарном берегу в начале нашей эры. В самом деле, инвентарь погребений с элементами конского снаряжения содержит полную экипировку кавалериста из "варварской" конной алы. С эпохи Цезаря такие всадники именовались desultores (лат. "соскакивающие" - ранний аналог драгун). Каждый из них сопровождался легковооружённым воином-велитом. При необходимости эти бойцы пополняли ряды пеших римских auxiliaries. Правда, вряд ли стоит всех погребённых на могильниках Самбии воинов-всадников считать ветеранами, ранее служившими на далёком лимесе и вернувшимися к родным пенатам. Скорее всего, обладатели коней в роскошных бронзовых оголовьях входили в состав подчинявшегося одному из расквартированных на Нижнедунайском лимесе легионов кавалерийского подразделения - алы (ок. 250 чел.). Её "варварский" состав (условно - "Самбийская ала" или СА) мог быть расквартирован после миссии Атилия Прима на Самбии и призван был обеспечивать как безопасность янтарных приисков, так и спокойное продвижение караванов по Янтарному пути. Только при таком решении проблемы начальной фазы существования на Янтарном берегу конских оголовий типа Proto-Vimose можно объяснить их кельто-римское происхождение, компактность их обнаружения по линии Янтарного пути и на Самбии, невиданный для Barbaricum стандарт инвентаря в погребениях всадников. Номенклатура артефактов (рис. 24) характеризует все потребности конного воителя: приспособленное к удару в конном и пешем бою копьё, дротик для дальнего броска, необходимые в ближней схватке втульчатый или проушной топор и тяжёлый боевой нож; для ухода за конём предназначены скребница и

84
ножницы, за оружием - оселок; добывание пищи обеспечивалось редкими в погребениях конусообразными наконечниками сох (их могли заменять втульчатые топоры группы "широкие кельты", в белорусском материале относимые к раннелатенскму "импорту", известному в ареале культуры штрихованной керамики уже в I в. до н. э.) и косами-"литовками". На реализацию всадниками Янтарного берега системы подсечно-огневого земледелия указывает присутствие в погребениях кресала, втульчатого узколезвийного топора и ножа с горбатой спинкой (Krummesser). Топор применялся для проведения подсеки и при этом мог служить наральником для сохи, ножом срубали сучья с деревьев, кресалом (правда, их находки в массе характерны для фазы C1) добывался огонь для очистки от поваленных зарослей участка для будущей распашки. Значительная часть перечисленных действий была связана с конём, верным спутником воина-всадника. Поэтому присутствие его оголовья (в ряде случаев - в урне вместе с остальным инвентарём) вполне естественно среди остальных компонентов инвентаря воинов "Самбийской алы". Все перечисленные выше артефакты (в том числе - оголовья) благодаря своей комплектности не могут считаться результатом торговли эстиев с Римом: воинское снаряжение не поставлялось "варварам", да ещё в полной боевой комплектации.
Состав инвентаря самбийских всадников фаз B1 и B2 позволяет реконструировать принципы их тактики. Главной их функцией предполагается охрана янтарных месторождений и самого Янтарного пути, движение по которому занимало от Карнунтума на Дунае до Самбии в I-IV вв. н. э. около 7 недель (Wielowiejski J., 1980, S. 129). Кроме функции верхового конвоя, воины "Самбийской алы" были подготовлены для отражения внезапных нападений на янтарные караваны, следовавшие по рекам или (что предпочтительней) пешим путём по их долинам и по водоразделам. Как показывает инвентарь погребений с оголовьями, их владельцы обеспечивали дальнее сдерживание противника при помощи копий и дротиков, при этом полностью соответствуя тактике скандинавских конников римского времени (Engstrom J., 1992, р. 48). При отсутствии длинных мечей, которыми в начале нашей эры пользовались в Европе лишь кельтские кавалеристы, воины Самбии ближний бой вели топорами и боевыми ножами. При этом desultores-auxillaries превращались в пехотинцев. Воин привязывал коня при помощи бронзовой подковообразной дуги (рис. 21,7), располагавшейся под нижней челюстью коня (известны лишь на Самбии и в Ирландии). Антипатия самбийских всадников к длинным клинкам ярко охарактеризована в погр. 34 Хрустальное спатой (рис. 23,а), укороченной до параметра гладиуса, оружия пешего легионера
Таков вариант решения проблемы состава вооружения обитателей Самбии I-IV вв., поставившей в тупик В. Новаковского. Польский коллега пришёл к неверному выводу о ведущей роли в комплексе снаряжения эстиев топора (Nowakowski W., 1994b, S. 387-389), который Тацит якобы обозначил термином fustis (лат. "дубина", излюбленное германцами и позднейшими пруссами метательное оружие). На самом деле топор у воинов СА предназначался прежде всего для хозяйственных функций, основным видом оружия являлось копьё.

85
Детали престижного конского снаряжения, как и остальной воинский инвентарь, были призваны обозначать в мире ином высокий социальный статус погребённого. Сакральный смысл погребального инвентаря как манифестации миру богов, послания живых своим предкам, передаваемого через погребённого "посланца" (см. главу 3), вполне сопоставим с феноменом жертвы, того же послания богам и пращурам. Правда, в последнем случае овеществлённая манифестация передаётся не с бездыханным "посланцем", а прямо "пересылается" божеству в определённых, связанных с водой (ворота в иной мир) местах (озёра и реки), предназначенных сугубо для жертвоприношений.
Как показывает опыт изучения "княжеских погребений" Barbaricum, правители родов, племён или дружин римского времени погребались с инвентарём, показывавшим высокий социальный статус умершего. В состав этого инвентаря входили и кони с полным снаряжением, считавшиеся (как и в позднейшей прусской культуре) обозначением пути в мир иной (Steuer H., 1998а, S. 170, 171). Эта черта характеризует погребения вождей в группах Lubsow и Hassleben-Leuna, характерных в I-II и в III-IV вв. н. э. для севера континентальной Германии. Для воинов германской дружины, обязанных сопровождать своего вождя в бою и восседать вместе с ним за пиршественным столом (схема жизни павших на поле битвы героев-эйнхериев в Вальхалле, отражённая в "Старшей Эдде"), присутствие коня в погребении не предполагалось (Steuer H., 1998b, S. 550). В соответствии со сказанным выше следует интерпретировать социальный статус индивидуумов, в погребениях которых были обнаружены детали конского снаряжения. Как показывает каталог, из 8 погребений с оголовьями в Скандинавии фаз C1 - C2, времени резкого изменения в Barbaricum ареалов оголовий, лишь 3 содержат конские останки (в одном случае - два коня) и могут быть соотнесены с "княжескими" захоронениями. Сходная пропорция, реализуемая на Самбии (из 38 могил с оголовьями по каталогу лишь в 6 из них выявлены конские кости), также позволяет сделать вывод о принадлежности большинства исследованных комплексов профессиональным воинам, но не "вождям" или рядовым членам общества (как позднее в прусской культуре). В "княжеских погребениях" ареала эстиев (см. главу 2) останки коней не встречены. Исключением является погр. [I] Изобильное.
На рубеже II-III вв. н. э., как и в начале I тысячелетия н. э., находки наиболее распространённых элементов конских оголовий представлены в трёх группах (рис. 26), более аморфных по своим очертаниям, нежели на фазах B1 -B2 (рис. 25). Имеется в виду прежде всего территория совр. Венгрии, где условия находок оголовий (№ 01, 138-140) и даже их привязка к памятнику археологии неизвестны. С большой долей осторожности можно полагать, что эти находки приурочены к бассейну Верхней Тисы, разделявшему с рубежа II-III вв. сарматский и квадский племенные ареалы. Возможно, находки оголовий, связанные с деятельностью конных отрядов, указывают на нестабильную ситуацию, сложившуюся после Маркоманнских войн. В эту эпоху находки на Янтарном пути отсутствуют, отдельные оголовья встречены к востоку и западу от его трассы, нарушенной в южной её части ударами маркоманнов (166/167 и 170 гг.), направленными на Карнунтум и далее по имперской дороге в направ-

87
лении Аквилеи. Видимо, привлечённые ходившими среди "варваров" легендами о богатстве южных истоков Янтарного пути, былые выходцы из Скандинавии решили получить всё это богатство сразу и без обменных операций. Передвижение германских и римских воинских отрядов в процессе неудачных для "варваров" Маркоманнских войн стимулировало распространение в Центральной и Северной Европе целого ряда артефактов, характерных ещё для фазы B2 (Godlowski К., 1994а, S. 118). Этот вывод применим и к оголовьям типа Vimose.
Удар маркоманнов и ответное продвижение римских войск на север по долине р. Моравы вплоть до Pfibice привели к прекращению деятельности Янтарного пути. В соответствии с этим фактом утратили смысл действия "Самбийской алы", которая, дислоцируясь на Янтарном берегу в период с сер. I по вторую треть II в. н. э., осуществляла конвойные операции, сопровождая торговые караваны по линии Висла - Верхний Одер - Морава. Этот вывод подтверждает отсутствие находок конских оголовий типа Vimose по означенной линии. Венгерские находки, отмеченные на рис. 26 и довольно слабо датируемые, могут являться следами деятельности как "Самбийской алы", вернувшейся к месту своей прежней дислокации, так и другого кавалерийского подразделения федератов на службе Рима. На самой Самбии, причём - лишь в её западной части, фланкируя с востока янтарные прииски, отмечены четыре пункта находок оголовий (рис. 26, врезка). Среди них раннее оголовье "а" из погр. III в По-варовке (рис. 21, 6-9) является "трофеем", попавшим в могилу периода C1, а комплекс в Куликово (рис. 24) содержит прямое указание (редкая в античной нумизматике бронзовая монета Луциллы) на Маркоманнские войны как на свой terminus post quem. Информация о наличии конских костей в этих самбийских комплексах отсутствует.
Конских захоронений нет и в пунктах находок оголовий типа Vimose фаз C1 - C2, в несравненно большем числе представленных в восточной Дании, нежели чем на фазах B1 - B2(рис. 26). Эта обратная взаимосвязь между самбийскими и датскими находками оголовий закономерна.
Опираясь на убедительную типологическую и хронологическую базу, С. Вильберс-Рост доказала факт генезиса оголовий типа Vimose на Самбии. Как ранее фибулы типа AIII, 57-61, так и эти оголовья в большом количестве в конце II в. н. э. оказываются на восточном побережье Дании, преимущественно - в болотных/озёрных местах жертвоприношения (Wilbers-Rost S., 1994, S. 101, 102, 107). Правда, как и многие скандинавские исследователи, С. Вильберс-Рост считает этот феномен результатом масштабной торговли, развившейся между обитателями противоположных берегов Балтики. Однако неопровержимо доказано то, что оружие и предметы конского снаряжения, в изобилии представленные в местах жертвоприношений в геомантическом центре германского ареала (Подосинов А. В., 1999, с. 344) - на Ютланде и на островах Фюне и Зеланд, - добыча германских дружин, полученная ими в дальних походах. Особо масштабные жертвоприношения воинской добычи совершаются на озёрных святилищах Дании во II-III вв. н. э., т. е. непосредственно после Маркоманнских войн. Эти культовые акты были призваны подчеркнуть факт воинского величия, идентичности ранних германских дружин (Muller-Wille M.,

88
1999, S. 63, Abb. 72). Вполне определённо оголовья типа Vimose также стали для северян военной добычей, полученной ими на Самбии.
Этот набег мог являться следствием резкого ослабления римских позиций на Янтарном берегу в результате Маркоманнских войн. "Самбийская ала" была отозвана или отрезана от Дунайского лимеса. Подобно маркоманнам на южном отрезке Янтарного пути, отряд германцев (возможно - из восточного Ютланда) обрушился на Самбию с целью грабежа и установления контроля над янтарными месторождениями. Судя по многочисленным находкам на островах запада Балтики инвентаря, ранее характерного для Самбии (не только оголовья, но и втульчатые топоры - Thomsen P. О., 1993, р. 26, fig. 5), эта военная операция увенчалась успехом. Более того, можно предполагать о переселении на Самбию значительного числа жителей датских островов, что отразилось на материале местных могильников (Витязь С. П., Кулаков В. И., Медведев А. М., 2000, с. 12). Они принесли с собой традиции урновых (урны - с хроповатой поверхностью) и безурновых трупосожжений, сопровождавшихся сосудами-приставками Тур Dollkeim, оружием (группа погребений Godlowski 6 - Godlowski К., 1992, S. 74) и конским снаряжением (в том числе - упрощённый вариант оголовий типа Vimose, уже без бронзовых деталей), обычай сооружения "княжеских погребений", каменных кругов и "стел". В пшеворском ареале распространение аналогичных черт обрядности (правда - без конского снаряжения) произошло ранее, на фазе B2 и связывается с передвижениями с севера и запада новых групп германцев (NiewQg-lowski A., 1981, S. 91). Однако если эти традиции не утвердились надолго среди носителей пшеворской культуры, то обычаи германских пришельцев на Самбии сохранялись вплоть до первой половины V в. н. э.
Распространение в III в. н. э. погребений с указанными признаками к югу от Самбии, в Мазурском Поозерье, также богатом янтарными месторождениями, показывает тенденцию пришельцев расширить зону своего контроля в Юго-Восточной Балтии. Правда, в указанном ареале судинов/судавов снаряжение для верховой езды (в том числе - местные формы оголовий), как правило, обязательно кореллируется на могильниках с захоронениями коней (Jaskanis J., 1968, S. 90). Наличие в данной части Балтии рудиментов местной обрядности (прежде всего - сохранение курганной традиции) не вызывает сомнений в сохранении здесь западнобалтской этно-культурной идентичности.
Рассмотрение генезиса и распространения оголовий типа Vimose в Юго-Восточной Балтии римского времени позволяет сделать следующие выводы:
А. Погребения с деталями или с полным комплексом конского снаряжения (имеются в виду лишь комплексы с вполне достаточной информацией об инвентаре и обряде) на фазах B1 - B2 известны на территории Юго-Восточной Балтии лишь в пределах Самбии (рис. 27) в количестве 21 единицы, частично вошедшие в представленный выше каталог. Из них 6 погребений содержат конский костяк, в трёх случаях выявлены остатки конского черепа. Лишь на могильнике Заречье конский скелет встречен с оголовьем типа Vimose. Скопления погребений данной группы на Самбии тяготеют к янтарным месторождениям и/или обозначают естественные границы полуострова (рис. 27). Таким

89
образом подтверждается высказанное выше предположение о дислокации на Янтарном берегу в пределах ок. 63-67 - 167-180 гг. некоего кавалерийского подразделения ("Самбийская ала"), осуществлявшего контроль Рима над самыми обширными в мире янтарными месторождениями. Скопления комплексов с останками всадников убедительно указывают места расположения входивших в СА небольших групп всадников (на западе полуострова - у основных месторождений, на севере полуострова - у наиболее удобной для торговых парусных судов гавани восточнее совр. мыса Гвардейский - Rantauer Spitze). Этно-культурный состав СА, явно включавший "варваров"-ауксиллариев, однозначно определить сложно. Не исключено то, что некую (значительную?) часть "алы" составляли романизированные кельты, ранее обитавшие на левом берегу Дуная (совр. Венгрия). Постоянно расквартированные на Самбии, конники-desultores и сопутствующие им пехотинцы по необходимости составляли конвои при янтарных караванах. Часть ветеранов СА, набранная (что вполне естественно) из аборигенов, после окончания службы возвращалась в родные селения и в конце концов погребалась на местных кладбищах. Особые черты обрядности (полная представленность в могиле элементов воинского снаряжения), использовавшейся при их захоронении, близки ритуалам, осуществлявшимся в это время кельтами-федератами Рима на рейнском лимесе. В обоих случаях участники погребальной церемонии при сооружении погребения, общей функцией которого всегда и всюду является "обеспечение посмертного существования" (Смирнов Ю. А., 1997, с. 39), составом инвентаря свидетельствовали высокое и почётное звание погребённого, являвшегося воином Великого Рима.
Б. События Маркоманнских войн (166-180 гг.) прервали деятельность Янтарного пути и сделали невозможным дальнейшее пребывание "Самбийской алы" на Янтарном берегу. Привлечённые богатствами Янтарного пути, германские дружины сокрушили не только его южную оконечность, но и, видимо, осуществили успешную операцию в его истоках - на Самбии. На количестве известных здесь погребений всадников (28 погребений, не все из которых вошли в каталог С. Вильберс-Рост, из них 11 могил содержат скелет коня, в трёх могилах найдены конские черепа - рис. 28) это не отражается. Правда, на памятниках Балтии резко уменьшается число оголовий типа Vimose, напротив, они в массе оказываются на озёрных святилищах островов Фине и Зеланд (Kulakov V. I., 2001, S. 55) и повергаются в качестве жертв в реки севера материковой Германии. Возможно, это - добыча, полученная германцами на Янтарном берегу при разгроме остатков "Самбийской алы". Пришельцы на земле венедов и вельтов принимают обычаи своих недавних противников и по-прежнему несут охрану янтарных приисков, но не для Рима, а для своей выгоды. Вскоре из погребений аллохтонов исчезают роскошные оголовья, на фазе С былой широкий спектр инвентаря сокращается до копья, боевого ножа, втульчатого топора, косы и кресала - минимального воинского и хозяйственного набора. При этом, пытаясь освоить земли к востоку от Самбии (в поисках рынков сбыта янтаря или поисков новых его месторождений), германцы выходят к слиянию рек Инструч, Анграпа и Писса, оставляя и там конские захоронения (рис. 28, №№ 17, 181). Здесь этот престижный обряд перенимает местное за-

91
паднобалтское население, что соответствует распространённой в Barbaricum норме заимствования обычаев славных своими подвигами племён. "Германцы выше всего ценили свою собственную самобытность, свои исконные нравы: если и подражали кому, то только пользующимся большей славой" (Буданова В. П., 2000, с. 111). В их среде, в восточной части Мазурского Поозерья (рис. 28) конские захоронения (их обряд и набор весьма близки самбийским нормам) существуют до V в. н. э.
В. Наиболее сложной является проблема выяснения этно-культурных истоков традиции помещения конских останков в могилы обитателей Янтарного края позднеримского времени. Эта традиция с фазы С стала ведущим признаком западнобалтских древностей сначала на Восточных Мазурах, позднее, с фазы D3 - на Самбии. Сюда обряд конских захоронений возвращается в результате "балтской реконкисты" Янтарного берега, производившейся, видимо, населением Восточных Мазур и спровоцированной оттоком прежнего населения Самбии на юг для участия в гуннских войнах. Признаком этой "реконкисты" в начале VI в. н. э. является распространение на Янтарном берегу конских захоронений к западу от могилы всадника и биконических сосудов подтипа 1.2 (Кулаков В. И., 1994б, с. 42), ранее характерных исключительно для сувалкийской группы западнобалтской культуры (Okulicz J., 1973, S. 415, 416, Rye. 200,e,hj).
В I в. до н. э. - II в. н. э. на поселениях и в местах жертвоприношений северо-германских племён известны места сокрытия конских туш и их частей, справедливо интерпретируемые как жертвоприношения (Muller-Wille M., 1970/ 1971, S. 231-233). Особое культовое отношение германцев к коням для фазы В,а общеизвестно (Тацит, 1969, с. 357, 358). Со II в. н. э. появляется воинская традиция конских жертвоприношений. Орозий в Historiae adversum Paganus подробно описал эти культовые акты, в ходе которых германцы (по контексту - тевтоны и кимвры) "...швыряли в реку золото и серебро, кромсали на куски воинские доспехи, срывали упряжь с лошадей..." (Пенник Н., Джонс П., 2000, с. 213). Именно так выглядят результаты таких жертвоприношений, обнаруженные в Vimose, Nidam, Kragehus, Ejsbol, Thorsbierg, являвшиеся не только свидетельствами почитания богов, но и символами авторитета вождей-жертвователей. В этих местах жертвоприношений конским скелетам сопутствует не

93
только снаряжение для верховой езды, но и оружие наряду с пиршественными сосудами. Этот набор инвентаря (+ кони), по своему составу явно предназначался не столько богам, сколько воинам, ушедшим в "Царство павших" -Вальхаллу. Видимо, объективные обстоятельства не позволили оставшимся в живых их соратникам поместить этот инвентарь в могилы своих павших вдали от легендарной прародины собратьев по оружию. Одиночные воинские (но не княжеские) погребения, содержащие конский костяк и оружие, известны на фазах C1 - D1 в ареалах маркоманнов (Preidel H., 1937, S. 590, Taf. 234,1; Muller-Wille M., 1970/1971, S. 227) и квадов (Эрдели И., 1986, с. 290). Как было показано выше, именно через них (скорее - вместе с ними) на фазах B1 - B2 на Самбию проникла традиция оголовья типа Proto-Vimose. Очевидно, идея помещения конского костяка или черепа коня в могилу воина как манифестации его рода занятий и социального положения имеет древнегерманское происхождение и появилась в Европе до начала широких контактов с кочевым миром, которые впоследствии лишь упрочили эту автохтонную традицию. В погребениях маркоманнов, квадов, "венедов и вельтов" Самбии останки коня следует интерпретировать как элемент дополнительной (некрологической) структуры, связанной с актом жертвоприношения (Смирнов Ю. А., 1997, с. 76) и/или как особую форму инвентаря (прежде всего - в случае обнаружения оголовья без конских останков) статусного характера. Расположение погребений с конями фаз B1 - B2 (рис. 9) именно на границах Самбии, которые, как и германские места жертвоприношений, были приурочены к воде, особо подчёркивает сакральный характер этих комплексов. Набор элементов воинских жертвоприношений в восточной Дании, при отсутствии тел самих воинов неотличимый от инвентаря кенотафа, в целом соответствует набору инвентаря воинских погребений Самбии фаз B2/C1 - C1 Однако особые условия жертвенной акции в свете всего сказанного выше позволяют интерпретировать означенные акции не только (быть может - не столько) как жертвенные, сколько как создание феномена кенотафов (тела умерших отсутствуют, инвентарь, адекватный погребальному, "посылается" душам умерших героев в Валгаллу, но уже не через могилу, а через глубины вод). Таким образом, присутствие конских кос-

94
тяков на могильниках Самбии следует трактовать не как знак пути умершего в мир иной, а как принадлежность воина в заоблачных чертогах Владыки Павших - Водана/Одина, то есть - как субъект жертвоприношения в соответствии с древнегерманскими культовыми традициями.
На фазе C2 обычай ранних германских дружин перенимается западными балтами и активируется в начальной стадии формирования прусской культуры. На фазе D3 костяк коня занимает постоянное для прусской культуры место в нижнем ярусе могилы. Конь, должным образом взнузданный и даже своей позой (спина готова принять всадника, голова вытянута вперёд и вверх) показывающий готовность к долгому пути в заоблачные дали, уже не является жертвой погибшему воину, а представляет собой хтонический образ пути духа умершего. Воспринятый участниками "балтской реконкисты" древнегерманский обряд переосмысливается и становится неотъемлемой чертой прусской духовной культуры. Таким же образом среди раннесредневековых восточных славян распространяется ранее им несвойственный курганный обряд, позднее сменяемый абсолютно чуждым славянству христианским обрядом ингумации в гробу с западной ориентировкой. Ныне эти обряды по праву входят в состав набора признаков исторической и современной славянской этнографии. 

95 

Рис. 29. Микрорегион Халибо в V в. н.э. С.98. 
Рис. 30. Млотечно. Клад А. С.100.
Рис. 31. Млотечно. Клад C с двумя золотыми "гривнами". С.101.
Рис. 32. Фибулы группы Almgren VI,2 (подтипы "с трапециевидным расширением ножки" и "звёхдчатые") фаз C2 - Е из северной зоны Barbaricum (с привлечением сопутствующих пряжек с орнаментом в стиле Сёсдала). С.105.

Финал позднеримской эпохи был ознаменован для Юго-Восточной Балтии серьёзными переменами культурно-этнического характера, потрясшими основы местного общества. Эти перемены стали следствием процессов, связанных с эпохой переселения народов. Наиболее образно этнические перемещения, затронувшие Янтарный берег, были отражены в местных легендах.
Симон Грунау в 1529 г. издал "Прусскую хронику", в значительной степени основанную на прусской устной традиции. Правда, сам автор предварил свой текст сообщением о том, что он составил его по записям Христиана, находившегося в плену у пруссов в 1231-1238 гг. "В книге, которую написал первый епископ в Пруссии Христиан и назвал её Liber filiorum Belial cum suis superstitionibur Bruticae factionis, он пишет (о том), как он получил от Ярослава, священника из Плотцка (= Полоцка) in der Masau (= из Московии), книгу Anno Domini 110, которая была написана по-русски, однако греческими буквами неким Dywoynis..." (Grunau S., 1876, S. 55). Под именем Dywoynis в тексте Грунау изображён Дион Кассий из Вифинии (ок. 150 - после 229 гг.), упоминавшийся в "Гетике" Йордана, что свидетельствует о знакомстве Грунау (Христиана?) с его трудом. "Прусская хроника" позволяет при сопоставлении отражённой в ней устной традиции и археологических данных восстановить конкретные исторические реалии. Значительная часть работы в этом направлении уже проделана (Simenas V., 1994b, p. 56, 57; Кулаков В. И., 1997а, с. 152).
Одной из загадок текста Грунау являются несколько упомянутых им гидронимов и топонимов земли пруссов. В частности, хронист сообщает о том, что "Vistula... fliest in Crono, das gesaltzene mehr" ("Висла... течёт в Кроно, солёное море"), "Brudeno und sein bruder Witowudo... qwomen durch Crono, das wassir Haillibo..." ("Брутен и его брат Видевут... пришли по Кроно, воде (море, залив?) Хайллибо..."), "Vitowuto im baute ein schlos zwischen Crono und Hailibo... und ist auffder Neringhe..." ("Видевут построил им замок между Кроно и Хайлибо... на Неринге (= косе)" (Grunau S., 1876, S. 56, 61, 62). Считалось, что по контексту "Хроники" упоминаемые при описании событий эпохи переселения народов

96
названия "Кроно" и "Хайлибо/Халибо" соответствуют современным географическим понятиям "река Преголя" (скорее - Вислинский залив или Балтийское море) и "Куршская или Балтийская коса" (Granau S., 1876, S. 56, Anm. 1; Ibid., S. 69, Anm. 5). В современной литературе представлено мнение о том, что "гидроним" Chronos в соответствии с данными Птолемея должен соответствовать р. Неман (Simenas V., 1994b, p. 29). Правда, в таком случае выходцы из Скандинавии Видевут и Брутен должны были попадать в Ульмигерию (таково одно из предложенных Грунау названий Янтарного края) не с запада (что вытекает из текста "Хроники"), а с севера или с северо-востока, делая грандиозный крюк по Балтике. В тексте Грунау названия "Кроно" и "Халибо" выступают коррелятивно и явно приурочены к побережью нынешнего Вислинского (Калининградского) залива (ehem. Frisches Haff). В частности, Натангию хронист обозначает следующим образом: "...das lant zwischen Pergolla, Alle, Bassaro und Halibo den wassirn..." (Grunau S., 1876, S. 72), где по контексту Halibo соответствует Вислинскому заливу или его побережью. Архаизм "Хайлибо/Халибо" (далее для краткости - Халибо) - опосредованно сохранился в виде топонима Heiligenbeil (ныне - г. Мамоново, Багратионовский р-н Калининградской обл.). Здесь, согласно письменным источникам, вармийский епископ Ансельм в 1301 г. срубил священный дуб, являвшийся объектом поклонения пруссов на святилище Swentomest (прусск. "Священный город") (Guttzeit E. J., 1966, S. 82). К северо-востоку от г. Мамоново, в г. Ладушкин (ehem. Ludwigsort, Kr. Heiligenbeil) растёт старейший на Янтарном берегу дуб, возраст которого исчисляется почти в тысячелетие. Его сакрализация в начале II тысяч, н.э. и культовое значение крупнейшего для прусского ареала городища Липовка (в 4 км к востоку от г. Мамоново, ehem. Grunwalde, Кг. Heiligenbeil) вполне вероятны (Кулаков В. И., 1996в, с. 71, 72). Всё это вызывает особое внимание к раннесредневековой истории побережья Вислинского залива, ограниченного с юго-запада р. Ильфинг (ныне - р. Эльблонг), а с северо-востока - р. Фришинг (ныне - р. Свежая) (рис. 29). Для более полного изучения этого микрорегиона, с которым связано неоднократно упоминавшееся Симоном Грунау имя "Халибо", представляется актуальным рассмотрение всех местных памятников археологии наименее изученного периода истории пруссов V в. н. э. (каталог памятников археологии микрорегиона Халибо см. в Приложении 2).
Находки в междуречье Ильфинга и Фришинга, относящихся к эпохе Великого переселения народов, в ряде случаев уникальны для Балтии. Они трактовались на протяжении последних десятилетий совершенно по-разному в зависимости от научных и политических воззрений специалистов. В. Ла Бом и С. Болин считали, что обилие находок позднеримских солидов в междуречье Ильфинга и Фришинга связано с депонированием здесь своих богатств группами германского населения в V и даже в VI вв. (в последнем случае - ввиду опасности славянского продвижения на Вислинское левобережье) (Petersen E., 1936, S. 20, 21). К. Энгель считал, что в то время, как основная часть готского населения покинула в V в. германо-балтское пограничье (при этом древнегерманский гидроним "Ильфинг" сохранился в среде эстиев), в раннем прусском обществе (на примере "княжеских" погребений в Варникам и Хаммерсдорф) осталась готская

97
аристократия, контролировавшая янтарную торговлю (Engel С., 1942, S. 160- 162). Серьёзному анализу подвергнул древности интересующего нас микрорегиона К. Годлевский. В результате он пришёл к выводу о том, что существовали две волны прусского заселения земель к юго-западу от р. Пасленки, традиционной западной границы балтского мира. Эти волны датируются второй половиной V в. и серединой VI в. (Godtowski K., 1981b, S. 106, 11О, 111, 118). Известный польский учёный считал, что индикаторами первой волны переселения были могильники Подгуже и Пасленк, основанные в сер. V в. пруссами, вытеснившими с этих земель остатки носителей вельбарской культуры, названных Йорданом "видивариями". Последние, отступая в 450-500 гг. на юго-запад, маркировали свой путь кладами солидов. Е. Гонссовска, напротив, считает, что эти клады содержат депонированные жителями "северо-западных славянских земель" солиды, полученные в эпоху Феодосия II и Юстиниана I в результате транзита скандинавских мехов в восточноготскую Паннонию. По мнению польской исследовательницы, немалую роль здесь играла и реэмиграция воинов, служивших наёмниками в византийской армии (Gassowska Е., 1979, S. 166). Автор этих строк уже высказывал мнение о том, что в середине V в. перешедшие р. Пасленку эстии вступили на восточной окраине "острова Гепедойос" (Эльблонгская возвышенность) в непосредственный контакт с остатками германоязычных носителей вельбарской культуры и сформировали вместе с ними в 450-500 гг. общность видивариев (Кулаков В. И., 19976, с. 363).
Картину событий, происходивших в эпоху переселения народов - этапы D2 - D3 (горизонт Унтерзибенбрунн-Sosdala), - к востоку от р. Ногаты позволит создать анализ распределения местных памятников археологии (рис. 29). В работе используется система Ярослава Тейрала, на материале Среднего Подунавья выявившего фазы D1 (360/370 - 400/430 гг.), D2 (380/400 - 440/450 гг.), D2/D3 (430/440 - 470/480 гг.), D3 (450 - 480/490 гг.) и D3/E 470 - 500/510 гг.) (TejralJ., 1997a, S. 351).
К началу V в. в дельте р. Вислы, к которой с востока примыкает изучаемый микрорегион, затухает деятельность последнего вельбарского могильника -Ladekopp (Lubieszewo, woj. Gdanskie) (La Baume W., 1924, S. 76). Правда, несмотря на то что вельбарское население "Острова Гепедойос" в конце III в. мигрировало на юг и юго-восток, считается, что его остатки (по данным могильников Pruszcz Gdanski и Wielbark) поддерживали функцию дельты Вислы как "главного "окна в мир"" для народов Балтики" (Okulicz J., 1992, S. 145). На месте скопления вельбарских могильников II-III вв. в окрестностях совр. г. Эльблонга выявлена группа одиночных находок позднеримских и ранневизантийских солидов (каталог: пункты 2-7, единственный клад - пункт 3). Эти находки, выпадение которых относится к первой половине V в. и к рубежу V-VI вв. (фазы D2и D3/E), по своему расположению маркируют выход из низовий р. Вислы к водной глади её широкой дельты, существовавшей в V в. (Okulicz J., 1992, Ryc. 2). Местоположение находок характеризует эти солиды скорее как благодарственные жертвы путешественников, находящихся на пороге своего дома, а не как депозиты, помещённые, как считал К. Годлевский (см. выше), в землю последними "вельбарцами", отступавшими на юго-запад под давлением эстиев. Напротив, отягощён-

99
ные награбленным в Риме золотом варварские дружины возвращалась на свою североевропейскую родину, следуя через существовавший тогда пролив в Вислинской (Балтийской) косе (Bertram H., 1924, S. 36). Как показывают находки бассейна р. Пасленки (ehem. Passarge), не все участники гуннских войн миновали берег Вислинского залива. Здесь, на былой границе между балтским и германским мирами (Gaerte W., 1932, Abb. 1), в окрестностях пос. Млотечно выявлены богатейшие для Балтии клады А-С. Эти уникальные находки, некогда вызвавшие в рамках своего этнического определения и датировки острые дискуссии, ныне забыты (Nowakowski W., 1985, S. 99).
Клад А (рис. 30), несмотря на раннюю дату чеканки превращённого в медальон солида Констанция II, был помещён в землю между 400 и 450 гг. Такой хронологический промежуток депонирования установлен по специфическим чертам представленной в кладе А трёхлучевой фибулы, относящейся к III стилистической группе полихромных украшений гуннского времени дунайскопонтийского происхождения (Амброз А. К., 1992, с. 23, 93). Судя по усложнённой деталировке ножки этой фибулы, она была изготовлена на позднем этапе существования III стилистической группы (по А. К. Амброзу - в первой половине V в.). Клад В представлял собой два (или более) обломка крупного серебряного блюда ("лутерий"), депонированного вместе (в?) с более изящным малым блюдом. Возможно, крупноразмерные обломки "лутерия" представляют собой долю воинской добычи, полученной в пределах Империи и разделённой между соратниками перед их возвращением в родные пределы. Правда, это предположение справедливо лишь в том случае, если эти обломки не являются результатом деятельности безвестных находчиков клада В. Попадание в землю этого клада не обязательно, как и в случае с кладом А, соответствует дате производства присутствующих здесь предметов. Известно, что в западнобалтском регионе в этапе D могло осуществляться долговременное накопление серебряного лома для его дальнейшего использования в процессе изготовления украшений (Kaczynski M., 1989, S. 194). Привлекает внимание наличие на внутренней стороне малого блюда из клада В знака "х", являвшегося ещё со времён кельтов одним из важнейших символов европейского язычества - знаком солнца. В общегерманском руническом ряду знак на "малом" блюде из клада В соответствует руне "х" ("gebu"). Наличие этой руны на предмете из клада В может указывать на сакральную причину его сокрытия. Клад С (рис. 31) - два золотых коль-

100
ца - представляет собой уникальное для балтского мира явление. Золото, столь популярное у германских племён с позднеримского времени, в кладах на балтской территории представлено скудно. В Скандинавии (особенно - в её южной части) однотипные находкам из клада С золотые гривны с заходящими утолщёнными концами обильны в кладах, в массе датируемых VI в. Правда, скандинавские находки таких гривен покрывает орнамент в виде отпечатков глубоко оттиснутого серповидного штампа, представляющегося позднейшим дериватом орнамента на кольцах из клада С. Находка, наиболее близкая по форме к этим кольцам, происходит из клада в Piltene, Ventspils raj. (Латвия), условно датируе-

102
мого V в. (Urtans V., 1977, р. 138). С большим правом к этому времени следует отнести клад В. Его назначение не вызывает сомнений, ибо присутствие в погребальном инвентаре или кладе пары колец/гривен у кельтов начиная с IV- III вв. до н. э. и в особенности в германском мире V в. было связано с отправлением культовых функций. Так как золотая гривна являлась в эпоху переселения народов в среде германских дружинников знаком достоинства вождя (Hauck К., 1954, S. 147-149), то атрибуция клада С как жертвы, принесённой в V в. одним из местных вождей германского происхождения, не вызывает никакого сомнения. Попутно следует отметить то, что золотые цепи с медальонами/брактеатами и гривны являлись для германцев V-VI вв. материальными показателями места вождя в системе социальной иерархии.
Комплекс памятников эпохи переселения народов у Млотечно дополняется грунтовым могильником, изученным В. Землиньской-Одойовой. Его принадлежность к самбийско-натангийской группе западнобалтийской культуры у исследовательницы не вызывает сомнения. Конские захоронения, характерные для древностей раннесредневековых пруссов, появляются в Млотечно не ранее первых десятелетий VI в.
Особый интерес вызывает вал Mlotezno-Rogity (пункт 19), ограничивавший комплекс памятников Млотечно с востока. Если принять версию о прусской принадлежности всего этого комплекса или хотя бы могильника, на территории которого найдены клады А-С, то ограждение данного участка от основной территории пруссов выглядит лишённым смысла. Возможность поздней датировки вала Mtotezno-Rogity (по Г. Кроме, вал являлся частью укреплений средневекового Браунсберга) не актуальна. По контексту упомянувшего этот вал документа 4 сентября 1291 г., о данном фортификационном объекте уже в раннеорденское время сохранялась лишь память (Crome H., 1937b, S. 82). Датировка вала эпохой переселения народов выглядит предпочтительней прежде всего по своей геоморфологической приуроченности к синхронным объектам. Следует отметить, что занимавшие в V-VII вв. новые земли германцы ограждали их от аборигенов при помощи валов. Примером может служить вал Offa's dyks, сооружённый англо-саксами в VII в. между Мерсией и Уэлсом. Таким же образом первопоселенцы ландшафта в верховьях р. Шмитце могли обезопаситься от возможного нападения эстиев-пруссов. Кроме практических мер безопасности, осуществлялись акции культового характера в виде благодарственной жертвы богам, которой является клад В в Млотечно. Выбор пришельцами именно этого ландшафта имел чисто географические причины. По данным палеогеографии (Жиндарев Л. А., Кулаков В. И., 1996, с. 62), в эпоху переселения народов центр побережья Вислинского залива представлял собой полуостров, ограниченный болотистыми устьями рек Пассарге и Мёккер (рис. 29). Удобная для пристани бухта (устье р. Шмитце) вела к господствующей в данном ландшафте высоте, ныне занятой пос. Млотечно. Показательно, что упоминавшиеся Грунау Chrono и Haillibo можно интерпретировать только с помощью готского языкового наследия. Слова Hrains и Halba (Braune W., 1905, S. 152, 153) создают словосочетание "чистая часть/сторона/ половина". Это вполне соответствует характеристике интересующего нас ландшафта, к середине V в. уже оставленного вельбарским населением и ещё не заселённого пруссами. Реальна

103
возможность сохранения прусской устной традицией реконструированного выше топонима. Из местных преданий в варианте Chrono и Haillibo он перешёл в "Прусскую хронику" Грунау, уроженца окрестностей Халибо (пункт 3 - Gronowo Gorne, woj. Mazursko-Warminskie /ehem. Grunau, Kr. Braunsberg/).
Ситуация с памятниками V в. в окрестностях Млотечно помогает восстановить ход процессов, развивавшихся в микрорегионе Халибо в эпоху переселения народов. Лежащий в 2,5 км к западу от Млотечно, на левом берегу р. Пассарге могильник Подгуже имеет прусский материал, датируемый временем не ранее первых десятилетий VI в. (Кулаков В. И., 19906, с. 62). До этого на могильнике черты западнобалтской раннесредневековой обрядности (конские захоронения, "временные урны" и проч.) отсутствуют. Для второй половины V в. типичным для Подгуже является погр. 26, содержащее в инвентаре обломок звериноголовой фибулы (менее вероятно - пряжки). Данный артефакт относится к застёжкам группы 1 (Кулаков В. И., 1990а, с. 211, 212). Используя гот-ландские аналогии, относящиеся к этапу VI.2 (Nerman В., 1935, Taf. 49, Nr 510), находку из погр. 26 Подгуже можно уверенно датировать второй половиной V в. Как показывают древности Юго-Восточной Балтии, подобные ранние формы звериноголовых фибул возникают в третьей четверти V в. именно в микрорегионе Халибо. Являясь аксессуаром женского убора, фибулы этого типа совмещают признаки древностей фризов, саксов и жителей Среднего Подунавья, являясь в Балтии маркером археологического горизонта видивариев (Кулаков В. И., 1990 г., с. 212, 213). "Собравшиеся из различных племён" (Иордан, 1997, с. 67), они принесли с собой на Янтарный берег не только черты обрядности, но и специфические черты декоративного искусства постгуннской поры. Наиболее ощутимо эти феномены материальной культуры прослеживаются на материале могильника Варникам (пункт 25). Здесь, в 16 км к северо-востоку от культового ландшафта (святилища?) Млотечно зафиксированы самые ранние массовые индикаторы проникновения чужеземных элементов в местную среду V в. Если имеющаяся в нашем распоряжении эскизная информация о погребальном обряде Варникам позволяет с долей осторожности предполагать наличие здесь резкого нарастания в ритуале количества признаков позднегуннского времени (Кулаков В. И., 1997а, с. 148), то с вещевыми находками вопрос яснее. Впервые углублённым анализом древностей Варникам занялась 10 лет назад А. Битнер-Врублевска. Полученная польской исследовательницей типология звёздчатых фибул (типы I-VIF), созданная в значительной мере на базе находок из Варникам, в целом продуктивна. Правда, вызывает сомнение тезис автора о генезисе этого типа фибул. Исходным для них объявляется тип I (Bitner-Wroblewska А., 1986-1990, S. 52), куда сведены арбалетовидные фибулы вариантов Шульце Их AF3b, Ix AF2a (Schulze M., 1977, Taf. 11, 12), встреченные в кон. IV-V в. в различных пунктах Barbaricum и объединённые лишь дугообразной верхней гранью трапециевидного расширения на ножке. Ввиду такого подхода к материалу получилась довольно расплывчатая хро-


* На самом деле - "подтипы", ибо уже само понятие "звездчатая фабула" относится к одному из типов артефактов категории "фибулы".
104
нология звёздчатых фибул. Например, тип I отнесён "ко всей фазе D" (по А. Битнер-Врублевской - рубеж IV-V в. - до начала VI в.), тип II - фаза Е, тип IV - "до начала раннего этапа эпохи переселения народов" (Bitner-Wroblewska A., 1986-1990, S. 61, 63). Видимо, решить проблему хронологии фибул, представленных в V в. в составе инвентаря населения западной границы балтского мира (прежде всего - звёздчатых), можно не столько в рамках формальных типологических изысканий, сколько с привлечением артефактов иных типов.
На рис. 32 представлены основные ранние типы звёздчатых фибул и сходные с ними по своим деталям застёжки этапов D -Е из Балтии и Северной Европы. А. Битнер-Врублевска исходным для звёздчатых фибул считает тип I (Bitner-Wroblewska A., 1986-1990, S. 56, Tab. 2). На самом деле этот вариант застёжек относится к типологической линии развития арбалетовидных фибул с трапециевидной ножкой, генетически связанных с застёжками группы А.VI тип 181. Сведение их в один типологический ряд со звёздчатыми фибулами в пределах типов I-VII, проделанное А. Битнер-Врублевской, методологически выглядит довольно странно и лишь запутывает без того сложную картину развития материальной культуры западных балтов. Фибулы с трапециевидной ножкой, восходящие в древностях эстиев к поздневельбарским образцам фазы D1 (рис. 32,1), в первой половине V в. украшаются на ножке циркульным орнаментом. Этот декоративный элемент известен в наборе технологических приёмов последних поколений мастеров провинциально-римского искусства. Не исключено, что он является воспроизведением вставок полудрагоценных камней и цветного стекла, характерных для сходных по форме ножки скандинавских фибул фазы D1 (Jorgensen L., 1994, Abb. 121, 6). Эту идею первым в начале XX в. высказал Г. Кемке (Aberg N., 1919, S. 31). Завершающий этап существования фибул, близких "типу I", обозначен находкой в погр. 258 Коврове (рис. 32,4). В этом комплексе, кроме того, представлена пара фибул, являющихся поздней формой застёжек с кольцевой гарнитурой, характерных для вельбарских древностей 300-400 гг. (Nowakowski W., 1996, S. 51, 52). Таким образом, по типологическим особенностям и по сопутствующему материалу фибулу из погр. 258 Коврове следует датировать фазой D2, а её соседку на рис. 32, 3 - рубежом фаз D1 и D2. В середине V в. фибулы с трапециевидной ножкой, ставшие к этому времени одним из маркеров балтских древностей, в отдельных случаях воспринимают элементы формы и декора звёздчатых фибул (рис. 32,7). При этом сохраняется ведущий признак этого типа застёжек - профилированная спинка. Подобные исключения представлены в пределах типа I (Bitner-Wroblewska А., 1986-1990, S. 56, Tab. 1, 4, 8). Кроме фибул, ставших к середине V в. этнографическими индикаторами эстиев, в материале Янтарного берега в это время представлено заметное количество новаций, происходящих из ареалов соседствующих с эстиями племён. Так, например, реальными предшественницами и прототипами звёздчатых фибул являются фибулы группы А.VI тип 179 (рис. 32,8), относящиеся к фазе D1 Ход развития этих фибул на севере Европы был довольно продолжительным, что привело в первой половине V в. к возникновению местных имитаций этих

106
артефактов (рис. 32,9). Эти фибулы стали парадигмой для создания первых экземпляров звёздчатых фибул поздних эстиев (рис. 32,11). Важно отметить подпрямоугольные очертания профиля дужки фибулы, синхронизирующие с ней застёжку из погр. 258 Коврове, рис. 32,4). Эти застёжки относятся А. Битнер-Врублевской к типу V и датируются ею рубежом фаз D2/D3. Характерные черты этого типа фибул - результат симбиоза традиций фибул различных культур и этносов. Окончание ножки, получившее форму круга с "лучами", воспроизводит имитацию блеска камня или стеклянной вставки фибул гуннской эпохи. На вершине дуги ножки обозначена прямоугольная площадка, соответствующая точке приложения ладони при укреплении фибулы на плаще. В поствельбарских древностях Самбии (рис. 32,10) и в готландском материале этапа Нерман VI. 1 такие площадки имеют овальную форму. Изгиб ножки и её поперечное рифление у фибулы из "Горы Великанов" и у аналогичной находки из Узорного (пункт 26, обе фибулы - из железа) восходит к принципам орнаментики "трёхлучевых фибул" этапа D, (Bugelfibeln Тур Leipferdingen - VoB H.-U., 1994, S. 505, Abb. 107, 1). Сходные признаки наблюдаются в позднейших фибулах типов Glaston (рис. 32,12) и Duratbn (рис. 32,13). Эти фибулы фиксируют влияние носителей западнобалтской культуры на древности западной части нашего континента, распространившееся в результате участия отдельных воинов Янтарного берега в событиях средней фазы эпохи переселения народов. Особенно ярко это подтверждается процессом становления фибул типа Duraton. По мнению М. Казанского, этот тип (как и типы застёжек Rouillee, Albias) является показателем участия представителей негерманских племён в освоении визиготами Галлии. Среди них французский коллега отмечает западных балтов (возможно - галиндов - Kazanski М., 1994Ь, р. 168, 173). Топонимика Западной Европы позволила В. Н. Топорову сделать аналогичное предположение о перемещении в V-VI вв. дружин галиндов от их мазурской прародины в восточном, южном и юго-западном направлениях (Топоров В. Н., 1983, с. 129- 140). Прусский вариант фибул типа Durat6n способствовал возникновению застёжек родственного типа Schonwarling, датирующему вещевой клад Frombork (пункт 9) временем ок. 450 г., что является terminus ante quem для фибулы из погр. 163 (108) Коврово. Вместе с ней в погребальном комплексе представлена пряжка, украшенная орнаментом в стиле Sosdala (рис. 32, 14). Эта древнейший в Балтии памятник декоративного стиля, родившегося, как показывают находки на римском лимесе, в конце IV в. в среде легионеров романского и галло-романского происхождения. Особенно чётко это подтверждается материалом могильников на северо-востоке совр. Франции (Kazanski М., 1994с, р. 41, fig. 2, 1; 3, 4; 5, 7;). В варваризирующейся среде легионеров на фазе D, встретились традиции провинциально-римского (типы артефактов) и германского (использование штампа) искусства. Эти тенденции были восприняты разноэтничным (как романским, так и "варварским") населением Подунавья, которое в первой половине V в. окончательно сформировало стиль Sosdala. Правда, поясные наборы со "звёздчатым" орнаментом, популярные у легионеров Галлии, в Паннонии и Норике были неизвестны. Поздние образцы стиля Sosdala могли компо-

107
зиционно имитировать гуннский полихромный стиль и донесли до нас отблеск величия державы гуннов накануне её гибели.
Памятники этого декоративного стиля представлены в древностях Янтарного края с середины V в. на Самбии (например - комплекс погр. 163 могильника Доллькайм с фибулой типа Schonwarling - дериват типа Duraton) и в северо-восточной части изучаемого в данной статье микрорегиона (могильник Варникам). Прусские находки являются позднейшими памятниками стиля Sosdala. Как правило, в комплексах детали поясов сопутствуют звёздчатым фибулам. Данные погребальные комплексы принадлежат знатным воинам. Наиболее близкой к своему ближайшему прототипу (рис. 32,11) является фибула из бывш. Heinriettenfeld, Kr. Gerdauen, являющейся, как, к сожалению, значительная часть фибул первых двух третей V в. в земле пруссов, случайной находкой. Важно отметить чешуйчатый орнамент, покрывающий ножку этой фибулы (рис. 32,15). Во всей Северной Европе ему аналогов нет. Зато этот декор прекрасно известен в постгуннских древностях. Великолепные образцы этого орнамента представлены на золотых браслетах из Badokpuszta, изготовленных в эпоху "Пост-Недао" (фаза D3). Их навершия представляют фигурки драконов с разинутой пастью и прижатыми к туловищу остроконечными ушами (Вбпа I., 1991, Abb. 112, S. 292). Генетически эти артефакты связаны с золотыми браслетами I в. до н. э. - I в. н. э., обнаруженными в погр. 2 и 6 могильника Тиллятепе (у г. Шиберган, Северный Афганистан). Данные комплексы отнесены к знатным представительницам племени "Большой юэджи", с запада соседствовавшего с племенем хунну. Браслеты из Тиллятепе, навершия которых были украшены изображениями антилоп и "львиноголовых грифонов", восходят к ассирийским и бактрийским древностям (Сарианиди В. И., 1989, с. 64, 128, 172). В гуннском искусстве означенные персонажи приняли облик мифического пресмыкающегося, весьма популярный в степных древностях IV в. Судя по наличию на данных разъёмных браслетах винта крепления, они были изготовлены византийским мастером, ориентировавшимся на степные традиции. Аналоги данным браслетам, обнаруженные у станицы Сенной на Тамани (Засецкая И. П., 1994, табл. 18,1) и в окрестностях Киева, датируются второй половиной V в. (Kazanski M., 1992, р. 140, fig. 1,9). Правда, эти восточноевропейские находки имеют упрощённый, деградированный рисунок драконьей чешуи или её полное отсутствие, что показывает вторичность этих артефактов относительно браслетов из Badokpuszta и, соответственно, их более позднюю дату.
Аналог фибуле из Heinriettenfeld известен лишь на могильнике Grunajki, woj. Suwafki (Bitner-Wroblewska A., 1986-1990, Tab. III, 9). Судя по вписывающимся в окружность расширениям на ножке (ведущий признак прототипов на рис. 32,8,9,11), две указанные фибулы являются самыми ранними в массиве звёздчатых застёжек, самыми близки своим скандинавским прототипам (рис. 32,8,9) и относятся к началу третьей четверти V в. Такая датировка подтверждается наличием у фибулы из Heinriettenfeld гранёных шайб на концах поперечной штанги. Этот признак характерен для несколько более ранних фибул с трапециевидной ножкой местной серии (рис. 32,4) и Bugelfibeln Готланда второй четверти V в.

108
Фибулы из Heinriettenfeld и Grunajki определили принципы орнаментики позднейших звёздчатых фибул. Их декор формирует драконоподобную "чешуйчатую" ножку фибулы при помощи оттисков миниатюрного серповидного штампа (рис. 32,18). На рубеже фаз D2/D3 "чешую" на фибулах начинают изображать при помощи чередующихся групп поперечных канавок (рис. 32,18). Это является репликой орнамента фибул второй четверти Vв. (рис. 32,11) и отражено в декоре ножек фибул типа Schonwarling и на одной из гривен клада С в Млотечно. В течение фазы D3 в древностях Самбии деградируют роскошные поясные наборы, ранее украшавшиеся в стиле Sosdala (рис. 32,19). На фазе D3/E комплексы, характеризующиеся уже полным набором признаков сложившейся прусской культуры (Кулаков В. И., 19946, с. 65), содержат максимально упрошенные дериваты пряжек (с овальной рамкой, с орнаментированной штампом обоймицей) и звёздчатых фибул (рис. 32,20,21). Типы III, VI и VII, выделенные А. Битнер-Врублевской для звёздчатых фибул, реализуются в VI в. лишь в ареалах северо-восточных соседей пруссов. Такая судьба западнобалтских культурных новаций характерна и для многих других артефактов V-VIII вв. (KulakovV., SimenasV., 1992, S. 183).
Выводы, полученные после рассмотрения сюжета о звёздчатых и прочих типах фибул V в. в микрорегионе Халибо и в его окрестностях, таковы:
1. Одной из составляющих набор вещевых признаков древностей поздних эстиев являются различные варианты фибул с трапециевидной ножкой. Воспринятые западной частью балтов на рубеже IV-V вв. от поздневельбарского населения "острова Гепедойос", эти фибулы стали впоследствии этнографическим признаком раннесредневековых сембов, а затем и ряда других балтских племён. Особенно долго, до IX в. дериваты этих застёжек находились в обиходе жителей территории современной Литвы (Tautavicius A., 1996, р. 198-201). Используя данные хронологии фибул с трапециевидной ножкой, в частности, возможно датировать погр. 1 и 20 могильника Млотечно фазой D2/D3 (ок. 440- 470 гг.). Эта датировка устанавливается с учётом упрощённой формы обнаруженных в означенных комплексах фибул и ввиду наличия на артефакте из погр. 1 рудиментов орнамента звёздчатых фибул типа I (рис. 32,11).
2. В первой половине V в. на западной окраине балтского мира в археологическом материале (на примере фибул) фиксируются следы влияния древностей Скандинавии. В частности, благодаря северогерманскому импульсу возникает непосредственный прототип звёздчатых фибул (рис. 32,11). Находки таких застёжек маркируют во второй четверти V в. особо важные для иноземных воинов пункты ареала эстиев - окрестности перспективного плацдарма вторжения (остров Бальга) и янтароносную Самбию. В свою очередь, черты фибул поздних эстиев реализуются на широком спектре западноевропейского материала от середины-третьей четверти V в. до середины VI в., обозначая участие западных балтов в воинских походах постгуннской эпохи на западных окраинах континента.
3. С середины V в. фактически одновременно на побережье Вислинского залива и на Самбии отмечается мощный импульс древностей постгуннской эпохи. При этом важно отметить эксклюзивность этого локального феномена, в виде специфических форм звёздчатых фибул (ранняя фаза их развития - тип

109
II) долговременно реализуемого лишь в западной части бывшего племенного ареала эстиев.
4. Несколько позже, с фазы D на этой же территории распространяются звериноголовые фибулы, созданные под непосредственным влиянием древностей Ютланда второй половины V в. (Bakka E., 1958, fig. 28-30). Правда, судя по находкам однотипных фибул в Моравии (Сокольнице), относимых Я. Тейралом к середине V в. (Tejral J., 1997a, S. 350, Abb. 28, 14), в создании звериноголовых застёжек могли участвовать и племена Подунавья. Совпадая в пределах одного прусского могильника с находками звёздчатых фибул поздних вариантов типа II, в отличие от них, звериноголовые фибулы являлись аксессуаром женского убора. Это явление служит индикатором этапов внедрения свидетелей заката римского величия в местную западнобалтскую среду.
5. Наиболее важным выводом из всего вышеизложенного является возможность датировки первых в Балтии (и последних в Европе) памятников стиля Sosdala временем ок. 450 г. Эти артефакты появляются в комплексе со звёздчатыми фибулами и роскошными поясными наборами. На других категориях и типах вещей (исключая клинки ножей-кинжалов) элементы стиля Sosdala в ареале складывающейся культуры пруссов и у прочих балтов не реализуются, исчезая из арсенала местных златокузнецов в начале этапа Е. Таким образом, тезис Н. Оберга о такой датировке Stempelornamentik в Юго-Восточной Балтии (Aberg N., 1919, S. 32, 50) справедлив. Правда, как показывает проведённый выше анализ некоторых типов фибул, стиль Sosdala появился в Янтарном крае не из Южной Скандинавии, как считал Н. Оберг, а из земель, прилегавших к римскому лимесу. Важно отметить, что особо значительная часть провинциально-римских "импортов" (не сколько продуктов торговли, столько результатов грабежа) в III-V вв. аккумулировалась воинственными жителями о. Зеланд (Lund Hansen U., 1994, S. 205). Только через посредство этих островитян в Халибо и на Самбию могли поступить плакированные серебром пряжки, украшенные орнаментом в стиле Sosdala, являющиеся подражанием пряжкам позднеримских легионеров. Данные находки неизвестны в Подунавье. Однако именно из этого региона в ареал эстиев попали ножи-кинжалы, коррелирующиеся с предметами, орнаментированными в стиле Sosdala. Это специфическое оружие сформировалось в процессе гуннских войн и впитало германские, балтские, степные и позднеримские традиции (Кулаков В. И., Скворцов К. Н., 2000, с. 40-44). Показательно, что, выйдя из употребления пруссами на рубеже V-VI вв., у населения правобережья р. Неман ножи-кинжалы были популярны ещё несколько десятилетий.
6. Всё вышеизложенное приводит к выводу о появлении в середине V в. на берегу Вислинского залива и практически одновременно на Самбии группы иноэтничного населения, прибывшего из бывших имперских провинций Паннонии и Норика, территории наиболее ожесточённых схваток эпохи "Пост-Недао". Одновременно можно утверждать о связи этой группы воинов с о. Зеланд, расположенном на западной окраине Балтики. Принеся с собой комплекс украшений и оружия полиэтничного происхождения, эти пришельцы, сопоставимые с видивариями Иордана, явно обладавшие высоким уровнем социальной и

110
воинской организации, в немалой мере способствовали сложению прусской культуры, начало которой по массиву признаков материальной культуры и погребального обряда относится к фазе D3 (Кулаков В. И., 19946, с. 65), времени "балтской реконкисты" на Янтарном берегу. Наиболее репрезентативные древности, связанные с генезисом этой культуры, имеются в пределах изучаемого микрорегиона (могильник Варникам, соседствующий с синхронным городищем Пилльгартен). В III - начале V в. погребения этого могильника представляют картину, типичную для памятников западнобалтской культуры позднеримского времени. Как показывают сделанные Р. Клебсом находки, члены родовой общины Варникам наряду с прочими эстиями принимали посильное участие в янтарной торговле. Значительного присутствия иноэтничных элементов в среде западных балтов побережья Вислинского залива в эту эпоху не отмечается. Середина V в. стала переломным моментом в истории жителей Варникам. Он стал одним из первых пунктом пребывания полиэтничной дружины в землях западных балтов. К этому времени следует отнести возникновение германской по происхождению системы укреплений на соседствующем с могильником городище Пил-лгартен. Оно расположено в 5 км к северо-востоку от полуострова Бальга. Являясь в I тысячелетии островом, этот клочок суши, скорее всего, и был первоначальной точкой высадки пришельцев на землю балтов. Именно на Бальге был основан в 1239 г. первый орденский замок, ставший базой для захвата крестоносцами центра прусских земель. Этот замок был заложен на месте прусского городища Хонеда (Batura R., 1985, р. 365), который по местной традиции считался местом первой высадки воинов Видевута на землю пруссов. Не исключено, что среди первых прусских дружинников Варникам были отошедшие после 455 г. к северу от Дуная герулы. Легковооружённые воины, закалённые в боях под знамёнами Аттилы, стали серьёзной угрозой для окружающих эстиев. С этого времени есть смысл условно различать членов местных родовых коллективов и противостоявших им в социальном отношении воинов через оппозицию "эстии - пруссы". За столетие, прошедшее после битвы при Недао, пришельцы, ассимилируясь в местной среде, создали на берегах Вислинского залива и на Самбии достаточно устойчивую социальную структуру с системой власти дружинных вождей. Это отразилось в формировании раннесредневековых древностей пруссов, представленных на могильнике Варникам безурновыми трупосожжениями с биконическими сосудами-приставками, расположением конского захоронения на дне могилы, коллективными воинскими могилами. Прусская культура, имевшая ярко выраженный дружинный характер, как показывают материалы раскопок на могильнике Варникам, уже в эпоху Теодориха обладала своими устойчивыми признаками, просуществовавшими на Янтарном берегу до начала XII в. (Кулаков В. И., 1997а, с. 149, 153, 154).
Как уже отмечалось выше, древнейшие захоронения на могильнике Млотечно были осуществлены в начале фазы D2/D3 (ок. 440-460 гг.) и не имели черт прусской культуры. Если фибулы древнейших комплексов данного могильника имеют местный облик, то керамика, изготовленная на круге, является продолжением традиции вельбарских сосудов-приставок цецельской фазы (Kokowski A., 1988, S. 165, Ryc. 5,g). Аналогичные находки сер. V в. сделаны на

111
могильниках "Гора Великанов" (погр. H-19k) и Пасленк, что подчёркивает участие в сложении культуры пруссов не только иноземной воинской элиты, но и пришедших с ними общинников (Кулаков В. И., 19976, с. 361, 363).
Ландшафт в окрестностях Млотечно мог быть первым пунктом расселения пришельцев в Hrains Halba (в прусской традиции - Chrono и Haillibo). Наличие к западу от Млотечно могильника Подгуже показывает освоение пришельцами окрестностей своего нового места жительства. Однако геоморфологические условия местности не предполагали здесь долговременного проживания ввиду невозможности создания системы городищ. Вал к востоку от Млотечно мог служить лишь защитой от внезапной атаки и не выдержал бы длительной осады. Пригодный для постройки укрепления мыс в устье р. Пассарге был занят прусским городищем лишь в VI в. Освоение бассейна этой реки, маркированное жертвоприношениями (отдельные солиды и клады в пунктах 11-14 -рис. 29), показало пришельцам бесперспективность создания здесь системы долговременных поселений. Возможности для этого существовали лишь к северо-востоку от Hrains Halba - на о. Бальга и в его ближней округе. Правда, благодаря бурным событиям 1239-1240 гг. (строительство и осада замка Бальга) и апреля 1945 г. (последний плацдарм вермахта в Восточной Пруссии вне Кенигсберга), археологические изыскания на бывшем о. Бальга крайне затруднены. Однако нет сомнений в том, что воинский опыт поселенцев V в. подсказал им возможность использования о. Бальга в виде плацдарма. Его окрестности, судя по находке в Узорном архетипа звёздчатой фибулы, были обследованы иноземцами незадолго до середины V в., по пути на театр военных действий в Паннонии. Использование пришельцами о. Бальга как плацдарма косвенно отмечено существованием у переправы с острова на материк могильника Keimkallen, где, следует полагать, были обнаружены многочисленные воинские погребения сер. V в. с ножами-кинжалами - признаком древностей видивариев (пункт 30). Их бесспорным опорным пунктом следует считать городище Варникам. Принципы фортификации этого городища находят аналогии в германских древностях эпохи переселения народов. Среди них - протяжённый внешний вал, обращённый, как и в Mlotezno-Rogity, к востоку. К внешней стороны вала примыкает могильник (пункт 31), дающий массовые свидетельства присутствия здесь небалтского населения в 450-500 гг. Например, пряжки поясных наборов в Варникам, украшенных в стиле Sosdala, генетически восходят к гуннским пряжкам группы III отдела I (подгруппа 3, тип А), относимым И. П. Засецкой "к однородной группе предметов западного происхождения, получивших распространение в первой половине VB." (Засецкая И. П., 1994, с. 90, 19в). Эта "однородная группа" артефактов реализует развитие известных на лимесе в северо-восточной Франции пряжек типа Haillot (BohmeH. W., 1974, S. 302, 303) и восходит к продукции провинциально-римских мастерских. В Юго-Восточной Балтии украшавшие пояса с пряжками-дериватами типа Haillot "языковидные" наконечники ремня формировались в поздневельбарской среде на протяжённом пространстве бассейна р. Вислы (Bitner-Wroblewska А., 1989, Мара 3, S. 168), то есть - по пути воинских дружин из Скандинавии к театру военных действий в эпоху гуннских войн и обратно.

112
Этот путь, кроме того, фиксируется депозитами, однотипными кладу А из Млотечно (Petersen Е., 1936, S. 51). В принципе, приведённая выше характеристика приложима и к многим другим артефактам древностей Халибо второй половины V в. В частности, золотые кольца из клада С Млотечно представляют собой ту же модель украшения, что и постгуннские браслеты сер. V в. из Badokpuszta (см. выше). При этом утолщения концов этих браслетов (но уже без оскаленных драконьих морд) на гривнах сохранены. Рудиментами драконьих ушей являются заполненные оттисками разнообразных штампов треугольники у концов малого кольца (рис. 31,1). Драконья чешуя на этом кольце имитирована поперечным рифлением, на большом кольце - воссоздана довольно близко к оригиналу при помощи серповидного штампа. Если в древностях горизонта Untersiebenbrunn (Kazanski M., 1991, р. 80, 81) штамп такой формы отсутствует, то на позднейшей фазе стиля Sosdala в прусском материале (Aberg N., 1919, Abb. 44), в том числе -на клинках ножей-кинжалов, в древностях эпохи ранних Меровингов в Скандинавии и на материке такой штамп представлен. Это позволяет выдвинуть осторожное предположение о возникновении традиции изготовления золотых гривен (колец) с утолщёнными концами в микрорегионе Халибо в период D3. Данный тезис подтверждается наиболее полным относительно остальных артефактов данного типа набором штампов, представленных на кольцах клада С, а также широким распространением дериватов этого типа украшений в прилегающей зоне Балтии вплоть до совр. Эстонии (Lincke В., 1938, Karte 2-4). Следы производственной деятельности по изготовлению украшений (в том числе - из золота) представлены кладом во Фромборке (пункт 9). Тенденция изготовления в за-паднобалтском ареале украшений для германского заказчика показана находкой литейной формы с южного пограничья балтского мира (Pupki, woj. Mazursko-Warminskie, ehem. Klein-Puppen, Kr. Ortelsburg).
Одна из функций деятельности разноплеменных пришельцев на Янтарном берегу в период "кризиса эпохи переселения народов" (Bitner-Wroblewska А., 1992, р. 261, 262) такова: обеспечение насущных нужд военных отрядов, возвращавшихся после завершения гуннских войн в Скандинавию. Отягощённые римским золотом ветераны-"варвары" были мало заинтересованы в этой звонкой монете, охотно приносимой ими в жертву богам (пункты 1-2, 11, 14). Коллективные жертвы, подчёркивавшие социальное значение дружин и могущество их вождей (Geisslinger H., 1970, S. 208, 212), по германским традициям приносились в виде массивных золотых гривен (Hagberg U. E., 1984, S. 77, 78). Ритуальная принадлежность этого типа украшений акцентирована находками в Sorte Muld (Bornholm) пластин из золотой фольги, представляющих снабжённое гривной, кубком и посохом божество с короткой бородой и усами (Freyr?) (Hauck К., 1994, S. 438). Поразительно, но именно этими атрибутами отличаются позднейшие каменные изваяния, представлявших легендарных вождей пруссов Брутена и Видевута (рис. 10). Возвращаясь к золотым гривнам V в., следует отметить, что подобные украшения в соответствии с римскими воинскими обычаями, которыми не пренебрегали и "варвары", отмечали боевые заслуги. Этот аспект гривен, а также использование их в виде средств платежа ("древнее золото кольцесокровищ") отражено в древнегерманском эпосе (Беовульф, 1975, с. 86, 94). Наряду с гривнами

113
в разряд древнейших воинских знаков отличия входили золотые медальоны с портретами императоров, цепи и даже золочёные удила для боевых коней (Иордан, 1997, с. 246). С последним аспектом явно связано распространение в поздне- и постгуннском Barbaricum золочёных и бронзовых деталей удил. Всё это показывает желание воинов, обделённых наградами на поле боя (особенно после поражений при Мауриаке и Недао), получить их дубликат (скорее - "варварское" подобие) в первом безопасном пункте на их пути домой. Они пытались в этих внешних атрибутах признания своей воинской доблести воспроизвести элементы системы ценностей незабываемой гуннской эпохи. На всём протяжении водного пути из Дуная по Висле наиболее удобным для этого пунктом было Халибо, разведанное жителями островов Западной Балтики ещё по пути в Паннонию. Одна из специфических черт материальной культуры населения этого уникального для Балтии V в. исторического ландшафта, занятого, по Иордану, видивариями, заключалась в симбиозе элементов провинциально-римского, германского и балтского прикладного искусства. Этим феноменом стало распространение ок. 450 г. (скорее всего - сразу после прибытия воинов, потерпевших поражение при Недао и вынужденных покинуть отныне негостеприимное Подунавье) звёздчатых фибул и поясных наборов в стиле Sosdala. Автором этих строк уже отмечалась возможность отражения этого уникального явления в северной части Barbaricum в предании о "поясе Брисингов" (brisinga girdr) (Кулаков В. И., 1997в, с. 59). Важно отметить, что, учитывая этот аспект, с Халибо можно сугубо гипотетически связать деятельность легендарного златокузнеца - - Вёланда ("Песня о Вёланде" навеяна памятью о реальных событиях, связанных с битвой при Недао - Warners E., 1987, S. 85). Дело в том, что, согласно данным готского языка, слово weiha ("жрец" - Braune W., 1905, S. 166) в сочетании с корнем "land" близок понятию "страна жрецов/мудрых" (при варианте veh /"святилище"/ - "земля святилища"). Сходным образом обозначалась западная часть прусского ареала в IX-XIV вв. (Witland/Weydelant - "Страна мудрых"). Сходно, но не аналогично выглядит этникон "Видиварии", преводимый с готского как "люди Видьи". Под именем "Видья" в древнегерманском эпосе выступает вождь, известный в прусских легендах как "Видевут" (Кулаков В. И., 1994, с. 152). Микрорегион с сакрализованным участком у совр. пос. Млотечно был одной из первых точек в Юго-Восточной Балтии, где в середине V в. начала складываться прусская культура, ареал которой позднее получил название "Витланд". Кроме того, в германском эпосе упоминается о том, что "...Вёланд один, в Ульвдалире сидя... кольца, как змеи, искусно сплетал..." (Беовульф, 1975, с. 243). Поразительной аналогией этим строкам являются змееподобные гривны из клада С в Млотечно. Упомянутая в эпосе "Долина эльфов" (Ульфдалир) и "Озеро эльфов" (Ульфсъяр) во всей Северной Европе находят параллели лишь в Халибо, ограниченном с юго-запада рекой Ylfing ("Река эльфов"?), вытекающей из о. Дружно, бывшего в V в. частью обширной дельты Вислы/Ногаты. Само название р. Вислы сопоставимо с древнеисл. kvisl ("устье" - Джаксон Т. Н., 1993, с. 60). Учитывая упоминание античными авторами название величайшей реки Юго-Восточной Балтии именно в форме древнегерманского гидронима Vistula-kvisl, его возникновение в такой форме следует связать с деятельностью готов. Появившиеся здесь на рубеже эр пришельцы из Скандинавии обратили особое внимание на

114
широчайшую дельту Вислы, подобно гигантской воронке втягивавшей северных воинов на их пути к римским сокровищам. Возможно, именно в V в. восточную часть Вислинской дельты-kvisl видиварии назвали именем Ylfing.
Следует отметить, что в пределах Халибо зафиксировано самое крупное в Балтии скопление гидронимов древнегерманского происхождения. Они концентрируются в северо-восточной части этого микрорегиона и представлены названиями водных потоков Banava и Stradik (Peteraitis V., 1992, p. 311). Впрочем, названия соседствующих рек - Frisching, Jarft (древнеисладскоеjord - "земля") и острова Balga (готск. balgs - "пролив") также предполагают соответствующее происхождение. Прусские гидронимы явно позднего происхождения имеют лишь отдельные крупные реки Халибо - Passarge, Baude, Wogenapp, равномерно распределённые на всём протяжении Халибо (рис. 29). Первая из них, традиционно считаемая границей балтов и германцев в эпоху римского влияния, может иметь на самом деле готский корень [готск. saurga - "тревога" (Braune W., 1905, S. 160)], тем самым полностью отвечая своей пограничной функции. Именно снятию отражённой в гидрониме Passarge "тревоги", т. е. - взаимной боязни представителей различных племён, предназначались клады в Млотечно. Такой обычай характерен для межплеменных зон Балтии в раннем средневековье (Simenas V., 1995, S. 153). Показательно наличие аналогичного по смыслу гидронима Sorge к юго-западу от южной оконечности оз. Дружно, на позднейшей границе между владениями Ордена и территорией поморских славян. Наконец, одно из многочисленных названий земли пруссов - Ulmerigia, известное по источникам XV в. (Grunau S., 1876, S. 58, Anm. 1), - имеет готское происхождение и складывается из "holmr" - "остров" (Иордан, 1997, с. 187) и "reiki" - "царство" (Braune W., 1905, S. 159). Если понятие Ulmerigia не является прямым заимствованием из "Гетики" Йордана ("...вскоре они (= готы) продвинулись... на места ульмеругов. которые сидели тогда по берегам океана..." - Йордан, 1997, с. 65), то оно могло возникнуть в среде видивариев для обозначения их плацдарма в земле эстиев - Халибо и острова Бальга.
Археологические находки (прежде всего - стилистика предметов декоративного искусства) и данные гидронимии подтверждают наличие в центре микрорегиона Халибо V в. и (преимущественно) в его северо-восточной части групп небалтского населения. Они появились в ранее незанятой населением территории ок. 450 г. и были обозначены Иорданом именем Vidivarii. Их следы (прежде всего - ранние формы звериноголовых фибул) прослеживаются в древностях до первых десятилетий VI в. Будучи втянутыми в сферу активности видивариев, пруссы во второй половине V в. начинают осваивать сначала левобережье р. Фришинг, а затем и всю территорию Халибо. Это засвидетельствовано данными гидронимии и распространением прусских грунтовых могильников и городищ* (Кулаков В. И., 19946, рис. 2,43). Примечательно то, что в


* Поселения пруссов V-XIII вв. в Халибо: 1 - Яново; 2 - Мыслентин; 3 - Веклице-1; 4 - Веклице-2; 5 - Веклице-3; 6 - Янув Поморски; 7 - Беляны Велке; 8 - Леняе; 9 - Толкомицко; 10 - Богданы; 11 - Грюненберг; 12 - Мамоново; 13 - Весёлое; 14 - Московское; 15 - Тимирязеве; 16 - Липовка; 17 - Первомайское; 18 - Береговое; 19 - Ушакове.
115
 окрестностях Млотечно в VI в. существует лишь одно прусское городище Подгуже, охранявшее табуированный западными балтами древнейший центр Халибо. Одним из позднейших показателей присутствия видивариев на данной территории в нач. VI в. является наличие "второй волны" солидов (для этапа Е - уже не клады, а лишь отдельные монеты). Это же косвенно подтверждается находкой на городище Sonnenburg bei Braunsberg (Ehrlich В., 1923, S. 200, 201) пальчатой фибулы вида Реджио-Эмилия (500-550 гг. - Кулаков В. И., 1990б, с. 180). Возможно, именно в ходе бурной деятельности видивариев и пруссов было создано городище Grunwalde (пункт 21), перенявшее сакральные функции первичного центра Халибо (пункты 15-19) и ставшее новым культовым центром пруссов, известным Петру фон Дусбургу и Симону Грунау под именем Ромове. Соответственно расширилось и понятие Халибо как сакральной территории, применяемое Грунау уже к более протяжённым окрестностям острова Бальга. 

116

Рис. 33. Памятники археологии Самбии II-IV вв.: 1 - городища типа А; 2 - городища типов В, Г; 3 - городища типа Б; 4 - селища; 5 - грунтовые могильники. Горизонтали - через 30 м. С.117.
Рис. 34. Памятники археологии Самбии V-VII вв. С.118.
Рис. 35. Памятники археологии Самбии VIII-XIII вв. С.118.
Рис. 36. Типы прусских городищ: А - Логвиново-2; Б - Дроздове; В - Кумачёво; Г - Грачёвка. С.119.
Рис. 37. Самбийские волости XI-XIII вв. С.123.

Полуостров Самбия - исторический центр земли пруссов - является в настоящее время наиболее изученным в археологическом отношении. В связи с этим представляется возможность исследовать поселенческую структуру наиболее крупного административного формирования пруссов - земли (terra, согласно орденским хроникам) и типы слагавших ее поселений именно на примере Самбии. Поселенческая археология исследуется здесь уже с 30-х годов XX в. (Г. Кроме, О. Клееманн), с 1974 г. по настоящее время данные изыскания ведутся здесь Балтийской экспедицией Института археологии РАН.
Комплексные геологические и исторические исследования показали, что этот небольшой, размерами примерно 80 х 30 км (параметры исторической земли Самбии обширнее, её восточной границей служит р. Дейма), возвышенный отрезок суши, сложенный преимущественно из песчаных грунтов ледникового происхождения, выгодно отличающийся от окружающей болотистой равнины, являлся для древнего населения оптимальной средой обитания (Schluter О., 1921, S. 94). "...Самбия - земля с плодородными почвами и изобилующая плодами... окруженная многими озерами и реками. Народ (ее) по сравнению с прочими варварами, красив телом, отважен духом, превосходит все соседние народы талантом, искусством и ремеслами", - так писал о Самбии и ее жителях в середине XIII в. Бартоломей Английский (Матузова В. И., 1979, с. 85).
Как показывают данные археологических разведок, в первых веках нашей эры памятники археологии Самбии (в основном - грунтовые могильники, шесть городищ и восемь селищ) занимали подножья основной моренной террасы в западной части полуострова (рис. 33). Этот поселенческий принцип был связан тягой "венедов" и "вельтов" к разработке янтарных месторождений (скорее всего - броса янтаря в морском прибое) в прибрежной зоне между совр. Обзорным-Синявино и контролем над истоками Великого Янтарного пути (см. главу 4).
В V-VII вв. в прусском обществе Самбии происходят значительные перемены. Они отражаются как в погребальном обряде (с середины V в. на смену урно-

117
вым трупосожжениям приходят группы кальцинированных костей, а затем - рассеянные в остатках погребального костра кости, подстилаемые конским захоронением), так и в распределении памятников на полуострове. 18 поселений располагаются в трех группах (с запада - на восток): первая - к югу от мыса Гвардейский (бывш. Рантауер-Шпитце) на северном побережье полуострова, вторая - у основания Куршской косы, третья - в бассейне р. Гурьевки (рис. 34). Ведущую роль в этих группах играют открытые поселения, не связанные с городищами и располагающиеся уже не у основания, а на уступах моренной террасы. Как и в предыдущий период, селища сембов характеризуются столбовыми постройками с открытыми, обложенными камнями очагами. Из теста лепных кухонных сосудов исчезают присущие для эпохи римского влияния шамот и полевой шпат, в примеси остается лишь дресва. Венчики снабжаются пальцевыми вдавлениями (Кулаков В. И., Тимофеев В. И., 1992, с. 45), имеющими сугубо технологическое значение (укрепление глиняного теста верхней кромки сосуда). Прекращается изготовление столовой лощеной посуды. Расположенные поблизости от данных поселений грунтовые могильники территориально не коррелируются с соответствующими памятниками раннего времени.
Позднее, в VIII-XIII вв. резко увеличивается количество памятников археологии на Самбии (включая Куршскую косу), по данным полевых исследований на 2001 г. оно доходит до 177 объектов (рис. 35). Городища представлены типами А (трапециевидная в плане площадка с одним, реже - с двумя валами - 17 пам.), Б (округлая в плане площадка с 1-2 невысокими валами - 10 пам.), В (городище с 2-3 высокими валами, в плане расположенными спирально) и Г (городище с двумя разновеликими площадками - рис. 36). Последних объектов (типы В и Г) насчитывается пятнадцать. Традиционные и для

118
более раннего времени городища типа А на Самбии пока серьезно не исследовались. Аналогичные памятники изучены южнее, в пределах земель Вармии и Погезании. В VI-VIII вв. на них по внутреннему периметру вала сооружались столбовые жилые (?) и хозяйственные постройки. Однако уже с IX в. здесь появляются углубленные в грунт жилые срубы с печами-каменками, возводившимися пруссами вплоть до XIII в. Нередко близ городищ типа А располагались селища размером до 60 х 50 м, мощность культурного слоя не превышала на них 0,5 м. Городища типа Б на своей площадке не содержали культурного слоя

120
При раскопках такого памятника у пос. Куликово в валу обнаружены следы частокола, между столбами которого располагались жертвенные (?) очаги с золой и значительным количеством жженого янтаря (Смирнова М. Е. 1992, с. 86). Городища типов В и Г, располагавшиеся в основном на мощных моренных или водораздельных возвышенностях, отличаются высотой своих валов - до 2,5 м. Культурный слой на городищах типа В обычно заполнен остатками пожара. Обнаружены на городище-2 Русское остатки наземного срубного сооружения, размер 7 х 2,20 м (Bonigk H., 1879/80, S. 120, 121), которое вряд ли можно считать жилым. На городищах типа Г обнаружены как столбовые, так и срубные (Гуревич Ф. Д., 1960, с. 439, 440) постройки, имевшие очаги и располагавшиеся как на малых, так и на больших площадках городищ. Как показывают раскопки городища Грачевка (Гуревич Ф. Д., 1960, с. 421), в клетях у внутреннего фаса вала хранились съестные припасы (зерно пшеницы). Внешний фас вала часто покрывался для прочности каменным панцирем, в отличие от синхронных городищ ятвягов, где наружная поверхность валов обмазывалась глиной (Kulikauskas P., 1982, 2, 65, 66 pav.).
В VIII-XIII вв. селища пруссов располагаются в основном с напольной стороны городищ типов А и Г. У основания Куршской косы отмечены три крупных поселения, размер до 500 х 250 м (Кауп-Моховое, Варгенава-Малиновка, Бледава-Сосновка), являющиеся торгово-ремесленными поселениями IX-XI вв. (Кулаков В.И., 1996б, с. 140, 146; Koulakov V. I., 2000, р. 293-295).
Сухопутные подступы как к самой Самбии, так и к скоплениям прусских поселений и важных для торговых нужд проливам прикрывали валы, многократно пересекавшие Балтийскую и Куршскую косы или расположенные у основания моренной гряды, занятой поселениями. Эти валы, современная высота которых достигает не менее 2,5 м, насыпались из песка. Их верхняя площадка выкладывалась камнями и, видимо, дополнялась частоколом (Gaerte W. 1935, S. 75, 76). Не исключено, что значительная часть таких валов сооружена в эпоху викингов, менее вероятно - в преддверии схваток с крестоносцами в первой половине XIII в.
На грунтовых могильниках в конце I тысячелетия н. э. продолжается развитие участков, начавших использоваться для устройства могил в V-VI вв. Зачастую погребения VIII-XI вв. накладываются на более ранние комплексы, разрушая их (Engel С., 1935а, Taf. 8). В двух группах памятников у основания Куршской косы в IX - середине XI в. отмечены черты обряда полиэтничной дружины. Наиболее ярким примером дружинного могильника Самбии для этого времени является Ирзекапинис (Кулаков В. И., 19996, с. 211-273). Дружинные могильники, как и крупные торгово-ремесленные поселения Самбии, к началу XII в. прекращают свое существование. Палинологические исследования показывают на Самбии отсутствие до этого времени культурных злаковых растений, связанных с пашенным земледелием (Абрамова Т. А., Жиндарев -Л. А., Кулаков В. И., 1985, с. 172, 173).
В восточной части Самбии очертания и местоположение памятников археологии в принципе остаются неизменными на всем протяжении временного отрезка со II по XIII в. (Кулаков В. И., 1990, рис. 1-3). В западной части Сам-

121
бии дело обстоит иначе. Здесь, на северном побережье полуострова в V в. н. э. возникают два скопления поселений и могильников - западное (окрестности совр. г. Пионерский) и восточное (окрестности совр. г. Зеленограде к). Восточное скопление памятников располагается на правобережье р. Брасты (ныне - р. Тростянка), к юго-западу от пролива, прорезавшего в древности основание Куршской косы (Кулаков В. И., Пузакова Г. В., Тепляков Г. Н., 2001, с. 40-45).
В отличие от этой небольшой по размерам группы, состоявшей только из селищ и могильников, западная группа в своем составе имела не менее двух городищ - Пионерский и Куликово. Последнее (тип Б), судя по находкам серо-лощеной керамики, функционировало уже в первой половине I тысячелетия н. э. (Смирнова М. Е., 1992, с. 86). Как и объекты восточной группы, памятники окрестностей г. Пионерский базировались на берегах рек (Светлогорка и Хелле-Забава). Прикрывающий устье крупнейшей по сей день реки северного побережья Самбии - Хелле - мыс Рантауер-Шпитце в древности создавал естественную гавань, весьма удобную для каботажных судов. Следует отметить, что западная и восточная группы памятников V-VI вв. располагались в основном на дерново-слабоподзолистых землях, что практически исключало земледелие из сферы хозяйственных занятий их населения. Янтарная торговля, как и ранее, определявшая основное занятие сембов, с V в. приобретает новый характер. Основной контрагент эстиев - Римская империя - терпит от "варварских" племен одно поражение за другим и практически полностью прекращает торговые операции с югом Балтики. Очевидно то, что эстии укрепляют в это время начавшиеся еще во II в. н. э. торговые связи с западной частью германского мира (см. главу 4). Об этом свидетельствует письмо короля готов Теодориха Великого, благодарящего эстиев за присланный ими янтарный дар (Kulakov V. I., 1996, S. 24-26). С другой стороны, находки на могильнике "Гора Великанов" янтарных бусин VB. н. э., имитирующих изделия римских мастерских, позволяет предполагать попытки эстиев освоить для торговых операций те части Балтии к северо-востоку от Самбии, где до этого была слабо известна продукция янтарных мастерских юга Европы.
Тенденция жителей Самбии селиться в V в. у устьев рек, рядом с удобными гаванями объясняется и другим аспектом - освоением морского пути на юго-запад. Устье р. Вислы, бывшее ранее первой на материке отправной точкой Янтарного пути, привлекало эстиев-пруссов уже по иной причине. Носители вельбарской культуры к середине V в. покинули земли к востоку от Вислинской дельты. Однако эта река оставалась главной водной артерией, связывавшей север и юг Европы. Именно по р. Висле возвращались на родину с полей сражений с гуннами лангобарды и гепиды (см. главу 5), оживляя тем самым торговую конъюнктуру в Юго-Восточной Балтии. Это и вызвало в середине V в. движение эстиев-пруссов на юго-запад, ближе к началу водной трассы былого Великого Янтарного пути. Значительные пространственные перемещения ранее стабильных родовых коллективов, увеличение роли военного промысла усилили власть военных вождей, способствовали ускоренному обособлению дружины и стимулировали окончательный распад родовых отношений.

123
волостей. Подобные административно-территориальные структуры северного побережья к этому времени были или весьма немногочисленны, или вообще не существовали. Серьезное сопротивление захватчикам оказали волости запада Самбии - Гермава, Меденава, Куменен, Варгия, Рудава. Именно здесь располагались мощные городища типа В. Отсутствие на них жилых построек, труднодоступность данных объектов, их расположение вдали от плодородных пахотных угодий указывают на исключительно военное значение этих памятников. Явно, что данные городища были военными лагерями народного ополчения, собиравшегося назначавшимися жреческой администрацией военачальниками из среды нобилей (duces et capitanei) (Scriptores Reram Prassicarum, 1861, S. 53, Anm. 3), сформировавшейся частично из слоя зажиточных землевладельцев (Пашуто В.-Т., 1959, с. 123). Нобили зачастую обладали земельными владениями в различных прусских волостях и даже в разных землях. Усадьбы нобилей, по литовским аналогиям, представляли собой небольшие по площади комплексы построек хуторского типа kaimas (Юргинис Ю. М., 1974, с. 292). Такие поселения известны на Самбии (например - селище Вишнево, размер 30 х 40 м, известное по письменным источникам как усадьба витинга Юнанда из Возговы) (Scriptores Rerum

124
Prussicarum, 1861, S. 105). Стремившиеся к стабилизации своих владельческих прав, прусские нобили охотно шли на контакт с орденскими структурами, юридически закрепляя тем самым свои практически феодальные права.
Таким образом, структура волостей Самбии, сложившаяся к сер. XIII в., такова. Селища (территориально-соседские общины примерно по 12 дворов) (Пашуто В. Т., 1959, с. 293) в количестве от 3 до 8 группируются вокруг городища типа Г, местопребывания представителей верховной жреческой администрации (Kosman М., 1976, S. 15) (Priester, Beamte, Herrscher, Besten den Wort), главенствовавших в "господе" и на народном собрании. Военная власть на период опасности вторжения врага концентрировалась в расположенных обычно на окраинах волостей городищах типа В, месте пребывания нобилей-военачальников и пункте сбора народного ополчения. В перспективе, при централизации власти и объединении гражданских и военных прерогатив в одних руках функции городищ типов Г и В должны были бы, как позже в Литве (Юргинис Ю. М., 1978, с. 126), взять на себя замки. Роль культовых центров, являвшихся параллельно и местами народных собраний, играли городища типа Б (Alkhugel, по Эд. Штурмсу). Для отдельных общин существовали открытые культовые площадки, зачастую - при могильниках (Gusakov М. G., Kulakov W. I., 1991, S. 173).
Как уже упоминалось выше, в каждой прусской земле существовало центральное святилище, которое, видимо, было культово-административным центром данной крупной территориальной единицы прусской конфедерации. В каждой прусской "земле" (возможно - и в волости) письменные источники XIII- XIV вв. указывают обязательное наличие ярмарок (Wenskus R., 1986a, S. 315).
Данные могильников позволяют пока еще приблизительно представить для рубежа XI-XII вв. количественный состав жителей поселений Самбии. Наличие для этого времени двух рядов (в среднем - по 10 погребений) на позднейшем участке могильника Ирзекапинис показывает, что на соответствующем ему крупном по размерам поселении Варгенава в течение одного поколения жили 10-12 взрослых воинов-домохозяев (Пашуто В. Т., 1959, с. 287, 293). Принимая даже этот относительный количественный показатель и основываясь на распределении поселений по волостям (рис. 37), общее количество воинов Самбии для сер. XIII в. можно определить числом около 300. Даже учитывая возможность участия в битвах вооруженной челяди, вряд ли можно предполагать, что прусское ополчение превышало 1 000 воинов. Это не соответствует явно завышенным (4 000 конников и 40 000 пехотинцев) данным Петра из Дусбурга (Матузова В. И. 1986, с. 66, 74). Как известно, письменные источники и в античное время, и в раннем средневековье завышали численность войск своих противников в десятки и даже в сотни раз.
Сам факт неготовности пруссов Самбии к борьбе с Тевтонским Орденом (народное ополчение, несмотря на давно известную прусской жреческой администрации угрозу вторжения, не было сконцентрировано в удобном для битвы месте на юго-западном побережье полуострова), массовый переход нобилей на сторону противника показывают нежизнеспособность административной системы прусской "конфедерации" с Криво во главе. Неупорядоченность взимания ренты и ленных отношений, отсутствие стабильности аллода сдерживали

125
развитие феодальных отношений, к которым прусское общество было готово. Эту готовность косвенно подтверждает сохранение после завоевания Самбии Орденом прусской поселенческой структуры (Mortenen Н., 1923, Karte). Такая структура явно формировалась и в расположенных юго-восточнее Самбии новоприобретенных пруссами землях, однако степень ее законченности здесь проблематична ввиду, прежде всего, отсутствия на данных территориях такой же плотности размещения, как на Самбии, городищ типа Г (Кулаков В. И., Тимофеев В. И., 1992, с. 28) - центров прусских волостей. В этих землях, позднее известных как Надравия и Бартия, представлены в основном городища типа А (рис. 39), причём их укрепления не всегда достроены, а культурный слой на площадках, как правило, отсутствует. Эти городища так и не были основательно обжиты пруссами. Исключение составляют земли по правобережью р. Ногаты, уже с V в. н. э. освоенные пруссами. Данная территория, представляющая западную часть Вармии и северо-западную часть Погезании, "прусских земель" по данным письменных источников нач. XIV в., имеет минимум 3 скопления городищ А и Г с сопутствующими селищами. Несмотря на то, что аналогичная Самбии работа по микрорегиональному анализу данного ареала еще не проведена ввиду некомплектности данных раскопок на поселениях, уже по распределению поселений по карте можно предполагать для земель в низовьях р. Ногаты наличие прусских волостей (Paw-towski A. J., 1990, S. 59, Rye. 1), складывавшихся здесь в XI-XIV вв. по системе, изложенной выше на примере центра прусского племенного ареала - полуострова Самбия.

 

126

---

Глава 7
ПРУССЫ НА ВОСТОЧНОМ ПУТИ

Рис. 38. Торговые пути в Юго-Восточной Балтии (I - нач. VIII вв. н. э.). С.128.

Показанная в главе 6 исключительная приуроченность памятников археологии эстиев и раннесредневековых пруссов к береговой линии Балтики между устьем р. Ногаты и основанием Куршской косы, прежде всего - в пределах полуострова Самбия, связана с важнейшими хозяйственными функциями местного населения - добычей янтаря и участием в межрегиональных торговых операциях. Юго-Восточная Балтия благодаря своему географическому положению является естественными воротами, ведущими с севера нашего континента в Восточную Европу. Это связано не только с крупными водными артериями Вислы и Немана, протянувшимися на сотни километров из глубин материка к балтийским берегам, но и с восточным ответвлением морского течения Гольфстрим. Косвенные свидетельства знакомства древних скандинавских мореходов с выгодой использования этого течения сохранились в эпических строках о морских скитаниях юного Беовульфа (Беовульф, 1975, с. 54, 55). С незапамятных времён эта естественная трасса пронизывает южную часть акватории Балтики от пролива Каттегат через побережье о. Борнхольм к западной границе полуострова Самбия.
Начатые в 1876 г. археологами Пруссия-Музеум (Кенигсберг) раскопки курганов могильника Кауп, расположенного у основания Куршской косы, открыли процесс изучения и анализа исторических связей западнобалтских земель и Скандинавии. Через столетие после начала этой работы, проводившейся археологами Германии (В. Герте, В. Нойгебауэр, П. Паульсен) и Швеции (Б. Нерман), её итоги были подведены Бернтом фон цур Мюлен в 1975 г. и заключались в констатации одностороннего влияния скандинавов эпохи викингов на пруссов и их соседей. Считалось, что на Каупе, в устьях рек Ильфинг (у совр. г. Эльблонг) и Неман (у совр. пос. Ржевское Славского р-на) существовали скандинавские торговые пункты. При этом население Каупа составляли готландцы, к которым в конце X в. присоединились датчане (Muhlen В., 1975, S. 52, 53, 56). В послевоенное время (1956, 1958, 1980 и 2000 гг.) изучение древ-

---

127

---

ностей Каупа было продолжено. Первоначально этот памятник связывался со скандинавской "колонией" на Самбии (Гуревич Ф. Д., 1978, с. 170, 171), что подтверждалось наличием здесь находок североевропейского происхождения. Однако новейшие исследования этого памятника, приведшие к обнаружению там открытого торгово-ремесленного центра, показали интернациональный характер населения этого объекта (Кулаков В. И., 1989а, с. 97). К сожалению, результаты этих исследований остались неизвестными специалистам Западной Европы, мнение которых о характере прусско-скандинавских связей остаётся на уровне предвоенных знаний (Martens J., 1996, S. 55, 56).
Западная часть балтского мира, населявшаяся в римское время эстиями и прочими племенами небалтского происхождения, а с середины V в. н. э. - племенем пруссов, занимает морскую прибрежную зону между устьями рек Висла и Дейма. Как показывают находки периода римского влияния и эпохи переселения народов, являющиеся престижными аксессуарами западнобалтского происхождения, из центра прусского ареала - полуострова Самбия -путь в Восточную Европу проходил по Куршскому заливу через дельту Немана (через её южный рукав Гильге), далее он шёл через реки Дубисса, Даугава, Гауйя, Эйямыги к верховьям Волги (рис. 38). Нашими старшими коллегами (Bezzenberger А., 1914с, S. 505, 506) было доказано, что уже в эпоху поздней бронзы по этой речной трассе жители кубанского ареала (Северный Кавказ) поставляли предшественникам пруссов в обмен на янтарь бронзовые изделия. С этого времени янтарный промысел на три тысячелетия определил историческую судьбу жителей Юго-Восточной Балтии, ставшей подлинным перекрёстком народов. Представители многих из них, надеясь на участие в янтарном промысле и контроле над торговыми путями, предпочитали селиться на Янтарном берегу. В числе этих предприимчивых людей были и древние скандинавы.
В самом начале нашей эры на Янтарном берегу появляются группы североевропейского населения. К началу II в. н. э. в Восточном Поморье (Готискандза Йордана) распространяются каменные кладки (тип III по К. Валенте), перекрывавшие круг из камней, в центре которого располагалась ингумация, реже - кремация (см. главу 2). Распространение данной формы обряда во II- I вв. до н. э. в Южной Швеции и на Готланде показывает прародину переселенцев, сформировавших в непосредственной близости от Янтарного берега культуру, называемую ныне вельбарской. Её носители (готы и гепиды), привлекаемые перспективой участия в янтарных разработках и торговле "солнечным камнем", внедрялись в западную часть земель балтского мира, предполагая использовать возможности этого региона в торговле. Так впервые в восточной части континента этническая миграция, вызванная демографическими, хозяйственными и социальными факторами, использовала трансрегиональный путь межплеменных обменов. Это переселение шло по древнейшему аналогу пути "из варяг в греки", который являлся частью "черноморского пути", ещё с эпохи мезолита связавшего Ютланд и Северное Причерноморье (Domanski G., 1999, S. 181). Упомянутый отрезок этого пути вёл в позднеантичную эпоху с Янтарного берега, население которого включало и отдельные группы готов, по рекам Висла, Западный Буг и Днепр (Тиханова М. А., 1970, с. 205) к торговым горо-

---

128

---

дам Крыма и Боспора. Попыткой представить себе все возможные трассы торговых и военных экспедиций, возможные рынки сбыта северных товаров отразилась в своеобразном готском "итинерарии". Он относится к эпохе создания "Державы Германариха" (ок. 375 г.) и сохранился в тексте готского историка Йордана (Рыбаков Б. А., 1987, с. 29, 30).
Симптомом присутствия готов на Самбии является не только распространение во II-IV в. н. э. вельбарских вещевых комплексов в ареале эстиев (Кулаков В. И., 1994в, с. 54), но и встречаемость на некоторых местных погребальных памятниках черт южноскандинавской погребальной обрядности - каменных

---

129

---

надгробий и колец (Hensche W., 1861, S. 132-134; Bohnsack D., 1940, S. 23-25). Кольца из камней (см. главу 2) встречены вокруг грунтовых погребений на пяти могильниках, каменные стелы отмечены также на пяти могильниках Юго-Восточной Балтии (см. приложение 3). Каменные кольца отмечены и в ареале куршей (могильник Курманчай), где они могли оказать некоторое влияние на появление в I-IV вв. н. э. местных погребений с венцами (ZulkusV., 1995, I pav.). Благодаря этому феномену в современной литовской науке возникло мнение о существовании варианта южной миграции готов с о. Готланд через нынешнее Литовское Взморье (Zulkus V., 1995, р. 104). Однако на памятниках археологии Западной Литвы отсутствует непременный при данном варианте хода событий массовый материал готского облика. Иначе ситуация выглядит на Янтарном берегу. Массовый материал на могильниках эстиев III-V вв. - урны типа Гребитен - имеет по своей форме и принципам обработки прямые аналогии в урнах Юго-Восточной Швеции конца I тысячелетия до н. э. (Nerman В., 1934а, Abb, 7, 8). Этно-культурное влияние южных скандинавов прослеживается на Самбии III-V вв. н. э. в деталях украшавшего сосуды-приставки орнамента типа "двойной крест". Анализ этого декора (Кулаков В. И., 1998, с. 94-96) позволяет предполагать наличие в это время на Янтарном берегу групп населения побережья Халланда и островов Фюнен, Зеланд и Борнхольм, активность контактов которых с эстиями резко возрастает с7 230-250 гг. (Lund Hansen U., 1988, p. 83). Эта активность, как и более ранняя экспансия готов на материк, была в немалой мере связана с перспективой участия в янтарной торговле жителей Ютланда, чьи янтарные запасы к III в. истощились.
Потомки скандинавов, влившихся в прусские общины Северной Самбии, продолжали до конца V в. н. э. сохранять свою обрядность. Это ярко иллюстрируется на примере раскопок могильника "Гора Великанов" (южнее г. Пионерский Зеленоградского р-на), где даже на пороге эпохи переселения народов встречаются не только вещи с орнаментом скандинавского происхождения (I Общегерманский звериный стиль), но сохраняются рудименты североевропейской обрядности (надгробия в виде небольших камней вытянутых очертаний). Доказательством этого служат несколько погребальных комплексов. Один из них - Н-37 - представляет собой трупосожжение, произведённое на стороне, остатки которого помещены в овальной в плане яме размером 1,50 х 0,85 м, глубиной от верхней границы материка 0,33 м, ориентированной по линии север-юг, заполненной супесью с частицами органики. Северная часть могилы уничтожена карьером. В заполнении могилы под некогда вертикально стоявшим камнем ("надгробие") рассеяны кальцинированные кости, концентрирующиеся в её северо-западном секторе, где они перекрыты линзой остатков погребального костра. Центр могилы перекрыт крупным валуном, в районе которого обнаружены бронзовая арбалетовидная фибула с деревянным стержнем пружины, бронзовое кольцо с орнаментом в I Общегерманском зверином стиле, янтарная бусина, нож, проколка, изготовленная из рога оленя (определение В. Н. Звягина), два фрагмента бронзовых колец. Все находки (кроме ножа, сохранившего остатки деревянной рукояти) обожжены. В заполнении могилы найдены фрагменты трёх сосудов-приставок. Судя по результатам антрополо-

---

130

---

гического анализа, проведённого В. Н. Звягиным, кости в Н-37 принадлежат юноше возраста ок. 25 лет. По фибуле Н-37 датируется 450-500 гг. (Кулаков В. И., 1994в, с. 48, 49, 73).
Наиболее полно для этого времени связи Самбии и Южной Скандинавии прослеживаются на материале о. Борнхольм, где одновременно сосуществуют как местная традиция водружения над могилой памятного камня, так и пришедшие из ареала поздних эстиев обычаи конского захоронения и ведущие компоненты инвентаря - биконические сосуды-приставки с зигзагообразным орнаментом и арбалетовидные фибулы прусской серии (Klindt-Jensen О., 1957, р. 85, fig. 46, 83, 89, 93). Конец эпохи римского влияния ознаменован для берегов южной акватории Балтики укреплением межэтничных связей. Южноскандинавские элементы в древностях поздних эстиев (в частности - на могильниках Варникам, Тенген, "Гора Великанов") объясняются в современной науке как показатель семейных связей социально близких обществ ("малых королевств" - Wyszomirska-Werbart В., 1992, р. 69) южноскандинавских островов и населения берегов Вислинского залива, возникших из-за взаимных перемещений групп населения. Сходный процесс в результате археологических исследований фиксируется и на рубежах племенного ареала северо-восточных соседей - куршей. Там, в Южной Курземе (Латвия) отмечены 4 пункта с каменными конструкциями, близкими по своему устройству фундаментам строений и оградам земельных участков жителей Швеции II-IV вв. н. э., что свидетельствует о миграции их части на побережье Юго-Восточной Балтии (Уртанс Ю.-Т., 1997, с. 146).
Скандинавское присутствие прослеживается в составе полиэтничной дружины видивариев, базировавшейся в 450-475 гг. на правобережье низовий р. Ногаты и участвовавшей в формировании прусской культуры (см. главу 5). Это подтверждается распространением в прусском ареале ранее характерного для юга Скандинавии ритуала рассыпания в могиле сожжённых костей и некомплектных обломков сосудов, а также пластинчатых неорнаментированных фибул (Кулаков В. И., 1997б, с. 363). Возможно, именно с этими событиями, ознаменовавшими для Балтии конец эпохи римского влияния, связано появление на западном рубеже прусского ареала древнегерманских (= скандинавских?) топонимов типа "Rixhoft" и "Oxhoft" (Janichen H., 1938, S. 48, 49).
Среди вождей прусской дружины с начала VI в. в числе представителей различных германских племён присутствуют и скандинавы. Ярким подтверждением этого является раскопанное в июле 1997 г. Натангийским отрядом Балтийской экспедиции (нач. отряда - К. Н. Скворцов) в могильнике Кляйнхайде (6 км к северо-востоку от г. Калининграда) погребение KLH-21. Оно представляло собой кремацию не менее трёх людей, произведённую на стороне. Кальцинированные кости перенесены в могилу в четырёх сосудах-приставках и пересыпаны в деревянную камеру размерами 1,20 х 0,80 м, разделённую по центру поперечной перегородкой. Камера была помещена в могиле, борта которой были выложены камнями, образующими в плане миндалевидную фигуру размерами 4,5 х 1,5 м (параметры небольшой ладьи-кнарра), ориентированную по линии северо-северо-запад - юго-юго-восток. "Штевни" ладьи были обозначены крупными валунами, её "борта" представлены в виде стоявших верти -

---

131

---

кально камней (в ряде случаев - плоских). После переноса в камеру костей она была засыпана камнями. Согласно обнаруженным с костями золотой гривне, двум саксам, ножу, арбалетовидным фибулам с небольшим поперечным, украшенным орнаментом в виде фигуры "косого креста" расширением на конце ножки и биконическим сосудам-приставкам с зигзагообразным орнаментом, этот погребальный комплекс датируется первой четвертью VI в. (Kulakov V. I., 2000b, p. 287, 288). Судя по форме обрядности, этот комплекс является захоронением вождя, отправившегося в мир иной в сопровождении спутников. Подобный обычай был распространён в Пруссии в эпоху раннего средневековья (Кулаков В. И., 19896, с. 38). Этническая принадлежность вождя, останки которого в сопровождении золотой гривны и двух саксов покоились в северной части камеры, располагавшейся на полуюте каменной "ладьи", ясна ввиду специфики устройства данного могильного сооружения. Аналогичные конструкции, погребения в которых сопровождались нередко биконическими сосудами-приставками вытянутых очертаний, характерны для многих областей Скандинавии (прежде всего - для юго-восточной Швеции) эпохи Великого переселения народов (Muller-Wille M., 1970, S. 20-23). Следует отметить, что известные в древностях Пруссии находки золотых гривен (Млотечно, бывш. Hammersdorf, Kr. Heiligenbeil, Хенриково, бывш. Heinrikau, Kr. Braunsberg, Новы Двур, бывш. Neuhof bei Wormditt) не имеют аналогов в местных древностях и свидетельствуют о действиях на юго-западной границе балтского мира в V в. групп северогерманских дружинников.
Нередко присутствие скандинавов в местной дружине вычленяется только по представленности в погребении элитных предметов вооружения с северной орнаментикой, сопровождающихся находками из Западной Европы (Кулаков -В. И., 19896, с. 36). Примером такого погребения вождя, связанного со Скандинавией, является комплекс, раскопанный Р. Клебсом между 1878 и 1880 гг. у пос. Варникам (ныне - пос. Первомайское Багратионовского р-на):
Wa-4 - группа кальцинированных костей с фрагментированной серебряной обкладкой рукояти меча (спаты ?), с копьём типа Казакявичюс II. Упоминание найденных в этом комплексе "наградных" удил с псалиями, обтянутыми золочёным (?) бронзовым листом, удил, относящихся к оголовью двух бронзовых пряжек (прямоугольные рамки отлиты с обоймицами в одной форме) и 80 серебряных заклёпок с полусферическими полыми изнутри головками предполагает залегание на дне могилы (?) костяка коня (TischlerO., 1882, S. 273; Tischler О., Kemke H., 1902, S. 42). Детали орнамента серебряной пластины из Wa-4 содержат мотив Snartemo (по И. Вернеру). Этот мотив занимает промежуточное положение между скандинавскими и лангобардскими (памятники типа Цивидале) орнаментами I Общегерманского звериного стиля 500-550 гг. (CapelleT, VierckH., 1975, S. 118, Anm. 24) и относится к варианту I С (Karlsson L., 1983, р. 145, 146). Видимо, Wa-4 также, как и обнаруженное поблизости погребение Wa-1, содержит останки знатного воина-германца. Структура орнамента на рукояти меча Wa-4 (как и меча из Wa-1) предполагает влияние культурных традиций лангобардов (Karisson L., 1983, р. 147). Мечи из этих погребений по параметрам и конструкции обкладок рукоятей напомина-

---

132

---

ют спаты южноскандинавского типа Бемер I (Bone P., 1989, Fig. 5.2). Номенклатура инвентаря из Wa-4 и Wa-1 (оба погребения сооружены ок. 550 г.) близка нормам древностей меровингского круга (Kulakov V., 1999, S. 68).
Чуть позже знатные скандинавские воины появляются на северной окраине Балтии, свидетельством чего являются богатые дружинные погребения в Проозе (окрестности совр. г. Таллинна), содержащие комплексы элитного воинского снаряжения с орнаментом Helmet Style (Deemant К., 1977, S. 62). К сожалению, значительные повреждения данных трупосожжений и сопровождавших их каменных конструкций не позволяют получить полную информацию о данных комплексах. Не исключено, что здесь также, как и в Кляйнхайде, возможно присутствие ладьевидных каменных кладок. Таким образом, можно с уверенностью предполагать, что процесс инфильтрации групп жителей Скандинавии из юго-восточной части этого полуострова и с островов Борнхольм и Готланд основательно затронул в VI в. не только Янтарный берег, но и пункты побережья Восточной Балтии.
Постоянный контакт в янтарной торговле римского времени и совместное участие в гуннских войнах вылилось для эстиев, пруссов и жителей Южной Скандинавии в процесс этно-культурной диффузии, реализовавшийся в эпоху переселения народов прежде всего на островах Центральной Балтики. Жители о. Борнхольм, являвшегося своеобразными "западными воротами" янтарной торговли, в V-VI вв. активно перенимают прусские обычаи (захоронение коня, структура и детали женского убора), что показывает балтское этническое присутствие на этом острове. "Северные" ворота янтарной торговли - о. Готланд также с V в. испытывает мощное влияние прусской культуры. Обилие характерных для неё женских украшений (поздние варианты западнобалтских арбалетовидных фибул, ставшие архетипами для южноскандинавских фибул типов "равноплечные" и Tierkopffibel) и деталей воинского снаряжения (поясные накладки с прорезным геометрическим орнаментом), встреченное в островных захоронениях раннего этапа вендельской эпохи (Malarstedt H., 1979, р. 102), показывает многонациональный состав островитян.
Все эти результаты современного археологического исследования балтийских микрорегионов привели многих скандинавских специалистов к выводу о наличии в V-VIII вв. групп балтского населения на островах центральной части акватории Балтийского моря (Callmer J., 1992, р. 102-106). Тесные торговые контакты привели к возобновлявшимся из поколения в поколение брачным связям между жителями Янтарного берега и скандинавских островов. Бесспорно, это было обусловлено достижением взаимных выгод при ведении обменных операций и привело, возможно, к долговременному мирному сосуществованию этносов, разделённых (скорее - объединённых) Балтийским морем. Стабилизировав таким образом свои позиции в центре Балтики, пруссы обращают свой взор на восток. Влекомые торговыми интересами, они проникают в Финский залив. Следами их пребывания на этих берегах являются раскопанные в 1940 г. 9 погребений в Старой Ладоге, по обряду и инвентарю находящие аналогии на Самбии VI-VIII вв. (Kulakov V., 2000b, p. 290). Этот вывод справедлив и для другого могильника на северо-западе нынешней России, недавно

---

133

---

исследованного у пос. Юрьевская Горка (Удомельский р-н Тверской обл.). Черты его обряда - группы кальцинированных костей в небольших ямках, обнаружение в могилах кусков обожжённой глины, перекрытие могилы камнем, а также металлический инвентарь могильника и соседствующего поселения (Исланова И. В., 1997, с. 45-54) - характерны для Самбии довикингского периода. Вывод о связи населения восточной окраины Балтики с Янтарным берегом на заре эпохи викингов позволяют сделать и материалы поселенческой археологии Новгородчины. Клад, обнаруженный в 1981 г. на селище Холопий Городок (Новгородская обл.), кроме железных наральников, скребницы, "мотыжки", серпа, косы и топора с вытянутым лезвием, характерных для древностей Балтии V-VIII вв., содержит удила с S-изогнутыми псалиями, инкрустированными бронзовым дротом и увенчанными головками птиц, глаза которых обозначены вставками синего стекла (Носов Е. Н., ПЛОХОЕ А. В., 1997, с. 141, рис. 14). Эти удила имеют аварское происхождение и типологически восходят к западноевропейским традициям эпохи ранних Меровингов. Данный артефакт в VIII в. мог попасть на северо-запад будущей Руси лишь через земли западных балтов, где в VI - начале VIII в. отмечено аварское влияние (Кулаков В. И., 19906, с. 174-177). Оно стимулировало, в частности, распространение в балтской среде длившейся до XI в. традиции изготовления псалий с зооморфными навершиями (Volkaite-Kulikauskiene R., 1971, р. 11), "импортировавшихся" и на северо-запад Руси (Кирпичников А. Н., 1973, табл. III, 1).
Таким образом, восточное направление торговли янтарём и другими товарами балтийских берегов было апробировано пруссами, скорее всего, ещё до начала эпохи викингов. Правда, истоки данного вектора походов жителей Янтарного берега (как балтов, так, видимо, и готов) лежат в акциях межплеменного обмена 1в. н. э., проходившим по всему отрезку побережья между устьем р. Висла и Северной Эстонией (Schmiedehelm М., 1931, S. 402). Восточная торговля пруссов получила новый импульс в середине V в. (Bitner-Wrdblewska A., 1986-1990, S. 78). Её логичным итогом можно считать по материалам Старой Ладоги гипотетическое присутствие небольшой группы западнобалтского населения у истоков Великого Волжского пути в VII в. Участие в деятельности "довикингского" Волжского пути жителей Янтарного края в отечественной науке давно признано (Вилинбахов В. Б., 1963, с. 127).
На рубеже VII-VIII вв. следствием переселения групп скандинавов в Юго-Восточную Балтию, долговременных торговых и матримониальных контактов жителей севера Европы с автохтонами Янтарного края стало появление здесь первого торгово-ремесленного пункта. В начальной точке южного отрезка существовавшей с эпохи римского влияния трассы Янтарного пути - в дельте р. Вислы - возникает Трусо, современник и партнёр фризского Дорестадта и датского Рибе. Открытое торгово-ремесленное поселение Трусо, известное по сообщению Вульфстана, изучено в результате раскопок, проводившихся в 1983-1989 гг. польским археологом Мареком Ягоджиньским. Населявшие его прусские купцы и воины, осуществлявшие контроль над округой Трусо, ввиду ранее установившихся матримониальных связей со скандинавскими островитянами, в жёны берут жительниц Готланда (Кулаков В. И., 19906, с. 179). Это

---

134

---

подтверждается данными оставленного населением окрестностей Трусо могильника в г. Эльблонге, ул. Монюшки (погр. 4, 21, 40а - захоронения прусских дружинников, погр. 7, 23, 41, б/№ - захоронения женщин с готландским инвентарём ок. 750-830 гг.).
Соседние с предыдущим памятником могильники, расположенные в г. Эльблонге на ул. Армии Червоней и ул. Лотничей, содержат лишь прусские дружинные захоронения VII-VIII вв. Погребение воина-готландца с фибулой типа Ruckenknopffibel конца VII - начала VIII в. известно лишь в погр. б/№ могильника на ул. Монюшки (Petersen P., 1939, Abb. 182, 183). Прусские дружинники, осуществлявшие охрану окрестностей Трусо, уже не идентифицировали себя с родовыми общинами своих сородичей. Этим и объясняется наличие жён-иноплеменниц у стражей Трусо. Сам этот торгово-ремесленный центр, существовавший на юго-западной окраине прусского племенного ареала примерно с 700 по 850-880 гг. (Кулаков В. И., 19966, с. 137), включал в состав своего населения пруссов, скандинавов и, возможно, западных и восточных славян. Благодаря деятельности Трусо в Янтарном крае выпали древнейшие на Балтике клады восточного монетного серебра, поступившего сюда по Восточному пути уже в конце VIII в. (рис. 83).
Полиэтничен и младший аналог Трусо - Кауп (древнеисл. - "торг"), возникший в земле пруссов в начале IX в. (Кулаков В. И., 1989а, с. 98). С конца X в. в округе Каупа, известного по сообщению Идриси (Kleemann О., 1939, S. 5) под именем "Гинтийар" (от прусск. gintars - "янтарь"), существует кольцо дружинных поселений и могильников (Варгенава, Ирзекапинис, Дубки, Вольное, Сосновка - Кулаков В. И., 1985, с. 86). Как и в случае с Трусо, дружинники осуществляли охрану Каупа и пролива Брокист (юго-западная оконечность Куршской косы), по которому проходил отрезок торговой трассы из устья Немана (Гильге) через Куршский залив (Nerman В., 1934b, S. 374), далее - морем на Готланд и в Бирку. Правда, в отличие от могильников на территории совр. г. Эльблонга, погребальные памятники округи Каупа содержат останки осевших в прусской среде скандинавов, сохранивших на Самбии часть североевропейских ритуалов (ритуальная порча оружия и захоронение в ладье). Погребения скандинавских женщин на этих памятниках отсутствуют. Аспект инкорпорирования скандинавов в прусское общество Самбии середины X в. прекрасно иллюстрирует сообщение Саксона Грамматика о походе в Край янтаря Хакона, сына Харальда Синезубого (Muhlen В., 1975, S. 1). Напротив, курганный могильник, частично перекрывавший территорию открытого в 1979 г. поселения Кауп (Кулаков В. И., 1980а, с. 15; обстоятельства обнаружения поселения Кауп Максом Эбертом весьма сомнительны - Jankuhn H., 1971, S. 25), содержит значительное число скандинавских мужских и женских захоронений. Комплексы 800-850 гг. принадлежат женщинам-готландкам. Это указывает на возможность перемещения сюда части населения Трусо, деятельность которого к середине IX в. стала усложняться илистыми заносами его гавани (ныне - оз. Дружно). Разнообразие вариантов ритуала (в том числе - конские захоронения) и инвентаря данного могильника позволяет предполагать присутствие на близлежащем поселении Кауп значительной доли прусского населения. Как и

---

135

---

в остальных торгово-ремесленных пунктах Балтики, Кауп являлся в значительной мере местом проведения сезонной торговли, в связи с чем его территория не имела чётких очертаний, а заселение было достаточно нестабильным. Эти выводы значительно отличаются от устаревшей оценки Каупа как "скандинавской колонии" на Самбии.
Как свидетельствуют данные прусской археологии, со второй половины X в. дружина северной Самбии начинает распространять своё влияние вглубь западнобалтской территории. На прусских родовых могильниках, располагавшихся на скрещении важных для торговли водных путей (Кляйнхайде, Суворове, Домброва), появляются отдельные воинские захоронения с инвентарём, имеющим прототипы в округе Каупа. Его воины ставят под свой контроль основной водный путь земли - р. Преголю на всём её протяжении (Междуречье, Ульяновка). Видимо, устье р. Неман в это время начинает свою трансформацию, рукав Гильге заболачивается и воды реки устремляются по своему северному ответвлению - Русс. Пруссы ищут пути к среднему течению р. Неман. Показатель этого процесса - появление на неманском левобережье (могильник племени скальвов Ржевское) дружинного материала со скандинавскими чертами (Engel С., 1931b, S. 195).
Трусо и Кауп, ориентированные на янтарную торговлю, являются первыми в восточнобалтийском регионе протогородскими центрами, ставшими впоследствии важным фактором движения викингов на восток. Эти центры аккумулировали транзитную торговлю, что показано выпадением в земле пруссов самых ранних на Балтике кладов диргемов (Kulakow W., 1992, S. 110-112). Торговые контакты прусских купцов с Востоком минимум с начала VIII в. контролировались интернациональной дружиной Янтарного берега. В сложении этого непременного компонента будущего движения викингов Юго-Восточная Балтия на два века опередила Скандинавию, ибо начало формирования прусской дружины относится к середине V в. (Кулаков В. И., 1995, с. 106). Обладавшая глубокими многовековыми связями с населением Восточной Европы торгово-дружинная группировка Янтарного берега начала контакты по Восточному пути не позднее VII в., задолго до кровавой зари битв норманнов на западе. Балтийский вариант движения викингов, в отличие от акций норманнов на западе Европы (атлантический вариант), характеризовался прежде всего мирными, торговыми интересами, подкреплёнными матримониальными контактами между скандинавами и жителями востока Балтии и близостью структуры их социумов.
Ключом к Восточному пути по Волжскому направлению была Старая Ладога. С самого её основания в середине VIII в. одним из основных видов хозяйственной деятельности её многонационального населения являлись обработка балтийского янтаря и торговля янтарными изделиями (Давидан О. Н., 1984, с. 125). Именно здесь в третьей четверти IX в. археологические материалы показывают конфликт, произошедший между местным населением и, видимо, готландцами (Рябинин Е. А., 1985, с. 47). Этнос последних показан вариантом готландской нагрудной пряжки с выступом в нижней части в виде головки Одина в горизонте ЕЗ (Давидан О. Н., 1980, с. 66). Возможно, этот конфликт был связан с переходом инициативы в восточной торговле из рук прусских

---

136

---

купцов к их конкурентам (хотя и близким в результате родственных связей) с Готланда. События, происшедшие в третьей четверти IX в. в Ладоге, которая с середины VIII в. "...являлась "мостом" между Балтикой и внутренними районами Восточной Европы" (Носов Е. Н., 1993, с. 75), симптоматичны для всей восточной окраины Балтики. Результатом именно такого конфликта стало призвание новгородцами Рюрика с братьями и дружиной. Смысл этого акта чётко обозначен Евгением Николаевичем Носовым: "Не исключена реальность... факта призвания на договорных условиях одной из групп скандинавов для обеспечения соблюдения... правовых норм взаимоотношений вдоль оживлённой торговой трассы... северной части балтийско-волжского пути" (Носов Е. Н., 1993, с. 75). Судя по всему, стремление к стабильности торговых отношений стало одной из ведущих причин реализации главного итога балтийского варианта движения викингов - образования Древнерусского государства. Не будет преувеличением отметить, что в основе этого важнейшего исторического акта лежал интерес пруссов к распространению янтарной торговли на восток уже на исходе эпохи переселения народов.
Многовековые контакты скандинавов и балтов оставили глубокий след в народной культуре Юго-Восточной Балтии и близлежащих областей Восточной Европы. Они проявляются в самом широком диапазоне от аспектов культовой практики до принципов конструкции женского убора (Дучыц Л. У., 1995, мал. 4). Поразителен факт реновации в декоративном искусстве пруссов XIV в. стиля Гландо, возникшего в эпоху викингов в виде плакировки серебром изделий из железа. Наиболее ярко этот феномен иллюстрируют новейшие находки на могильнике Альт-Велау, раскопки которого вёл Калининградский отряд Балтийской экспедиции под руководством А. А. Валуева. В августе 1997 г. в погр. Ve-131 мужское трупоположение вместе с копьём внушительных размеров сопровождалось изготовленным в соответствии с "бургундской модой" рыцарским поясом, все металлические детали которого были покрыты серебряной плакировкой в стиле Гландо, в точности напоминающей работу мастеров севера Самбии сер. XI в. Это - одна из многочисленных находок такого рода, обнаруженная при раскопках могильника Альт-Велау. Сам факт того, что среди пруссов восточных окраин Самбии, сохранявших в раннеорденское время глубокие языческие традиции (KulakovV. I., ValujevA. А., 1996, S. 497, 498), присутствовали обладатели рыцарских атрибутов, требует серьёзного осмысления. Возможно, обладание рыцарским поясом отмечало права представителей прусской знати (витинги) на дарованные Тевтонским Орденом права землевладения и "большого" и "малого" суда (Матузова В. И., 1989, с. 284, 285). Рыцарские пояса Ордена нам не известны, лишь в актах Великих Магистров есть информация о запрете ношения рыцарями "серебряных поясов", стоимость которых в начале XIV в. достигала 3 марок. Находка в Альт-Велау соответствует именно этому времени.
Этапы развития контактов западных балтов и скандинавов с римской эпохи до начала XII в. таковы: а) II-V вв. н. э. - включение части скандинавов, создавших в низовьях р. Вислы вельбарскую культуру, в родовые коллективы Самбии и Курземе; б) кон. V - нач. VI в. - участие северных европейцев в со-

---

137

---

ставе дружин видивариев в формировании прусской культуры; в) VI в. - пребывание скандинавских вождей во главе некоторых дружин Самбии и эстонского побережья, этническая диффузия на островах Борнхольм и Готланд, приведшая в итоге к г) возникновению торговых пунктов Трусо и Кауп, ставших для скандинавов воротами в Восточную Европу; д) консервация в Янтарном крае традиций викингов вплоть до сер. XI в., в приёмах декоративного искусства - до XIV в.
Итак, к началу X в. на балтийских берегах сложилась структура обеспечения местного варианта движения викингов. Его основой стали протогородские центры в прусском ареале (Кауп), в земле ливов (Даугмале), на эстонских островах (Сааремаа), в ареале словен и кривичей (Новгород, Ладога), охранявшиеся полиэтничными дружинами. Эти пункты, обозначавшие начало Восточного пути по речной системе между Самбией и Наровой (рис. 38), были как торговыми, так и военными базами движения викингов. Среди них были не только скандинавы, но и балты. Как известно, эти отважные мореходы нередко при благоприятных условиях брали в руки вместо весов для серебра меч. Правда, важно отметить более мирный (относительно атлантического варианта движения викингов) характер контактов пришельцев с местным населением. Постоянные связи с указанными выше центрами поддерживали как их скандинавские аналоги (Готланд, Бирка на оз. Меларен, Хэдебю), так и протогородские центры в западнославянских землях (Ольденбург-Старигард, Волин, Швелюбье). Все означенные пункты, цепочкой расположенные на морском берегу на расстоянии друг от друга в нескольких дневных переходах каботажных судов и ещё в V-VI вв. маркированные на побережье Восточной Балтии находками гривен с заходящими концами (рис. 38), служили, в принципе, стоянками для торговцев и воинов на протяжении грандиозной водной трассы между Данией на западе и берегами Финского залива на востоке. Правда, после стабилизации этого маршрута земля пруссов окончательно утеряла свою уникальную для скандинавов довикингского времени роль ворот в Восточную Европу.

 

Глава 8
ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ ПРУССОВ.
ЖИЛИЩА. БЫТ И ХОЗЯЙСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Рис. 39. Раннесредневековые поселения и оборонительные валы в земле пруссов. C.140.
Рис. 39. Раннесредневековые поселения и оборонительные валы в земле пруссов(продолжение).
Рис. 40. План городища Грачевка. C.141.
Рис. 41. Остатки помещений, вскрытые на городище Грачёвка. C.142.
Рис. 42. Находки в помещении 3 городища Грачёвка. C.143.
Рис. 43. Реконструкция (10, план (2) и разрез (3) столбового жилища на селище Малиновка. C.145.
Рис. 44. Возведение прусского столбового дома (по X. Г. Поделю). C.146.
Рис. 45. Инвентарь погр. 64 могильника Ирзекапинис . C.155.
Рис. 46. Земледельческие орудия пруссов. C.158.
Рис. 47. Реконструкции конского снаряжения из погр. 45 могильника Ирзекапинис . C.161.
Рис. 48. Развёртки таушированных изображений на втулках прусских копий. C.162.
Рис. 49. Детали конского снаряжения из погр. 59 могильника Ирзекапинис. C.165.
Рис. 50. Янтароносные месторождения в Юго-Восточной Балтии. C.166.
Рис. 51. Трассы янтарной торговли в римское время. C.167.
Рис. 52. "Звериноголовые" фибулы видивариев. C.168.
Рис. 53. Трассы янтарной торговли в V-VIII вв. C.140.
Рис. 54. Трассы янтарной торговли в эпоху викингов. C.140.
Рис. 55. Инвентарь погр. 15 могильника Ирзекапинис. C.140.
Рис. 56. Трассы янтарной торговли в начале орденской эпохи. C.140.

Интерес к памятникам поселенческой археологии междуречья Ногаты и Деймы, возникший у археологов только в 20-30-х гг. XX в., в лучшем случае концентрировался на изучении раннесредневековых оборонительных сооружений (Engel С., 1932а, S. 53, 54). Работы велись так называемыми "пробными раскопами", вскрывавшими небольшую часть площади памятника, причём поселенческий материал римского времени археологов Пруссии не интересовал. Первый опыт комплексного изучения поселения пруссов был предпринят Ф. Д. Гуревич, в 1949-1956 гг. изучавшей городище Грачевка и Логвиново на Самбии (Зеленоградский р-н Калининградской обл.). В послевоенные годы в южной части прусского ареала небольшие по площадям раскопки на городищах VI-XIV вв. проводили польские коллеги. Как справедливо считает подведший итог этим работам А. Я. Павловский, укрепленные поселения Погезании и Помезании нуждаются в длительных стационарных исследованиях (Pawl-owski A. J., 1990, S. 60-63). Автор этих строк в 1979-1980 гг. проводил спасательные раскопки на селищах Малиновка и Клинцовка-Каменка (Зеленоградский р-н Калининградской обл.), где были обнаружены жилые постройки VI-X вв.
Предлагаемая сводка жилых и хозяйственных построек в земле пруссов призвана определить их место в единой системе домостроительства западных балтов, основные черты которой определены в работах В. В. Седова (Седов В. В., 1975), В. Даугудиса (Daugudis V., 1978, р. 24-28) и Г. Забелы (Zabela G., 1995, р. 107-110).
В предлагаемой работе собрано 25 строительных комплексов (Кулаков В. И., 1990а, с. 12-17, 47-45), подавляющую часть которых можно с уверенностью считать остатками жилых помещений. Территория, с которой собран материал, представляет собой находки в западной части прусского племенного ареала - места наибольшей плотности раннесредневековых городищ (рис. 39).
Значительная часть представленного в данной работе материала происходит из раскопок городища Грачевка. В ходе этих работ практически полностью

---

139

---

вскрыта мысовая, малая площадка городища, размеры которой - 45 х 20 м (рис. 40). Культурный слой в ее юго-восточной части после завершения работ в 1951г. был охарактеризован Ф. Д. Гуревич следующим образом: "Верхний слой, захвативший камни вала, простирался на глуб. до 0,8 м. Далее, на глуб. 0,82-0,85 м шел слой черно-коричневой земли с очень небольшим количеством находок, ниже которого на глуб. 0,30-0,50 м (в целом - на глуб. до 1,30- 1,50 м. - В. К.) начинался слой горелой земли и немногочисленных камней нижнего горизонта" (Гуревич Ф. Д., 1951, с. 559). Нижний слой Ф. Д. Гуревич относит к первой половине I тысячелетия н. э. на основе находок фрагментов керамики с лощением, с защипами по венчику и с прорезным орнаментом (Гуревич Ф. Д., 1960, с. 353, 354). На глубине от 0,25 до 1,54 м, т. е. в пределах всех вышеописанных слоев, автор раскопок обнаружила девять прямоугольных в плане каменных кладок. Эти комплексы, внутри которых обнаружены как очаги с обкладкой из камней, так и скопления угля в открытом грунте, Ф. Д. Гуревич считает остатками столбовых жилых построек эпохи раннего средневековья (Гуревич Ф. Д., 1960, с. 365-367). Такая датировка жилищ идет вразрез с хронологией, данной автором раскопок слоям, вскрытым на малой площадке городища. Скопления мелких камней, открытые по восточному краю раскопа, автор трактует как "каменные мостки" или как остатки конструкции вала.
К сожалению, абсолютное восстановление картины расположения и конструкции вскрытых Ф. Д. Гуревич построек Грачевки невозможно. В отчетах и публикации памятника отсутствуют профили бортов раскопа, большинство камней не имеют глубинных замеров, не разнесены находки в пределах обнаруженных жилых комплексов, остатки керамической коллекции в основном депаспортизованы, местонахождение основной части керамики неизвестно. Единственно возможным путем исследования явилось сведение воедино планов раскопов 1949-1951 гг. Последнее дало возможность выдвинуть предположение о наличии в восточной части раскопа остатков двух построек столбовой конструкции (рис. 41), несущие столбы которых были укреплены у основания кладками из мелких камней, среди которых остались пустые пространства (возможно - ямы?) округлой формы, являющиеся следами столбов. Эти кладки частично перекрываются прямоугольными в плане кладками, сложенными из обращенных плоскими сторонами вверх крупных камней. Оба варианта кладок по виду различны. Находки, сделанные на городище Грачёвка (рис. 42), позволяют отнести время существования его позднего строительного горизонта к XII - сер. XIII в. (см. ниже).
Раскопками Ф. Д. Гуревич на площадке городища-1 Логвиново, имеющей размеры 60 х 30 м, вскрыта площадь ок. 200 кв. м, то есть примерно четвертая часть всей площадки. Первый раскоп располагался в западной части площадки, второй - в восточной, у основания внутреннего вала, ограничивающего городище с напольной стороны. Второй вал шел параллельно восточнее. В раскопах обнаружен культурный слой толщ, до 0,5 м. В обоих раскопах встречены скопления камней, которые соответствуют остаткам пяти жилищ. Кладки, обнаруженные здесь, близки по виду и параметрам кладкам городища Грачёвка. Среди камней построек городища Логвиново обнаружено от одного до трех от-

---

141

---

крытых очагов округлой формы, окруженных камнями. В двух случаях очаги имеют глиняные поды. Как и жилища Грачевки, постройки Логвиново, как полагает Ф. Д. Гуревич (Гуревич Ф. Д., 1960, с. 365-367), также имели стены столбовой конструкции. На самом деле, реально можно считать столбовым только пом. (4), северо-восточный угол которого, обнаруженный в северной прирезке участка 2, представляет собой скопление ям с углистым заполнением. Документация раскопок городища-1 Логвиново, вскрывших остатки не менее пяти построек, содержит в ряде случаев глубинные замеры камней, распо-

---

143

---

ложение основных находок в пределах жилищ. Однако, как и для Грачевки, для жилищ Логвиново невозможно распределить по отдельным жилым комплексам керамический материал. Кроме того, нет уверенности, что обнаруженные жилища вскрыты в пределах небольших раскопов ("участков") полностью. Местонахождение основной части керамической коллекции из раскопок городища- 1 Логвиново неизвестно.
Городище Беляны Велке, расположенное на побережье Вислинского залива, раскапывалось М. Хафткой. Площадка городища имеет площадь 750 кв. м. Пять раскопов, заложенных по краям площадки, вскрыли примерно пятую часть общей площади памятника, не более 1180 кв. м. В раскопе 1, у подножия ограничивающего площадку с напольной стороны вала, обнаружены остатки жилища со столбовой конструкцией стен. Комплекс относится к позднему слою городища, датируемому по керамике XII-XIII вв. В это время, как считает автор раскопок (Haftka M., 1966, S. 150), городище являлось убежищем, уничтоженным крестоносцами в 1237 г. Нижний слой, датируемый по керамике VI-VII вв., остатков жилищ не содержал.
Раскопки на селище-2 Малиновка производились Балтийской экспедицией ИА АН СССР в 1979 г. (Архив ИА РАН, Кулаков В. И., 1979, № 7560). Раскоп, заложенный на селище в ходе спасательных работ, вскрыл 100 кв. м, что составляет седьмую часть предполагаемой площади памятника. Культурный слой в раскопе - серый суглинок толщиной от 0,4 до 0,8 м. На уровне предматерика в северной части раскопа обнаружены остатки столбового пом. 1, с раз-

---

144

---

валом печи-каменки (рис. 43), в южной части раскопа - северо-восточная часть углубленного в землю пом. 2. Здесь находилась печь с остатками глиняного свода и четырьмя последовательно сооружавшимися полами. Обнаруженные находки позволили датировать пом. 1 - IX-X вв., пом. 2 - X-XI вв. Материал из печи пом. 2 находит прямые аналогии в погребениях X-XI вв., расположенных в 0,6 км южнее могильника Ирзекапинис. Возможно, что жители селища-2 Малиновка хоронили умерших на этом могильнике.
Работы, произведенные Балтийской экспедицией ИА АН СССР в 1980 г. на селище-3 Клинцовка-Каменка, вскрыли 120 кв. м, примерно девятую часть предполагаемой территории селища (Архив ИА РАН, Кулаков В. И., 1980, № 7777). Культурный слой в раскопе - плотный, слабозолистый суглинок, толщиной до 0,5 м. В южной части раскопа обнаружено пом. 1 - бессистемное скопление ям от столбов и кольев, не позволившее выявить очертания постройки, являвшейся, скорее всего, хозяйственным сооружением. К северу от пом. 1 обнаружен углубленный в грунт котлован, окруженный по периметру столбовыми ямами - пом. 2. В пределах жилища обнаружены остатки открытого, ограниченного камнями очага, к северу от пом. 2 - развал камней второго очага. Дата этого жилища, судя по обнаруженной здесь керамике, - VI-IX вв.
Представленное выше состояние исследованности поселений пруссов пока не позволяет дать развернутую классификацию жилищ и, по состоянию исследованности памятников археологии Янтарного края, ограничивается лишь рамками раннего средневековья. Тем не менее представляется возможным, расположив жилища в хронологическом порядке, выявить основные типы построек VI-XIII вв. Учитывая неравноценный характер информации, добытый раскопками разных исследователей на протяжении почти ста лет, описание материала будет производиться на основе наиболее полно документированных жилых комплексов. В рамках этого набора будут представлены постройки, характеризующие имеющиеся типы жилищ пруссов.
Тип 1. К VI-X вв. относятся наземные жилища с расположенными по периметру столбовыми ямами (рис. 44). Примером таких построек может служить пом. 1, обнаруженное при раскопках селища-2 Малиновка. Пом. 1 выявлено на глуб. 0,35 м от современной дневной поверхности, представляет собой прямоугольное в плане пространство, ориентированное по линии север-юг, размер 3 х 3 м, по периметру ограниченное ямами от столбов. Пять таких ям обнаружено по углам и длинным сторонам постройки, размеры ям - до 1 х 1 м, глуб. до 0,5 м от уровня материка. Шестая яма в юго-восточном углу жилища уничтожена поздним котлованом. Заполнение столбовых ям - углистый слой или предматериковый грунт. По южному контуру помещения прослежены четыре ямы от кольев глуб. до 0,3 м. В северо-восточной части постройки обнаружена прямоугольная в плане яма глуб. 0,93 м, заполненная колотым горелым камнем, наибольшая концентрация которого отмечена в верхней части ямы. Заполнение ямы - золистый грунт с мелкими углями. В заполнении ямы встречены куски керамического шлака, фрагмент лощеного сосуна, куски костей животных. Видимо, это - развал печи каменки, рухнувшей в подпечную яму. С северо-запада к жилищу примыкает квадратное в плане скопление мелких камней (фундамент пристройки?). Инвентарь в пределах

---

147

---

жилища - развал крупного сосуда со следами правки на кругу, гвозди. Помещение по инвентарю датируется IX-X вв.
Подобные по конструкции жилища обнаружены при раскопках городищ Логвиново в пом. (1) (здесь и ниже №№ жилищ в скобках даются ввиду отсутствия у авторов раскопок своей нумерации жилищ), Беляны Велке в пом. (1), Русское в пом. (1). Для всех этих жилищ характерно расположение в углу печей-каменок, при раскопках обнаруженных в развалах. Две столбовые конструкции, обнаруженные раскопками на городище Грачевка, отличаются от других подобных помещений на поселениях пруссов отсутствием очагов и большими размерами (пом. (10) имеет размер 16 х 5 м). Эти сооружения можно трактовать как постройки хозяйственно-оборонительного назначения. Такие длинные дома возводились на городищах Литвы в нач. II тысячелетия н. э. Как и на городище Грачевка, на литовских городищах такие постройки обнаружены у основания вала (Zabela G., 1995, р. ИЗ). При всей отрывочности полевой документации в пом. (10) можно предполагать наличие двух входов (и, соответственно, трех отсеков) со стороны площадки. Такими входами можно считать перерывы в каменной кладке, крепившей столбовые конструкции стен, причем столбы, судя по их следам, стояли примерно через 2-3 м. В остатках не полностью вскрытого пом. (II) обнаружен перекрытый более поздним валом слой горелой пшеницы, что подтверждает трактовку постройки как сооружения хозяйственного назначения.
Тип 2. Со столбовыми жилищами пом. 2 селища-2 Малиновка сближает наличие ям от столбов и кольев. Однако котлован жилища позволяет выделить эту постройку особо. Пом. 2 представляет собой обнаруженное на глуб. 0,4 м от современной дневной поверхности прямоугольное в плане углубление, ориентированное по линии запад-восток, размер 5 х 1,4 м, глуб. от уровня материка 1 м (рис. 43). В юго-западной части котлована выбрана округлая в плане яма диам. 1,5 м, впущенная в материк на 0,2 м ниже основного уровня дна котлована. Заполнение этой ямы - интенсивно-золистый суглинок. С запада в яму вели две ступеньки. По северному краю котлована зафиксированы овальные в плане ямы 29 и 30, заполненные золистым суглинком. В яме 29 под развалом мелких камней - остатков открытого очага - обнаружены остатки челюсти коня. Края всех ям и котлована укреплены камнями. По периметру котлован окружен ямами от небольших столбов глуб. до 0,3 м. В 1,5 м к северу от котлована обнаружен развал камней очага. Эти камни обнаружены в верхней части округлой в плане ямы, заполненной горелой землей и кусками угля. Инвентарь в котловане жилища и ямах - фрагменты лепной керамики с дополнительным обжигом, обломки костей животных. Прямые аналогии этому жилищу обнаружены при раскопках селища Тумяны - Рыбачувка (Мазурско-Варминьское воеводство, Польша), причем здесь, в пом. 3/73, как и в пом. 2 селища-3 Клинцовка-Каменка, под очагом обнаружены остатки жертвы - зубы коня. Инвентарь всех этих жилищ позволяет их датировать VI-IX вв.
Тип 3. Из собранных в данной работе 24 построек половина представлена комплексами, при раскопках которых по периметру объекта обнаружены отдельные камни, лежащие плоской стороной вверх. Типичной постройкой тако-

---

148

---

го типа является пом. 3 городища Грачевка (Гуревич Ф. Д., 1960, № 435). Жилище обнаружено на глуб. 0,75 м, представляет собой прямоугольную в плане каменную кладку, ориентированную по линии север-юг, размер 7 х 4 м, состоящую из двух камер. По углам северной камеры находились камни диам. до 0,6 м, снизу фиксированные камнями меньших размеров. В каждой камере этого жилища по центру располагался наполненный углями открытый очаг, окруженный камнями. У очага южной камеры обнаружены бронзовые браслет, ложновитой перстень, балка складных весов, обломки бубенчиков, фрагмент держателя подвесок (рис. 42), янтарная бусина, куски янтаря, стрела. По типу браслета жилище датируется XII-XIII вв. и относится к раннему строительному горизонту городища. Несмотря на отрывочный характер полевой документации, это жилище можно интерпретировать как остатки срубной постройки с уложенными под нижний венец камнями. Впервые эта гипотеза была высказана В. В. Седовым (Седов В. В., 1975, с. 301). Жилища этого типа обнаружены на городищах Грачевка (среди них - две двухкамерные постройки), пом. 1(9), Логвиново, пом. (1) - (3), (5), Русское, пом. (1), Веклице, пом. (1). В последнем жилище сохранились остатки пола и нижнего венца сруба, который покоится на камнях фундамента. Кроме этих камней, характерными признаками таких построек являются размещение очагов (иногда - с глиняным подом) в центре жилища, обнаруженные среди камней фундамента куски глиняной обмазки (остатки покрытия стен), наличие в ряде случаев фундаментов пристроек. При раскопках расположенного на берегу Вислинского залива городища Богданы обнаружены остатки сгоревших деревянных жилищ, размер 4 х 3 м, без столбовых ям. Возможно, они также относятся к описанному выше типу жилых сооружений (Odoj R., 1970b, S. 664). Данный тип жилища у пруссов зафиксирован в X-XIV вв. Следует отметить, что срубы с очагами, имеющими глиняный под, появились в Прибалтике уже во II-III вв. н. э. (Седов В. В., 1975, с. 252), причем срубные жилища Литвы в V-VIII вв. имели устойчивый параметр ок. 4 х 4 м (Daugudis V., 1982, р. 55). Срубные постройки городища Грачевка конструктивно (остатки обмазки стен и каменное основание сруба) находят прямые аналогии в домостроительстве латгалов, земгалов и древних литовцев.
Материал, имеющийся к настоящему времени касательно срубных построек пруссов, не позволяет пока делать однозначные выводы. Однако как предположение можно выдвинуть тезис о том, что такая конструкция жилья была основной для населения междуречья Ногаты и Деймы к началу II тысячелетия н. э. Вполне вероятно, что жилища пруссов этого времени походили скорее не на общеизвестные срубные сооружения восточных славян, а имели, как и у жителей Западной Литвы X-XIV вв., поднимающиеся от нижнего венца вертикальные столбы (рис. 44).
Наличие такой каркасной конструкции стен жилищ пруссов подтверждается данными "Помезанской правды" (1340-1433 гг.). В статье 44 "О нападении в доме" упоминается столбовая конструкция стены (дома или ограда усадьбы?), в статье 87 "О домашнем мире" отмечено: "В чьих четырех столбах будет нарушен мир, тому причитается половина (возмещения) домашнего мира" (Пашу-

---

149

---

то В. Т., 1955, с. 14-7). Другие источники упоминают отдельные детали конструкций и интерьера прусских жилищ XIV-XVI вв., времени дальнейшего развития домостроительства пруссов. В "Хронике Пруссии" Петра из Дусбурга упоминается то, что "...Криве безо всякого колебания показывал и то, как мертвый распоряжается одеждой, орудием, конями и челядью, и для вящей убедительности говорил, что на притолоке дома своего он оставил такой-то след копьем иди другим орудием" (Петр из Дусбурга, 1997, с. 52). Этнографические сведения XVI в. дают нам возможность ознакомиться с архаикой прусского домостроительства. Постройки этого времени сооружались местным населением из дерева (стены) и соломы (крыша), в плане имели овальную форму (?). Существовало два типа построек - namus (дом, отапливаемый по-черному, при помощи открытого очага, ограниченного камнями - stabni) и umnode (дом с печью для хлеба /глинобитной?/ wumpnis). В печи последнего обыкновенно имелось углубление для углей для разжигания огня на следующий день. Возможно, этот уголь мог быть использован для отопления дома ночью. В сведениях по прусской этнографии существуют понятия buttan (сени), lanxto (окно), langalis (отверстие в крыше или стене для выхода дыма от очага), luckis (лучина), maltuwa (помещение-пристройка для жерновов?) (Fischer А., 1937, S. 18). Все эти понятия гипотетически можно связать со срубными жилищами, эти элементы жилища существовали у пруссов, возможно, уже к началу II тысяч, н. э.
Кроме упомянутых выше трех типов жилищ пруссов, известны два помещения (пом. (1), (2) селища Мыслентин), представленные котлованами без окружающих столбовых ям. Описание одного из них таково. Пом. (1) обнаружено на глуб. 0,30 м, представляет собой прямоугольное в плане углубление, ориентированное практически по линии север-юг, размер 6 х 2 м, глуб. до 0,4 м от древней дневной поверхности. В северной части углубления обнаружены остатки округлой в плане печи (в яме?), диам. ок. 1,7 м. В печи прослежен слой угля. В заполнении котлована жилища обнаружены фрагменты круговой керамики со слабо отогнутым венчиком, орнаментированной прорезными линиями и штампом. Помещение по инвентарю датируется X-XI вв. (Ebert M., 1926, S. 27).
Наличие у пруссов углубленных в грунт жилищ косвенно подтверждается сообщением М. Муриниуса о походе в Пруссию польского короля Болеслава II Смелого (после 1058 г.): "Пруссы, думая, что король удалился в Польшу, вышли из своих ям, а наиболее смелые, не видя перед собой никого, начали рассуждать о вторжении в Польшу..." (Murinius M., 1989, S. 37).
Размещение жилищ в пределах поселения и наличие строительных периодов можно пытаться восстановить только на примере раскопанной практически полностью малой площадки городища Грачевка. Материал, обнаруженный в пределах ряда жилищ, позволяет выявить ранний этап застройки площадки - XI-XII вв. В это время, судя по плану (рис. 40), сосуществовали две длинных столбовых постройки оборонительно-хозяйственного назначения и пять срубных построек. Все эти дома в плане образовывали улицу, ориентированную параллельно большему диаметру площадки, по линии северо-запад -юго-восток. Въезд на площадку, по-видимому, находился с запада и осуществлялся при помощи моста, перекинутого через ограждавший площадку в этом

---

150

---

месте ров. Судя по наличию в пределах пом. (10)и(11) слоя пожара, постройки этого горизонта были уничтожены огнем. Не исключено, что перед сооружением этих построек поверхность площадки была выровнена, на что указывает мощное скопление керамики в северо-восточной части площадки. Правда, соотнести этот вывод с выявленными здесь Ф. Д. Гуревич в культурном слое тремя напластованиями не представляется возможным. Можно только предположить, что выявленный автором раскопок слой черно-коричневой земли, перекрывающий "слой нижнего горизонта" (Гуревич Ф. Д., 1951, № 559) и является следами пожара помещений первого строительного периода. В пользу этого предположения говорят и глубины залегания жилищ этого периода (менее 1 м от современной дневной поверхности). Следующий строительный период представлен остатками трех жилищ, непосредственно перекрывающих камни фундаментов более ранних построек (Гуревич Ф. Д., 1960, рис. 37). Датировку позднему этапу застройки площадки дает материал из южной камеры пом. 3, относящийся к XII-XIII вв. Планировка жилищ этого этапа не дает возможности говорить о наличии здесь улицы. Такой же вывод следует из попытки воссоздания планировки городища-1 Логвиново.
Выводы, базирующиеся на приведенном выше опыте разбора 24 построек раннесредневековых пруссов, заключаются в следующем:
Столбовые постройки на поселениях междуречья Ногаты и Деймы известны с эпохи энеолита. В эпоху раннего железа (Gaerte W., 1937, S. 84, 85; Abb. 1) и первой половины I тысячелетия н. э. (Gaerte W., 1929, S. 249) предки пруссов продолжали возводить жилища только столбовой конструкции. Возможно, уже к середине I тысячелетия н. э. у пруссов, как и у соседствующих балтских племен, появляются срубные постройки, однако конкретные доказательства этого пока отсутствуют. К этому времени относятся обнаруженные на прусском поселении две нехарактерные для балтов углубленные в грунт постройки со стенами предположительно срубной конструкции. Наличие подобных построек в мазурском регионе (селище Тумяны-Рыбачувка) со смешанным населением, а также конструктивные особенности этих сооружений (например, остатки глиняной обмазки стенок котлована), позволяют выдвинуть гипотезу о восприятии такого рода построек населением мазурского региона от соседствующих славян Мазовши.
Приведенный выше опыт типологизации жилищ пруссов позволяет выдвинуть предположение о том, что столбовые конструкции, традиция сооружения которых жила на земле пруссов с эпохи неолита, безраздельно господствовали в домостроительстве пруссов минимум до IX в. В середине I тысячелетия н. э. под влиянием извне как исключение появляется результат смещения разноэтничных традиций - столбовая постройка с углубленным в грунт котлованом. Начиная с X в., как и остальные балтские племена, пруссы начинают самостоятельно овладевать приемами строительства срубных жилищ. Последние доживают, видимо, в прусской традиции домостроительства до XVI в.
До 1991 г. в Зеленоградском р-не Калининградской обл. сохранялся только один дом со столбами, поддерживающими крышу, и с фахверковой конструкцией стен, располагавшийся у пос. Покровское. Размеры дома - 25 х 5 м, дом

---

151

---

разделен перегородками на три отсека, крыт соломой. Не исключено, что дом был сооружен местным населением в первой пол. XIX в. Его внешнему виду и параметрам совершенно аналогичен вид дома в пос. Безымянка. Этот дом был сооружен на основании из валунов, стены сложены из кирпича, дом также разделен на три отсека, причем в среднем располагается хлебная печь. Резко отличаясь от окружающей типично среднеевропейской застройки XX в., эти дома донесли до нас средневековые традиции домостроительства пруссов. При этом следует признать, что такие черты данных построек, как фахверковая конструкция стен и устройство стойла для скота под одной крышей с людским жилищем, указывают на значительное влияние, оказанное на позднее прусское домостроительство силезских и саксонских переселенцев XVIII в.
К настоящему времени быт пруссов был известен лишь на основе фольклорно-этнографических данных. Как показывает местная устная традиция, на пороге орденских завоеваний в Юго-Восточной Балтии, хозяйство в прусском доме велось женщинами. Последние были настолько бесправны, что даже не могли в процессе еды сесть за один стол с домохозяином (Gerlach H., 1981, S. 27). Учитывая возможность приобретения мужчиной трех жен (Кулаков -В. И., 20006, с. 30), можно смело предполагать, что все домашние дела у пруссов в эпоху раннего средневековья исполнялись женскими руками - от керамического производства до приготовления пищи. Правда, подобное неравноправное для женщин положение дел вряд ли можно фиксировать с самого I тысячелетия н. э.
С первых веков нашей эры вплоть до середины VII в. на могильниках земли пруссов представлены как мужские, так и женские погребения. Как показывают антропологические исследования проф. В. Н. Звягина на материале могильника "Гора Великанов", для V в. процент женских (и детских) комплексов значительно превалирует над мужскими. Скорее всего, это связано с гибелью воинов в походах, далеко от земли предков. Обилие инвентаря в женских погребениях может предполагать существовавшее в V-VII вв. их равноправное с мужчинами существование в доме. Более того, находки в таких погребениях нескольких групп костей указывают на достаточно высокое социальное положение погребенных женщин, сопровождавшихся в мир иной зависимыми (?) членами родового коллектива. Иглы и пряслица, встречаемые в могилах прусских женщин, указывают на значительную роль прядения и шитья в их бытовой деятельности. Ситуация кардинально меняется к началу VIII в. с окончательным выделением из прусских родовых коллективов индивидуальных семей, как это было показано, в частности, на материале могильника Суворове. Именно к этому времени относится стабилизация местной дружины, создание в ее рамках внутренней иерархии. Погребения военачальников сопровождаются захоронениями рядовых воинов и женщин (Кулаков В. И., 1989д, с. 35-39). К началу XI в. многие из погребений воинов содержат останки кремированной женщины. Последние вычленяются по остаткам поврежденных на костре украшений и бытовых предметов - ножниц и пряслиц. Приготовление пищи, состоявшей в первую очередь из рыбы, мяса домашних и диких животных, далее - из хлеба, крупных каш, молока и мёда (Baumann К., 1991, S. 32), зависе-

---

152

---

ло от женщин. Они не только пекли хлебы, но и приготовляли меды и, позднее, пиво. Если мукомольный процесс в V-VII вв. осуществлялся при помощи зернотерки, то уже в XI-XII вв., судя по находке на могильнике-2 Коврове, на Самбии в ходу были ручные каменные жернова. Огонь в очаге при помощи кресала разжигал мужчина, однако угли могли сохраняться и с вечера, накрытые широко распространенным среди западных балтов на протяжении всего I тысячелетия н. э. сосудом с отверстиями. Судя по находкам на могильниках и поселениях, к середине VII в. парадная лощеная столовая посуда исчезает из обихода пруссов, заменяясь лепными горшками различных объемов, изготовлявшихся в пределах семьи. Столовые наборы (горшки изготавливались при помощи поворотной дощечки или гончарного круга) вновь появляются на рубеже X-XI вв. под влиянием торговли с западными славянами, а затем - и с центрально-европейскими странами. К XII в. в Пруссии получают распространение круговые горшки вытянутых очертаний, пригодные для хранения жидкостей (данная форма существовала на Самбии вплоть до середины XX в.), и крупные керамические горшки для зерна. Как показывают раскопки, данная посуда в доме концентрировалась вокруг очага.
Показательно, что лишь ввиду необходимости осуществления культовых обетов прусские мужчины были вынуждены выполнять некоторые домашние работы (например - прясть) (Матузова В. И., 1986, с. 67). В быту пруссов религия занимала значительное место, что будет показано в одной из последующих глав.
В усадебный комплекс пруссов, имевший вид хуторских построек, входили зерновые клети, помещения для домашних животных (прежде всего - для лошадей) и баня (Матузова В. И., 1987, с. 288). Весь комплекс, как показывает "Помезанская правда", окружался изгородью, в пределах которой и проходила повседневная жизнь прусской семьи. По мере взросления детей, обзаводившихся собственными семьями, они продолжали жить под единой крышей отеческого дома - "не разрывая дворищной связи, семья распадалась на дымы", что было уже традиционным у пруссов к XIII в. (Пашуто В. Т., 1959, с. 287).
Семейная усадьба не была закрытой для внешнего мира. Одной из устойчивых прусских традиций, доживших до XIX в., было бережное отношение к путешественникам и беднякам. Хронист Длугош пишет в XV в.: "Никому не дозволялось (в Пруссии. - В. К.) лечь спать голодным, надо было направиться в любой дом, всюду получая пищу" (Dfugosz J., 1867, S. 132). Идеальную картину прусского семейного быта мы находим в одной из семнадцати заповедей, оставленных пруссам их легендарным вождем Видевутом и сохраненных в устной традиции: "...Мы должны испытывать перед нашими богами страх и почтение. Ибо они дали нам в этой жизни красивых женщин, много детей, хорошую еду, сладкие напитки, летом - белую одежду, зимой - теплые кафтаны, и мы будем спать на больших мягких постелях" (Ostpreussische Sagen, 1986, S. 15). Достаточно непритязательный быт пруссов был непосредственно связан с ведением хозяйства и другой деятельностью, выходившей за пределы семейной усадьбы.
Хозяйственная деятельность подобного рода является в истории населения западных рубежей балтского мира наименее исследованной. Непосредственно этой проблеме были посвящены основанная прежде всего изданных письмен-

---

153

---

ных и лингвистических источников работа О. Хайна (HeinO., 1890, Н. IV, S. 146-167; Н. VII, S. 173-216) и научно-популярная книга Л. Окулич-Козарин (Okulicz-Kozaryn L., 1997). В предлагаемом ниже обзоре черт прусского хозяйства доорденского времени, включающего новейшие, хотя и весьма немногочисленные по данной теме археологические находки, в целях продолжения историографической традиции будет сохранена последовательность описания хозяйственных отраслей, предложенная О. Хайном.
Охота, как, впрочем, и рыбная ловля, вследствие выгодных природных условий, являлась уже с эпохи мезолита минимум по VII в. н. э. ведущим промыслом местного населения (Кулаков В. И., Тимофеев В. И., 1992, с. 14). Древние обитатели прусских лесов - тарпаны, олени, косули, туры, кабаны - существовали здесь в изобилии на всем протяжении первой пол. II тысячелетия н. э., отдельные виды этих животных сохраняются в прусских лесах и по сей день. Охота в Пруссии была престижным занятием местных землевладельцев в XIX - нач. XX в. Традиции этих занятий своими корнями уходят в далекое прошлое. Письменные источники свидетельствуют о том, что молоко и мясо тарпанов употреблялось пруссами в пишу не только в доорденское время, но и в XVI в. (Hein О., 1890, Н. VIII, S. 175).
Эстии в римское время и пруссы в эпоху викингов занимались промыслом пушного зверя (бобры, куницы, ласки до сих пор встречаются в местных лесах) и торговлей пушным товаром. В первой половине I тысячелетия этот вывод основывается на факте создания эстиями речного торгового пути (см. главу 7), по которому из самых дальних уголков Балтии на Самбию собирались особо ценившиеся в Европе товары (прежде всего - меха), которые затем отправлялись с Янтарного берега по давно налаженным водным путям. Адамом Бременским для третьей четверти XI в. отмечено: "Они (пруссы. - В. К.) в изобилии имеют неизвестные (нам) меха, которые разливают в нашем мире смертельный яд гордости. И при этом ценят они эти меха не выше всякой дряни и при этом, думаю, произносят нам приговор, ибо мы всеми путями стремимся к обладанию меховыми одеждами, как к величайшему счастью. Поэтому каждый (прусс) за полотняную рубаху, называемую у нас "фальдоне", приносит драгоценные меховые шкурки" (Adam von Bremen, 1986, S. 268). Охотничье снаряжение, пригодное для ловли пушного зверя, видимо, составляли силки и капканы, по объективным причинам не сохраняющиеся в археологическом материале. При охоте на крупного зверя в XI-XIV вв. использовались небольшие по размерам дротики-сулицы (рис. 44,6) и рогатины (тип GI). Остеологический материал, крайне слабо изученный в прусской археологии, тем не менее подтверждает наличие следов охоты в междуречье Ногаты и Преголи в начальной фазе средневековья (Odoj R., 1968, S. 130).
В Пруссии как в XIX-XX вв., так и в доорденское время наилучшим для охоты временем являлась зима. Кавалькады всадников и одиночные охотники углублялись в разделявшие прусские волости леса в поисках зимней дичи, мясо которой затем могло долго сохраняться при естественно-низкой температуре. Облик прусского воина и охотника воссоздает перед нами текст Христбургского договора 1249 г.: "...родовые жрецы... видят предлежащего мертвеца, летяще-

---

154

---

го среди неба на коне, украшенного блистающим оружием, несущего на руке сокола..." (Пашуто В. Т., 1959, с. 501). Прусские нобили продолжали сопровождаться в мир иной своими охотничьими соколами и псами даже в XVI в.
Рыболовство и морской промысел являлись наравне с охотой постоянным источником пропитания жителей земли пруссов, оставаясь таковыми и по сей день. Обилие озер и рек, Куршский и Вислинский заливы, удобные бухты северного побережья Самбии самой природой были предназначены для рыболовства. Многочисленные находки многофункциональных втульчатых топоров, которые могли использоваться в качестве пешней, на самбийских могильниках II-IV вв. н. э. показывают популярность у эстиев подледного лова в заливах (см. главу 4). Бытовые и хозяйственные орудия, в том числе и рыболовные, позднее, в пору существования прусской культуры в соответствии с изменившимися культовыми воззрениями уже в значительно меньшем количестве помещались в могилы местного населения. Однако это не может свидетельствовать в пользу факта отсутствия в раннем средневековье рыболовства у берегов Самбии, Натангии и Вармии. Этой отрасли хозяйства отводится большое место в прусской устной традиции. В преданиях, отражённых в "Прусской хронике" и повествующих о борьбе пруссов с жителями Мазур, условно датируемой второй пол. VII в., сообщается о выплате пруссами дани захватчикам заготовленной впрок (засоленной?) сельдью (Grunau S., 1876, S. 67). Наличие интереса пруссов к ловле крупной рыбы у северных берегов Самбии подтверждается находкой в погр. 12 могильника Ирзекапинис остроги (Кулаков В. И., 1990а, с. 74, табл. X, 1). Уже в слоях IX в. на поселениях находятся костяные кочедыки (городища Пасымь, Решель), что указывает на изготовление и ремонт рыболовных сетей. Рыболовные крючки в слое XIII в. на городище Квидин свидетельствуют о применении пруссами индивидуальной рыбной ловли. Информация Петра из Дусбурга о военных действиях сер. XIII в. в Надравии содержит данные о разведении пруссами рыб в прудах (Okulicz-Kozaryn L., 1997, S. 302). Позднее, до XVII в. на юго-восточном берегу Вислинского залива, и ныне богатого рыбой, пруссы приносили частью своего улова жертвы богам Курхо и Барс-дойтису, а жрецы предугадывали исход рыбной ловли (Hein О. 1890, Н. VII, S. 177).
В сакральную силу молитв для привлечения рыбы в сети в нач. XVI в. верили сембы (Кулаков В. И., 1996в, с. 38). Рыболовы еще в XIX в. осуществляли в море обряды, приуроченные ко дню Св. Иоанна (Ostpreussische Sagen, 1986, S. 30). Дротики с крючком на конце тордированного черешка (рис. 45,7) явно использовались сембами в сер. XI в. в морском промысле на тюленей, память о которых в прусских легендах дожила до нач. XIX в. (Ostpreussische Sagen, 1986, S. 77). Таким образом, пруссы с полным правом, как отмечает в кон. XVII в. К. Харткнох, могли называть себя "рыбаками и корабельного дела людьми божией милостью" (Tolkdorf U., 1991, S. 9).
Животноводство в раннесредневековой истории пруссов, начиная с известного сообщения Вульфстана (конец IX в.) о ритуальных скачках (Топоров В. Н., 1990, с. 14) фиксируется прежде всего фактом коневодства. Как было показано в главе 4, особое внимание к боевым коням было привито жителям Янтарного берега ещё в начале нашей эры разноэтничными всадниками "Самбийской алы".

---

156

---

Кони уже с середины V в. н. э. становятся обязательными спутниками воинов Самбии в их последнем путешествии в мир иной. Они, несомненно, имели и сакральное значение, воспринимаясь как спутники бога грома и молний Перкуно. Для многих народов Евразии "конь как мифорелигиозный символ в культурах, внесших свой вклад в становление западного средневековья, двулик. Одна ипостась его героическая, солярная. Другая - погребальная и хтоническая" (Кардини Ф., 1987, с. 64). Обычай питья конской крови - характерной черты местной исторической этнографии - археологически зафиксирован для середины V в. находкой в погр. 254 могильника "Гора Великанов" в комплексе со скребницей железного острия для прокалывания шкуры коня и добывания его крови. Практически на всем временном отрезке между II и XII вв. основным массовым инвентарем на прусских могильниках являются детали конского снаряжения, в X-XI в. приобретающие на севере Самбии роскошный вид (рис. 45). Это позволяет предполагать особое место коня и коневодства, основы благосостояния прусской семьи, в местном быту. Облик средневекового коня, которому в Пруссии каждый декабрь посвящался особый языческий праздник, сохранялся неизменным до XVIII в.: "Лошади, достигавшие высоты в один метр шестьдесят сантиметров, с короткой шеей, длинной гривой и сильным хвостом, стояли на коротких ногах. Однако в своей прыти они были упорными и при этом не имели притязаний" (Podehl H. С., 1985, S. 113). Особое отношение пруссов к своим коням сохранилось и в орденское время. На новой основе возродились упоминавшиеся в Пруссии еще Вульфстаном "призовые" скачки, одна из которых состоялась в рамках народных увеселений в 1499 г. в Кенигсберге. Кровь прусских коней струилась в чемпионах известнейшей в мире тракенской породы, выведенной в верховьях р. Прегель во второй пол. XVIII в.
Нет сомнений в представленности в прусском стаде II-XIII вв. коров, овец, свиней, домашней птицы, что подтверждается поздними лингвистическими данными (Hein О., 1890, Н. VII, S. 181, 182). Дальнейшие исследования прусских поселений эпохи раннего средневековья, без сомнения, дадут этому вещественные доказательства. Погребальные древности, на которых было сконцентрировано внимание археологов Пруссии, не содержали информации по этой проблеме. Письменные источники, упоминая о стадах скота в Пруссии, не конкретизируют их состав (Dlugosz J., 1867, S. 337). Палеоклиматическая ситуация на Самбии в нач. II тысячелетия н. э. позволяет предполагать выпас скота в пределах волостных территорий, на лесных опушках. Идеальными пастбищами по сей день являются заливные луга в пойме р. Преголи, борьба за которые сыграла значительную роль в освободительном движении пруссов во второй пол. XIII в. (Пашуто В. Т., 1958, с. 30). Чрезвычайно удобные для скотоводства природные условия земли пруссов позволили Е. Антоневичу выдвинуть предположение о ведущей роли скотоводства в сельском хозяйстве пруссов, во всяком случае в пределах V-VI вв., "ибо оно не только снабжало население мясом круглый год, но и давало прибавочный продукт" (Antoniewicz J., 1966, S. 35). Это выгодно отличало животноводство у западных балтов от земледелия, которое ввиду сложной климатической обстановки и неудобья почв было относительно результативным лишь на Самбии и в отдельных пунктах Мазурского Поозерья.

---

157

---

Земледелие является на нынешнем уровне исследования наиболее сложным вопросом в изучении прусского хозяйства. Земледелие (огородничество? ) отмечено у эстиев еще Тацитом (Тацит, 1969, с. 372). Однако во всем объеме прусского археологического материала более поздних эпох прямые свидетельства наличия земледелия у пруссов немногочисленны и заключаются в следующих находках (рис. 46):
1. Поселения I и IV Вышемборк - хозяйственные ямы с обмазанными глиной стенками, предназначавшиеся, судя по находкам, для хранения зерна (V- VII вв.) (Nowakowski W., 1981, S. 319, 320).
2. Городище Пасымь - плужный нож в слое XIX в. (Odoj R., 1970b, S. 114).
3. Городище-2 Логвиново (епископский замок Рихтхоф) - сошник в слое XIII-XIV вв. и фрагмент серпа в помещении 15.
4. Городище Грачевка - запас зерна пшеницы в помещении II и два серпа (один из них - бронзовый, имеющий явно сакральное значение) в помещении 8 (XI - нач. XII в.) (Гуревич Ф. Д., 1960, с. 439, 440).
Убедительные доказательства достаточно высокой агрокультуры пруссов, заключавшиеся прежде всего в номенклатуре злаков (пшеница, ячмень и овес), приемов и орудий земледелия известны лишь по данным Эльбингского Вокабуляра XV в. (Hein О., 1890, Н. VII, S. 164-188). По мнению Л. Окулич-Козарин, с конца XI в. в центре прусского племенного ареала, занятого тогда преимущественно лиственными (дубовыми) лесами, возникает трёхпольный принцип землепользования, для пахоты используется заимствованный у западных славян плуг на конной тяге, с XII в. применялась coxa (Okulicz-Kozaryn L., 1997, S 297, 298). Эти выводы, частично основанные на орденских письменных источниках, не получают пока реального подтверждения в доорденской археологии Пруссии. Однако основной вывод, сделанный польской исследовательницей относительно базового принципа обработки земли пруссами - подсечно-огневое земледелие, - верен. Его неотъемлемыми атрибутами являются топор, массивный нож для устранения с деревьев веток и кресало для добывания огня. Эти предметы в обязательном порядке присутствуют в погребальном инвентаре эстиев II - сер. V в. (см. главу 4) и нередко присутствуют в прусских могилах V-XI вв. Стабилизация подсечно-огневого земледелия, формирование постоянного алгоритма обработки полей, очищенных от леса, вызывают, как правило, увеличение продолжительности функционирования сельских поселений сопадают по времени с окончательной победой кремации над имгумацией и с установлением приоритета Бога-Громовержца в местном культе (Гусаков -М. Г., 2001, с. 57). Отмеченные феномены реализуются в археологии Юго-Восточной Балтии в III-V вв. н. э. и обязательны для прусской культуры.
Выращивание пруссами технических культур (лён, конопля) ставится под сомнение приведенным выше сообщением Адама Бременского о приобретении пруссами у западноевропейских торговцев полотняной одежды.
В современной науке признается возможность влияния на развитие прусского земледелия соответствующих славянских традиций начала II тысячелетия н. э. Распашка земель в Пруссии начала XIII в., судя по данным письменных источников, производилась при помощи конных упряжек.

---

156

---

Возможно, высокий уровень развития сельского хозяйства к XIII в. косвенно подтверждается самым высоким для Балтии уровнем плотности населения Пруссии - 4 человека на 1 кв. м. (Lowmianski H., 1931, S. 95).
Подсобные направления прусского хозяйства, заключавшиеся в огородничестве, садоводстве, лесном собирательстве грибов и ягод, пока для I-XIII вв. можно лишь предполагать. Существование данных отраслей вполне логично при учете располагающего к этому климата Пруссии. Не вызывает сомнения сбор пруссами на всем протяжении своей истории лесного меда, что в принципе характерно для всех балтов. Близкое знакомство пруссов с повадками пчел, отраженное в местных легендах, прямо указывает на существование в древней Пруссии бортничества. Ярким подтверждением этого являются находки ножей с полукруглым лезвием в могилах I-III вв. н. э. Ранее считавшиеся бритвами, эти ножи соответствуют по своей форме и размерам инструментам, которыми до сих пор пчеловоды обрабатывают пчелиные соты. Возможно, имитацией бортей являются стремящиеся по очертаниям своей формы к цилиндру урны с отверстиями конца V-VI в., известные в материале мазурской культурной группы, основы которой в западной части Мазурского Поозерья были заложены пруссами-переселенцами. Как и многие другие индоевропейские племена, пруссы могли обожествлять пчел, считая их вестниками между мирами живых и мертвых (Иванов Вяч. Вс., Топоров В. П., 1982, с. 355).
Литейное и металлургическое производство изделий как из черного, так и из цветного металлов, судя по данным археологии, существовало у эстиев еще с конца I тысячелетия до н. э. Видимо, римским временем следует датировать мастерскую литейщика - углубленное в грунт помещение с двумя разновременными кострищами, среди углей которых найдены капельки бронзы, рядом с кострищами - ямы с отходами бронзолитейного производства на могильнике "Гора Великанов". Здесь явно изготавливались детали погребального инвентаря. Комплексы подобной облегченной конструкции известны среди металлургических объектов севера Европы эпохи переселения народов, входивших в состав поселений культово-административного характера (Holmquist W., 1983, S. 93, 96, 113).
Раскопками В. Новаковского на поселении Вышемборк (окрестности г. Мронгово) была обнаружена плавильная печь, в которой из болотной руды добывалось железо в VI-VII вв. н. э. К сожалению, информация о данном комплексе так наз. "богачевской культуры", родственной древностям Самбии, крайне скудна, как и данные о вскрытых на южном пограничье прусской культуры "мастерских литейщиков" на поселении Тумяны-Рыбачувка и на городище Франкново. Эти комплексы представляют собой углубленные в грунт помещения с печами и припечными ямами. В заполнении помещений обнаружены, кроме фрагментов керамики, шлаки цветных металлов, уголь, бронзовые накладки для конского оголовья (Тумяны). Конструктивно данные производственные комплексы, на которых, возможно, в VI-VII вв. осуществлялись небольшие по объему металлургические операции (мелкое плавление и пайка изделий), не отличаются от описанного выше комплекса на "Горе Великанов". Качество прусской кузнечной продукции этого времени, судя по металлографическим анализам, нельзя назвать высоким (Piaskowski J., 1979, S. 354, 355).

---

160

---

В ходе исследований поверхности крупного по размерам поселения Со-сновка, проведенных в 1934 г. К. Энгелем, на памятнике были обнаружены 8 каменных кладок, в пределах которых находились куски шлака и болотной руды, оплавленные серебряные украшения и подвергшаяся действию огня (?) германская имперская монета X в. Автор исследований считал это остатками производственного комплекса по обработке черных и цветных металлов (Engel С., 1938, S. 216). Не исключено, что в данном случае были открыты в распашке развалы сложенных из камней домниц. В 1978 г. в ходе разведочных работ Балтийской экспедиции ИА РАН на восточном краю поселения Соснов-ка было обнаружено большое количество кусков болотной руды (Кулаков -В. И., 1990а, с. 50), что в принципе подтверждает вывод К. Энгеля.
Учитывая высокую степень самобытности изделий из черных и цветных металлов уже с первой половины I тысячелетия н. э. на Самбии и прилегающих территориях (Кулаков В. И., Тимофеев В. И., 1992, с. 23), следует предполагать определенные успехи развития металлургии уже у эстиев начала нашей эры. Прусские мастера, наследники их традиций, постоянно находились в курсе тех нововведений, которые возникали в металлообработке Евразии на ранней фазе средневековья. Не последнюю роль играли здесь и прямые контакты с иноплеменными мастерами, как, например, с выходцами из тюркского мира. Техника мелкого пуансона, впервые появившаяся в земле пруссов на "кольце из Штро-бьенен", вышедшем из рук аварского златокузнеца на рубеже VII-VIII вв. (Кулаков В. И., 1991, с. 139), встречается на прусских изделиях из бронзы и серебра вплоть до XIV в.
Практически все многообразие прусских стремян VIII-XII вв. восходит к тюркским и протомадьярским прототипам (Кулаков В. И., 19996, с. 271). Параллельно развиваются технологические приемы металлообработки, давно уже вошедшие в набор черт исторической этнографии западных балтов. К ним относятся прежде всего плакировка серебром бронзовых предметов и создание тасмы, наиболее ярко отраженные в накладках сбруи коней прусских дружинников X-XI вв. (рис. 47). Начало II тысячелетия н. э. явилось звездным часом для кузнецов Самбии. Используя новейшие достижения мастеров запада и востока Евразии, сембы изготовляли великолепные образцы вооружения для местных воинов. Наиболее самобытными их творениями были наконечники копий различных (в том числе и собственно прусских) форм. Лезвия копий подвергались дамаскировке (Кулаков В. И., Толмачева М. М., 1987, с. 99, 100), втулки обтягивались серебром и покрывались таушированным орнаментом из прокованных полос, составленных из бронзовой и серебряной проволоки, характерным только для культуры пруссов (La Baume W., 1941a, S. 29) (рис. 48). Прусский орнамент, отразившийся на упомянутых выше втулках копий, прошёл в своём формировании несколько стадий.
Ведущим признаком традиционного декора эстиев и пруссов (возможно, и всех западных балтов) в I-XI вв. н. э. является орнаментальная полоса, концептуально восходящая к местному декору раннего железного века. Упомянутая полоса в виде чередования зигзагов являлась оберегом для погребальной керамики эстиев, будучи связанной, видимо, с символикой солнечных лучей.

---

161

---

На протяжении I-V вв. н. э. данный элемент орнамента эстиев обнаруживает тенденцию к расчленению, его отдельные элементы обретают возможность самостоятельного существования, видимо, в качестве магических "руно-образных" знаков-оберегов. Этот процесс можно считать результатом перемен в культовом сознании эстиев, развивавшимся при непосредственном контакте с миром германского язычества.
К VI в. в междуречье Вислы и Деймы формируется композиционный стиль Брисингамен (Кулаков В. И., 1997в, с. 59), непосредственно развивающий идеи зонального орнамента римского времени. Параллельно, на "микроуровне" возникает стиль "волчий зуб" (генетически связан с символикой солнечных лучей на керамике раннего железного века), позволяющий адаптировать в западно-балтской среде новации германских декоративных традиций. В рамках этого стиля к X в. складывается устойчивый вид декоративной композиции (геомет-

---

163

---

рическая, реже - антропо- или зооморфная фигура-оберег в центре предмета, по периметру окружённого орнаментом "волчий зуб"), берущей начало в стиле Sosdala. Окончательно складывается схема магического использования прусского орнамента. Декорированные украшения и детали убора оберегали при помощи нанесённых на них магических символов наиболее мистически уязвимые, по мнению пруссов, места совмещения краёв одежды (фибула, застёжка ворота рубахи и т. п.), части головных уборов/венчиков (локальная защита) или полностью предотвращали контакт субъекта с враждебными мистическими силами посредством опоясывания его декорированным поясом (тотальная защита). Детали инвентаря, выполнявшие важнейшие для человека функции - оружие, предметы конского снаряжения и т. п., - также сопровождались магическим узорочьем, элементы которого не позднее рубежа X-XI вв. обрели не только (не столько?) магический, но и социальный смысл.
На завершающей фазе эпохи викингов население Юго-Восточной Балтии воспринимает приёмы работы скандинавских златокузнецов, что приводит к возникновению стиля Гландо (Кулаков В. И., 19986, с. 42). В рамках этого стиля используются символы дракона (властитель Мирового Океана змей Ёрмунганд?), пришедшие из мира скандинавских традиций и представленные, в частности, на втулках прусских копий поздней фазы эпохи викингов (рис. 48). На XIV в. приходится феномен возрождения этого стиля, явно обладающего социальной окраской. Предметы, украшенные в стиле Гландо, даже под властью Ордена продолжали служить признаком элиты западнобалтского общества. Знаковыми фигурами, символами этой элиты являются в XIV-XV вв. парные изображения козлов Тора-Перкуно, олицетворявшие священную мощь властителя грома и молний, оберегавшую обитателей Балтии. Параллельно упомянутые символические изображения являлись показателями высокого социального статуса членов воинской аристократии, и их языческими хранителями (Кулаков В. И., Валуев А. А., 1999, с. 84).
Янтарный край был своеобразным коридором, через который новации германского декора, адаптированные прусскими умельцами в традициях балтов, распространялись среди восточных соседей пруссов. Навстречу с востока шла волна восточнобалтских традиций (в частности, на примере виллайне - заполнение поля декорируемого артефакта стандартными фигурами охранительного свойства). Собственно, это - принцип создания всех видов национального декоративного искусства Европы от земли франков до Карелии. В эпоху переселения народов и в процессе движения викингов мастера различных племён перенимали новации соседей, приспосабливая их к эстетическим и культовым традициям своей родины. Начало XII в., предшествовавшее формированию первого балтского государства Литвы, характеризуется новыми путями развития орнамента и нуждается в специальном изучении. Предгосударственная эпоха - время сложения единого для всех западных балтов декоративного стиля, впитавшего упомянутые выше "западные" и "восточные" импульсы и сохранившегося в орнаментах Литвы вплоть до современности (Volkaite-Kulikauskiene R., 1997, р. 85).
Значительную роль в формировании набора продукции из черного металла и ее орнаментации сыграли устойчивые контакты жителей прусского берега со

---

164

---

скандинавами в эпоху викингов. Как и мастера севера Европы, прусские кузнецы использовали технологические приемы обработки металлов, известные в раннесредневековой Евразии, в полном объеме и на самом высоком уровне исполнения. Плетеный орнамент скандинавского происхождения, в основном -стиль "Борре", подвергался на Самбии творческой переработке. Как на Литовском Поморье куршские мастера в основном использовали предметы скандинавского производства (в первую очередь - пластинчатые прорезные фибулы) в виде матриц для своих изделий, так и ювелиры Самбии изготавливали "одноразовые" басменные накладки для конских захоронений путём эстампажа серебряной фольгой аутентичных скандинавских изделий в стиле Борре и Еллинге (Kulakov V., 2000a, Abb. 10,1-6). Кроме того, они использовали элементы скандинавской декорации для создания самобытных произведений. В них системы законченных переплетенных и замкнутых линейных конструкций создавали совершенно новые образы. Примером тому является эмблема самбийских воинов конца X-XI в. - белый кречет, представленный на плакированных серебром бронзовых подвесках, украшавших оголовья прусских коней (рис. 49).
В последующий период, после прекращения развития в Пруссии дружинных древностей, уровень местной металлообработки явно понизился. Это косвенно подтверждается необходимостью в XIII в. импортирования оружия в Пруссию (Rocznik Krasinskich, 1878, S. 132).
В целом кузнечное дело и ювелирное искусство эстиев и пруссов, особенно в эпоху викингов не уступавшие общеевропейскому уровню, показывают высокую степень обособления местных мастеров от сельской общины. Это позволяет предполагать появление к XI в. прослойки ремесленников в Пруссии, что показывает значительную степень развития здесь прото-феодальных отношений. На долю семейного производства в эпоху викингов оставалось лишь шерстопрядение и шитье, изготовление отдельных типов керамики и домашнего инвентаря. Позднее, с XII в., как и в остальной Европе, в земле пруссов ситуация в материальном производстве изменилась. Нужда в высокопрофессиональной ремесленной деятельности в преддверии орденской агрессии была уже не столь остра, как в эпоху викингов.
Торговля является в прусской археологии, как и в любых других раннесредневековых европейских древностях, наиболее четко прослеживаемой чертой хозяйства. На всем протяжении процесса изучения древностей эстиев и пруссов особое внимание археологов обращалось на престижные "импорты", находимые на местных могильниках. Это не могло не сказаться на определении торговли как ведущей отрасли прусского хозяйства. Этот вывод не лишен некоторых оснований ввиду наличия на Самбии крупнейших в мире залежей янтаря-сукцинита (рис. 50). В первых веках нашей эры цветной металл в виде монет поступал на Самбию по Янтарному пути (рис. 51) из пределов Римской Империи, достигнув пика в эпоху Траяна (Кропоткин В. В., 1961, с. 18). Если данные монеты являлись сырьем для изготовления эстиями украшений, то средством платежей могли являться, что не исключено, сами бусины, изготовленные в южно- и западноевропейских мастерских из балтийского янтаря (сукцинит и геданит) (La Baume W., 1935, S. 15) или их имитации (тур Paucken-

---

165

---

perlen), сделанные мастерами Самбии в IV-V вв. Следует отметить, что значительное количество янтарных бусин и их заготовок возлагались несожженными на могилы пруссов во второй пол. V в. как заупокойное приношение и, возможно, как средство для получения благ в загробном мире.
Контакты пруссов с населявшей правобережье р. Ногаты ("остров Гепедойос") дружинной группировкой видивариев, вызвавшие появление к жизни метисных трехлучевых "звериноголовых" фибул (рис. 52) второй пол. V в. (Ку-

---

167

---

лаков В. И., 1990в, с. 213), явно стимулировали деятельность Янтарного пути. Благодаря связанному с этим феноменом активному инокультурному влиянию со стороны представителей различных германских племён, составивших группировку видивариев ("люди Видьи"), в западнобалтской среде сформировалась прусская культура. Янтарь привлекал в Юго-Восточную Балтию пришельцев и ранее (см. главу 2). С ними на Янтарный берег поступали новации в материальной и духовной культуре, обогащавшие и трансформировавшие балтский мир.
Янтарь становится для пруссов средством для налаживания дипломатических контактов с "варварскими" королевствами. Пример тому - текст ответного письма Теодориха жителям Янтарного берега, составленный Кассиодором: "Эстиям - король Теодорих. В любезности прибытия вашего посланника ощутили мы ваше желание познакомиться с нами. То, что вам, живущим на берегу Океана, желательно мысленно с нами объединиться, является для нас приятной и ценной просьбой, нас радует то, что и у вас укрепится наше имя, на что мы хотим пойти без промедления... Итак, передавая вам в ответ свои благие пожелания, сообщаем, что янтарный дар, который от вас доставлен подателем сего послания, мы приняли с благодарностью... Посещайте нас чаще на путях, которые открывает вам жизнь, так как всегда приятно приобретать благосклонность могущественных королей, ибо ввиду богатого дара становится большей (их) благосклонность, что всегда приводит к великому воздаянию. Нечто мы желаем передать через вашего посланника в устном виде. Посредством него мы, как ранее

---

169

---

вам сообщили, уже передали (то), что будет вам приятно" (Gaerte W. 1929, S. 305, 307). По мнению Е. Веловейского, упомянутый здесь янтарный дар поступил Теодориху от пруссов в 524 г. (Wielowiejski J., 1980, S. 205).
В V в. пруссы успешно разворачивают на востоке Балтии торговые операции, основы которых были заложены в эпоху римского влияния (см. главу 7). Товаром, видимо, служили упоминавшиеся выше имитации продукции римских янтарных мастерских, цветной металл и украшения. В обмен на них пруссы получали для дальнейшей продажи меха.
Прерванный гуннскими войнами Янтарный путь вновь стал действовать после возникновения мазурской культурной группы во второй половине VI в. Правда, данная торговая трасса изменилась, переместившись с течения р. Вислы (Wielowiejski J., 1980, S. 204, 205) в ее верхнем течении на мелкие реки Бебж и Нарев, соединявшие Среднее Повисление с западной частью Мазурского Поозерья (рис. 53). Прибывшие туда выходцы из Дунайско-Тисского междуречья, слившиеся с редким здесь западнобалтским населением, посредством мирной торговли и, возможно, принудительных мер получали от жителей Янтарного берега сукцинит. Осуществлялись разработки янтаря-геданита и в самом Поозерье (Andree К., 1937, S. 40). Его жители переправляли добытое этими путями драгоценное сырье на юг Европы, где из него изготовлялись украшения. Кроме того, янтарь мог служить составляющей частью благовоний (в том числе - ладана) и лекарственных препаратов. К началу VIII в. инициатива в этом процессе перешла в руки прусского населения земель в низовьях р. Ногаты.

---

170

---

В это время здесь в рамках прусской культуры складывается компактная дружинная группировка, причем весь женский инвентарь на соответствующих могильниках имеет готландское происхождение. На берегу оз. Дружно (в древности - бухта) на рубеже VII-VIII вв. возникает торговый центр Трусо. Его полиэтничное население осуществляло торговые контакты как с юго-восточной Скандинавией по морю, так и с югом Восточной Европы по рекам Висла, Припять и Днепр (рис. 54). На смену затухающего ввиду заболачивания устья р. Ногата, окончательно перекрытого, видимо, после сильных штормов 799- 891 гг. (Бараш С. И., 1989, с. 32) центру Трусо в начале IX в. пришел расположившийся у древнего пролива в основании Куршской косы Кауп. Являвшийся, как и его предшественник Трусо, открытым торгово-ремесленным пунктом, Кауп после середины IX в. переживает эпоху своего расцвета. Этот исторический рубеж связан, видимо, с усилением роли прусских купцов на торговых магистралях, ведших по рекам Неман и Даугава на восток Евразии. Интенсивные контакты пруссов (прежде всего - с восточной частью Халифата) маркируются обнаруженными преимущественно в западной части прусского ареала 11 кладами диргемов, чеканенных в рамках 740-830 гг. (Kulakov V. I., 1992, Abb. 2). Последние являются показателем заметного веса прусской торговли на фоне контактов народов Балтии с арабским Востоком в это время, базировавшихся прежде всего на торговле янтарем. В Китай последний поступал уже с V в. н. э. (Шефер Э., 1987, с. 327).

---

171

---

Уже с VI в. развиваются основанные на торговле янтарным сырьем и пушниной (см. выше сообщение Адама Бременского) связи с Западной Европой, осуществлявшиеся, видимо, морским путем (рис. 54). В обмен на эти товары на западную окраину балтского мира поступали единичные западноевропейские монеты и оружие. Мечи с клинками нижнерейнского производства (рис. 55,6) присутствуют на самбийских могильниках вплоть до середины XII в., будучи не только военной добычей, но и результатом торговых контактов с Западом. Динамика торговых контактов охватывала и соседний с пруссами куршский ареал. В результате этого даже химический состав бронзовых находок X-XI вв. в данных регионах становится идентичным скандинавскому (Nagevicius V., 1935, р. 92), что, возможно, показывает единый для Самбии и Литовского Взморья источник сырья для цветной металлургии. Единые принципы торговли в Балтии реализуются и через весовую систему. Используя для взвешивания небольших по объему товаров и серебряной монеты складные бронзовые весы единого со скандинавами типа, балтские купцы от р. Даугавы до р. Ногаты в эпоху викингов пользовались двумя стабильными весовыми системами, русской и скандинавской. В итоге обе эти системы восходили к весу диргема (Земзарис Я. К., 1955, с. 208, 209).
Начало XI в. ознаменовано для пруссов интенсивным развитием торговых отношений с Киевской Русью, откуда поступали предметы вооружения, шиферные пряслица и, возможно, иные товары, не дошедшие до нас в археологическом материале по естественным причинам. Этому способствовало прямое участие прусских воинов в жизни Древнерусского государства (Кулаков В. И., 1998в, с. 66). Правда, определенное количество предметов вооружения в престижном исполнении в землю пруссов, как и в ареалы иных западнобалтских племен, могло поступить в качестве собственности воинов, вернувшихся на родину после окончания службы в княжьих дружинах, где данные предметы ими обретались как показатели их высокого социального положения.
В XI-XII вв. от транзитных торговых операций по морю прусские купцы обращаются к перспективе развития отношений с ближайшими соседями - с племенами Литвы и, далее, с населением Верхнего Понеманья. В этих удаленных от моря областях с XII в. вырос спрос на прусский янтарь (Гуревич Ф. Д., 1966, с. 53), что укрепляло стремления купцов Самбии к овладению ближним рынком (рис. 56).
Определенная доля в ряду источников импорта в Пруссию приходилась на западнославянские земли. Показателем этого является мощное влияние, оказанное на прусскую керамику X-XII вв. продукцией соответствующих мастерских Польского Поморья и Готланда. Анализ динамики прусской торговли позволил Е. Антоневичу трактовать разрушение в 1187 г. Сигтуны как результат конкурентной борьбы скандинавских и западнобалтских купцов (AntoniewiczJ., 1955,5.274).
Закат эпохи викингов, резко ослабивший внешние связи пруссов, тем не менее не привел к их полному уничтожению. Еще в начале XIII в. в пределы прусской конфедерации ввозились иноземными купцами не только предметы вооружения, но и соль, железо. Однако унификация элементов материальной

---

173

---

культуры, последовавшая в западнобалтском ареале в XII - начале XIII в. предполагает в междуречье Ногаты и Немана в это время рост приоритета внутренних торговых сношений. Правда, нет причин предполагать после XI в. прекращение янтарной торговли, интенсивно шедшей по морскому пути на восток и в орденское время (рис. 56).

 

---

174

---

Глава 9
ЭТНОГРАФИЧЕСКИЕ ПРИЗНАКИ ЭСТИЕВ И ПРУССОВ

Рис. 57. Реконструкция внешнего вида германского воина ок. 180 г. н. э. и балтского воина 400-450 гг. н. э., обитавших на Самбии. C.177.
Рис. 58. Гуннские и балтские воины эпохи Аттилы. C.162.
Рис. 59. Реконструкция женского и мужского уборов из погр. 131 могильника Суворовo. C.178.
Рис. 60. Золотое "Кольцо из Штробьенен". C.180.
Рис. 61. Реконструкция убора знатного воина из погр. 16 могильника Ирзекапинис. C.182.
Рис. 62. Шлемы из Доллькайма (1) и Гросс-Фридрихсберга (2). C.183.
Рис. 63. Изображение на капители из замка Мальборк схватки пруссов с крестоносцами. C.185.
Рис. 64. Прусская свадьба (по Олаву Магнусу, 1565 г.). C.186.
Рис. 65. Верховные боги прусского пантеона на "знамени Видевута". C.187.
Рис. 66. Прусское жертвоприношение (по X. Г. Поделю). C.188.
Рис. 67. Шапка Криве-Кривайтиса (по печати фогта Самбии, 1327 г.). C.189.

Элементы исторической этнографии населения Янтарного края, отраженные в местной материальной культуре I-XIII вв., в специальной литературе в целом никогда не рассматривались. Одежда и украшения женщин в стране эстиев эпохи римского влияния, близкие к традициям восточных германцев, были представлены В. Гэрте в 1925 г. (Gaerte W., 1925, S. 107-211). Прусский костюм и его металлические аксессуары по данным письменных источников XVI-XVII вв. кратко показаны в книге А. Фишера (Fischer А., 1937, S. 16, 17), давно уже ставшей библиографической редкостью.
Современный уровень развития западнобалтской археологии позволяет реконструировать племенной набор украшений, принципы их ношения на одежде и ее вид. К сожалению, обстоятельства обнаружения в погребальных комплексах эстиев и пруссов, представленных преимущественно трупосожжениями, позволяет восстановить их одежду лишь в самых общих чертах.
В первых веках нашей эры женщины Самбии использовали в своём уборе от трёх до пяти фибул. Та же закономерность прослеживается в женских уборах синхронной фазы развития вельбарской культуры и соответствует набору группы Мартин 1, связанной с традицией "варварской" знати горизонта Хасслебен-Лёйна и с модой на туники (Martin M., 1995, S. 662). Позднее, с V в. н. э. у женщин Самбии, Западной и Центральной Литвы прослеживается устойчивая традиция крепления праздничного наплечного покрывала парой фибул и булавок (Волкайте-Куликаускене Р. К., 1986, с. 160). Парность наплечных украшений, характерная для западных балтов в среднем железном веке, впервые встречена на Самбии в женском погребении в уроч. Дубки ещё в I в. н. э. (Heydeck J., 1909, S. 207-216) и представляет собой очевидно архаическую автохтонную традицию. Она находит параллели в материале раннего железного века в Южной Германии в уборе группы Мартин 2, относимом ко времени ок. 400-475 гг. (Martin M., 1995, S. 671) и характеризующимся наличием комплекса нагрудных украшений, концы которых крепились к частям фибул, противоположным концам их игл. В состав этого комплекса входили янтарные и прочие бусины, а

---

175

---

также проволочные кольца со связанными узлом концами. Парность фибул в этом уборе указывает на использование женщинами германских и балтских племён одежды типа пеплос. Её края скреплялись на плечах одинаковыми фибулами. Сам набор фибул I - нач. V в. в междуречье Ногаты и Немана в целом не выходит за пределы комплекса соответствующих предметов в германских древностях. Судя по раскопкам могильника "Гора Великанов", в середине V в. группа кальцинированных останков женщины обычно покрывалась ее платьем лицевой стороной вниз. Именно так лежат в ряде комплексов пластинчатые фибулы этого времени или застежки группы AVI. Небольшие размеры данных украшений и расстояние между ними, не превышающее в могиле 25 см, позволяют трактовать их как принадлежность нательной одежды ("туника") и как индикатор женских погребений вообще. Убор женщины Самбии на рубеже античности и эпохи переселения народов был близок женскому убранству носителей вельбарской культуры любовидзской фазы. Он представлял собой преимущественно шерстяную, сшитую из двух частей тунику (женские погребения в обеих культурах традиционно сопровождаются глиняными пряслицами и железными иглами - атрибутами домашнего рукоделия), на плечах соединявшуюся парой симметрично расположенных фибул, крепившихся иглами вверх. Нередко на Самбии между фибулами находятся стеклянные или бронзовые бусины, в количестве не более трех висевшие на соединявшем фибулы шнурке. Это отличается от вельбарского женского набора, где пространство между фибулами заполнялось шейным ожерельем из стеклянных или янтарных бусин. Если в орнаментике женских фибул и иных украшений II-IV вв. на Самбии превалируют вельбарские элементы, то в гораздо менее богатых по убранству женских наборах V в. отмечены на деталях поясов редкие декоративные чеканные детали в стиле Sosdala. Пояса, стягивавшие "туники", в V-VI вв. обычно снабжались пряжками небольших размеров без обоймиц. О наличии янтарных ожерелий V-VII вв. можно лишь предполагать по представленности заупокойных даров в виде янтарных бусин и их заготовок, сыпавшихся на могилу после завершения акта погребения. Шейные тордированные гривны диаметром от 8 до 10 см с крючком и петлей с конца V в. становятся традиционным атрибутом прусских женщин. Сходные с ними по виду кольца меньшего диаметра (диам. от 3<5 до 8 см), вероятно, могли служить височными кольцами (или являться вотивными гривнами в женских могилах). Они сменили аналогичные по принадлежности кольца из дрота круглого сечения с линейным орнаментом у его концов.
Перечисленные выше новации в материальной культуре Янтарного края эпохи переселения народов впервые за пять протекших с начала нашей эры веков выделяют зарождающиеся прусские древности в многоликом массиве германских древностей восточной части Barbaricum. До этого времени лишь отдельные находки пластинчатых браслетов, булавок с кольцевыми или цилиндрическими навершями и перекладчатые "мазурские фибулы" - дериваты застёжек AIV,92 (Кулаков В. И., 20016, рис. 2) указывали на присутствие в ареале эстиев отдельных западнобалтских этно-культурных элементов, весьма редких в массе заполонивших в римское время Янтарный край групп германцев. Об-

---

176

---

лик воинов Самбии того времени практически не отличается от вида членов германских дружин берегов Рейна (рис. 57, слева). Однако в середине V в. вещевой комплекс, свойственный не только ранним пруссам, но и, возможно, видивариям, значительно отличается по своему боевому оснащению от убора воинов-германцев, принимавших участие в гуннских войнах (рис. 57, справа). Сражавшиеся в одних рядах вместе с ними эстии, будучи воинами "второй линии атаки", использовали перевязь типа balteus Vidgiriai и крепившийся к ней нож-кинжал (рис. 58), которые были уникальны для тогдашнего Barbaricum (Кулаков В. И., Скворцов К. Н., 2000, с. 46, 47).
Бывшие в употреблении с III в. н. э. спиралевидные бронзовые перстни в женском уборе с середины V в. становятся редки. К VII в. все упоминавшиеся выше компоненты костюма прусских женщин, восходящие к артефактам эпохи римского влияния, выходят из употребления. К сожалению, ритуал пруссов этого времени, включавший традицию сожжения покойного в полном уборе или оставление несожженными украшений, изготовленных специально для погребения и не имевших конструктивных возможностей для реального ношения, не дает перспективы для досконального воссоздания женского костюма. Тем не менее следует признать его этнографической особенностью, кроме схемы расположения отдельных нагрудных украшений (рис. 59), тордированные гривну и височное кольцо. При этом выходят из употребления ожерелья, крепившиеся к фибулам. Интересно, что все женские фибулы V-VII вв., кроме "звериноголовых" застежек, имеют местные прототипы, восходящие к фибулам типа Durat6n, сформировавшиеся на юго-западной окраине ареала видивариев и ранних пруссов в середине V в. (рис. 32, 13). В современной науке утвердилось справедливое мнение о влиянии, оказанном убором прусских женщин в V - начале VI в. на соответствующие детали материальной культуры юго-восточной Швеции (Tyszyriska M., 1986, S. 180-182).
Костюм мужчины-прусса эпохи Великого переселения народов, в отличие от женского, включал одну фибулу крупных размеров, явно предназначавшуюся для скрепления на плече плаща. В погребениях данные фибулы никогда не заменялись ритуальными имитациями и представлены следующими типами: фибулы с рифленой спинкой (середина IV - середина V в.) (Bitner-Wroblewska А., 1992, S. 32-34), со звездчатой ножкой (вторая-третья четверти V в.), арбалетовидные фибулы с поперечными расширениями на ножке (конец V - начало VIII в.), круглые фибулы с орнаментом в виде концентрически расположенных полос, составленных из окружностей (VII - начало VIII в.). Все вышеперечисленные фибулы, в особенности - круглые, являются этнографическими признаками мужчин-пруссов в V - начале VIII в. Если мужские фибулы развивались достаточно автохтонно, то воинские поясные наборы пруссов имеют иноэтничные прототипы. Эти наборы включают в середине V в. детали, ставшие интернациональными в центрально-европейском регионе для начала эпохи переселения народов. В VII в. прусский пояс претерпевает изменения, связанные с влиянием традиций мазурской культурной группы, и к началу VIII в. приобретает значительное число металлических накладок (часто -с прорезным орнаментом, восходящим по деталям и общей композиции к про-

---

178

---

винциально-римским портупеям Паннонии) (Кулаков В. И., 1997в, с. 59, 60). Ножны однолезвийного меча, который наклонно подвешивался к прусскому поясу, украшены с учетом германских и аварских традиций. Сюда же подвешивался вертикально нож в деревянных ножнах (Кулаков В. И., Скворцов К. Н., 1999, рис. 11,4,6).
В мужской убор пруссов V - начала VIII в. входят также гривна (не всегда тордированная), спиральный перстень (до начала VIII в.), стеклянная или янтарная бусина крупных размеров. Последняя служила подвеской-амулетом к ножу, выполнявшей практическую роль темляка. Аналогичный факт зафикси-

---

179

---

рован у мечей меровингского времени в Германии. В результате указанных выше иноэтничных влияний, среди которых не последнее место занимали импульсы из западной части Мазурского Поозерья, к концу эпохи переселения народов женский и мужской костюм населения земли пруссов в композиционном отношении вряд ли отличался от убранства синхронных "варварских" племен Центральной Европы, разнясь с ним в деталях.
Древнейшими изображениями внешнего вида пруссов являются фигуры на знаменитом "Кольце из Штробьенен" (рис. 60), найденном в 1798 г. при распашке поверхности поселения близ пос. Куликово и созданном аварским зла-

---

181

---

токузнецом на рубеже VII-VIII вв. (Кулаков В. И., 1991, с. 139). По изображениям на золотом "Кольце" одежда прусских всадников, волосы которых стянуты матерчатой (?) лентой, а на шеи возложены гривны, представляет собой рубаху, заправленную в короткие штаны, перетянутые в талии поясом. Ноги пруссов обуты в короткие сапоги, напоминающие славянские "постолы", от которых ноги зигзагообразно обмотаны по направлению к коленям кожаными (?) полосами. Эта одежда, как, впрочем, и вооружение (короткий однолезвийный меч без перекрестия и маленький круглый легкий щит), не отличаются от убора расположенных рядом на "Кольце" авар. Единственное, что различает облик этих воинов, - наличие в причёске авар характерной пары косиц. Вертикальные полосы на их кафтанах трактуются как показ древними художниками изготовления одежды из простеганной плотной ткани. Возможен и другой вывод, во всяком случае - для пруссов и авар "Кольца из Штробьенен". В изображениях римских и лангобардских воинов VII в. их одежда также покрыта вертикальными полосами (Menghin W., 1988, Abb. 59, 60), явно обозначающими складки ткани. Не исключено, что и аварский мастер "Кольца" также пытался передать аналогичные складки на одеждах своих персонажей, не обладая при этом умением позднеантичных торевтов. Во всяком случае, свисающие верхние части рубах воинов на "Кольце" местами перекрывают их пояса. Это возможно лишь в случае изготовления этих рубах из тонкой ткани. Близкий принцип изображения одежды тюркских всадников представлен и на позднейших изображениях - на сосуде из клада в Наги Сент-Миклош.
Прусская археология практически не дает никакой информации о женском уборе VIII-XIII вв. Это связано в первую очередь с традицией кремирования женщины в полном облачении на костре с высокой температурой горения вместе с умершим мужчиной. Лишь в погребальном материале XI в. известны оплавленные стеклянные бусины, фрагментированные головные венчики из бронзовых пластин или из кожаной (?) ленты с серебряными накладками. Исключение составляют богатые вещами комплексы женщин-готландок в Трусо и на Каупе. Однако традиции их костюма не нашли продолжения в уборе прусских женщин.
Мужской убор пруссов достаточно легко восстановим уже с середины X в. Как правило, детали мужского костюма с этого времени помещались в могилу необожженными. В первую очередь к ним относились одиночные подковообразные фибулы крупных размеров с завернутыми или ромбическими окончаниями дуги. В начале XI в. на смену им приходят нередко покрывавшиеся серебром бронзовые фибулы "куршского" типа. Последние, в свою очередь, в XII в. заменяются подковообразными фибулами с тордированным корпусом (Кулаков В. И., 1990а, с. 24, 25). Они, как и в погребениях ламатов и скальвов, представлены в прусских комплексах при одном костяке несколькими экземплярами. В данном случае они скрепляли ворот кафтана. Более ранние одиночные фибулы соединяли на плече воина (как и в V-VIII вв.) концы его плаща, под которым находилась рубаха. Ее ворот застегивался на одну небольшую бронзовую пуговицу.
Пояса прусского воина X-XI вв. скреплялись более массивными относительно находок предыдущего времени бронзовыми пряжками преимущественно

---

183

---

лировидной формы. Судя по находкам на могильнике Ирзекапинис, ремни поясов X в. нередко украшались бронзовыми или серебряными накладками с ориентализированным декором. Последние характерны для эпохи викингов во всем бассейне Балтии. Пояс часто крепил портупею меча. Внешний облик воина прусской дружины X в. (рис. 61), в состав которой входили представители различных народов балтийского побережья, вряд ли отличался от реконструированного по материалам могильника Бирки убора викинга. Интересно, что пышные шаровары со складками, так наглядно представленные на надгробиях о. Готланд XI в., явно восходят к упоминавшимся выше прусской и аварской традициям костюма рубежа VII-VIII вв., представленных на "Кольце из Штробьенен". Черты костюма викингов доживают в уборе императорских телохранителей Византии практически до 1453 г., в снаряжении русских великокняжеских и царских телохранителей - рынд - до эпохи Петра Великого включительно.
Форма и орнамент оружия пруссов XI в. (последний имел явно сакральное значение) так же плотно связаны с миром северных воинов, как и наборы наступательного и оборонительного оружия. Снаряжение знатного дружинника-прусса, кроме весьма редких конических шлемов из отдельных железных полос с бронзовым орнаментом (рис. 62), имевших восточноевропейское происхождение (La Baume W., 1940b, S. 86) и кольчуг, дополнялось круглым (рис. 10,2), а с конца X в. - миндалевидным деревянным щитом. Правда, прямых археологических свидетельств о щитах пруссов VIII-XI вв. в археологическом материале (кроме подкурганных погребений Каупа) нет, приведенное выше мнение основано на данных памятников изобразительного искусства (La Baume W., 1941b, S. 12).

---

184

---

В XI-XII вв., как показывают изображения на Гнезненских вратах, убор пруссов составляет длинная полотняная рубаха с манжетами (faldones Адама Бременского), перехваченная поясом, узкие штаны (высокие сапоги?). Прусские священники, судя по изображению на вратах жреца Сикко, ходили босыми. В. Ла Бом считал, что описанный облик пруссов смоделирован автором Гнезненских врат на основе центральноевропейской одежды XII в. (La Baume W., 1942, S. 43). Правда, пруссы по внешнему виду значительно отличаются на Гнезненских рельефах от дружинников польского короля Болеслава I, напоминая скорее по своему виду среднеевропейских (прежде всего - саксонских) легковооруженных воинов XI в.
Если внешний вид прусских ополченцев-общинников и жрецов XII в. к настоящему времени реконструируется достаточно условно, то относительно материала XIII в. картина гораздо яснее. Основным источником в данном случае являются рельефы на капители колонны из орденского замка Мариенбург (ныне -- Мальборк Варминьско-Мазурского воеводства Польши). На ней изображена схватка между крестоносцами и пруссами на завершающем этапе борьбы последних за независимость. В левой части рисунка развертки изображения (рис. 63) показаны сражающиеся с врагом мечом и дротиками два тяжеловооруженных прусских нобиля. Их тела покрыты до пояса составленными из металлических полос (армиллярными) доспехами, надетыми на рубахи типа faldona. Головы нобилей венчают конические шлемы, чья форма известна в синхронных древностях куршей. Снаряжение, оружие и доспехи тяжеловооруженных прусских нобилей весьма близки соответствующему материалу из древностей Полоцкого княжества конца XII-XIII вв. (Ласкавы Г. В., 1992, рис. 4), что еще раз подтверждает плотные связи, установившиеся между землей пруссов и жителями Верхнего Понеманья, формировавшиеся на основе торговых и этно-культурных контактов. Стоящего нобиля защищает также надетый на левую руку щит с вертикальной профилировкой и косо расположенными металлическими накладками. В Орденской Пруссии такие щиты, известные в Европе как "павеза", получили название "Prusche Schilde" (т. е. - "прусский щит") (Nowakowski А., 1980, S. 103). Центр прорисовки занимает стреляющий из короткого, сложносоставного (?) лука бородатый и длинноволосый прусс. Лучник одет в длиннополый кафтан с полукруглыми полами, запахнутый направо и перехваченный в талии поясом. Ввиду плохой сохранности известняковой капители трудно судить о деталях одежды пруссов и их обуви. Последняя, скорое всего, представляла собой традиционные для балтской средневековой этнографии мягкие сапоги. Однако ясно главное: к концу XIII в. пруссы в своей одежде переходят от легких рубах к явно шерстяным кафтанам. Это связано в первую очередь с похолодавшим к этому времени климатом Пруссии и повышением здесь степени влажности (Gross H., 1936, S. 83). Такие же кафтаны изображены на стоящих по сторонам воспроизведенного в середине XVI в. легендарного герба пруссов князьях Брутене и Видевуте (Кулаков В. И., 19936, рис. 4) и на легендарном "знамени Видевута" (рис. 65). Источники XVI в. фиксируют зимнюю одежду пруссов в виде уже ставшего традиционным схваченного поясом шерстяного кафтана с воротником (рис. 64), узких

---

185

---

штанов (lagno), к которым крепились обмотками короткие кожаные сапоги (kuppe) и шапки с отворотами. Кафтаны, сшитые из выкрашенной естественными красками в синий (индиго) цвет шерсти, служили и праздничной одеждой общинников, и одеянием жрецов-сембов, ходивших, как и в XII в., босиком (рис. 20). Жреческий кафтан, отороченный белой тесьмой, на груди украшался двумя белыми шнурами и застегивался на три пуговицы. Свою одежду, по низу отороченную шкурой жертвенного животного (черный козел), священнослужители низшего ранга - вайделоты - подпоясывали белым поясом с металлической пряжкой. Замещавший их при жертвоприношениях в XV-XVI вв. Вурсхайт (рис. 66) (сельский староста) также, видимо, имел право на данный наряд. Следующий ранг жрецов - судьи имели посох-кривуле с одним кон-

---

186

---

цом, который посылался по деревням для сбора общинников на народное собрание. Видимо, из этих судей составлялась "госпбда". Высший глава жречества в XIII в. - Криво-Кривайтис - одевался в белые (полотняные?) одежды, лишенные каких-либо украшений, в талии перехваченные 49 раз белым поясом. Голову верховного жреца, украшала остроконечная шапка (рис. 67) с золотым шаром на конце, усыпанном драгоценными камнями (янтарём?). На правом плече Криво носил перевязь с шитым (?) изображением бога Перкуно. Жрец опирался на посох с тремя изогнутыми концами (рис. 66). Второй после Криво персонаж в местном языческом коллективе - Эварт-Криве обертывал свой стан белым поясом семикратно и опирался на посох с двумя концами (Брянцев П. Д., 1889, с. 26, 27). К сожалению, этот жреческий ранг наименее известен в прусской истории.
Летняя рабочая одежда пруссов XVI-XVII вв., возможно - с XIII в., заключалась в довольно короткой рубахе у мужчин и у женщин - в длинном полотняном платье (northe, nortue). Если последние передвигались летом босыми, то мужчины пользовались кожаными (лубяными?) обмотками. Те и другие члены прусского общества позднего средневековья покрывали свое тело связанными углами на плече платками или плащами (pelkis). Такое крепление верхней одежды было, видимо, в ходу с XV в., фибулы и пряжки там редки.
Единственное, что хотя бы внешне объединяет одежду пруссов позднего средневековья и эпохи викингов, - шнуры, нашитые у разреза кафтана. Правда, это сходство может быть изоморфным.

---

188

---

В основном же прусский убор, во всяком случае - мужской, в орденское время напоминает позднесредневековую одежду славян Поморья. Не исключено, что это является следствием прусско-западнославянских контактов, длившихся с XI в.
К XIII в. меняются как одежда, так и остальные черты внешнего вида пруссов. Мужчины начинают носить не только усы, но и бороды. На каменных изваяниях Пруссии бороды начинают изображаться уже с рубежа XI-XII вв. (рис. 10). Женщины меняют весь стиль своей бижутерии: их шеи украшаются витыми из нескольких дротов гривнами, на запястьях появляются пластинчатые браслеты, на пальцах - перстни (рубчатые - с XI в., пластинчатые - с конца XII в.). Однако

---

189

---

по-прежнему в этом уборе сохраняется акцент на украшение шеи, характерный для балтов. Как уже неоднократно указывалось выше, в XII-XIII вв. в западнобалтском ареале происходят центростремительные процессы. В сфере украшений и, видимо, одежды также вырабатываются общие направления (KulakovV., 1997, S. 161). Правда, своим покроем и цветовой гаммой наряды поселянок левого и правого берегов р. Неман несколько разнились еще в начале XIX в. Прусские традиции в народной одежде доживают практически до нашего времени.
Таким образом, контуры исторической этнографии населения Янтарного края на протяжении почти полутора тысяч лет перед захватом Юго-Восточной Балтии Тевтонским орденом можно обозначить следующим образом:
1. В эпоху римского влияния население изучаемого региона не обладает этнографическими чертами, которые могли бы резко отделить его от массива германских племён, населявших восточную часть Barbaricum. Черты балтской эт-

---

190

---

нографии у венедов и эстиев в ареале СНГ отсутствуют. Исключение составляют отдельные артефакты (прежде всего - "мазурские фибулы"), представленность которых на Самбии и в её округе указывает на то, что отдельные группы западных балтов продолжали жить на земле своих предков в окружении разноплеменных пришельцев.
2. С середины V в. население формирующейся прусской культуры обретает этнографические черты сугубо балтского характера. Среди них - стандартизация убора, чёткая последовательность в создании реплик ограниченного набора деталей костюма и бижутерии, сложение комплекса предметов, характерных только для пруссов. Дополнительно эти черты прусской этнографии акцентируются формированием эксклюзивного для Балтии местного погребального обряда в виде двухъярусного погребения. Правда, до сих пор до конца не ясно, какая группа балтского населения приступила к созданию на Янтарном берегу прусской культуры. В главе 4 на примере мутации конских захоронений в Юго-Восточной Балтии высказано предположение о том, что сложение культуры пруссов стало результатом миграции на запад, на освободившуюся от германцев Самбию, части судавов. Вместе с видивариями, увлечёнными идеей контроля над северной частью Великого Янтарного пути, бывшие восточные соседи эстиев могли создать прусскую культуру, гарант стабильности в Янтарном крае. Правда, эта гипотеза нуждается в серьёзной проверке на основе сравнения позднего судавского материала и комплексов прусской культуры на ранней фазе её развития.
3. В эпоху викингов черты исторической этнографии пруссов практически полностью нам неизвестны. Захваченные движением викингов, жители Янтарного края мало чем отличаются по своему внешнему виду от дружинников на широких пространствах Северной и Восточной Европы. Лишь особые культовые отношения к коню, проявлявшиеся, в частности, в создании комплекса его специфического погребального убранства, свидетельствуют о сохранении в IX-XII вв. индивидуальности исторической этнографии пруссов.
4. С XII в. и фактически до сложения Королевства Пруссии западные балты проявляют тенденцию к унификации своих этнографических признаков. Базовой причиной этого феномена является начало процесса сложения единого балтского государства, внезапно прерванного орденской агрессией.

 

191

---

Глава 10
КУЛЬТ РАННЕСРЕДНЕВЕКОВЫХ ПРУССОВ

Рис. 68. Ромове - центральное святилище пруссов (по: К. Харткноху, 1684 г.). C. 198.

Сведения о религиозных воззрениях эстиев, собранные в главе 3, показывают крайнюю фрагментарность наших знаний о духовной культуре населения Янтарного края на заре истории. Ясно лишь одно: лейтмотивом культа населявших этот край эстиев и венедов было жертвенное возлияние, символизировавшее неразрывную связь мира людей и мира богов. Этот аспект, являющийся единым для всех племён-наследников древних индоевропейцев, прямо и непосредственно указывает на главный смысл их религиозной идеологии: постулат о неразрывном единстве всей природы в её материальном и ментальном проявлениях. Человек в рамках этой системы объявляется неразрывной частью единого мира природы, в котором бок о бок с ним существуют иные персонажи, включая богов, повелителей (или символов) природных явлений.
Судьба оказалась милостива к прусскому культу эпохи раннего средневековья, с ним связано много больше сведений, нежели о верованиях других племён Балтии. Эти сведения можно разделить на две группы. Первую из них составляют хроники XI-XVI вв., излагавшие с разной степенью деформации свидетельства очевидцев и местные легенды, имевшие отношение к прусскому язычеству. Вполне логичен интерес к этой проблеме авторов и читателей эпохи Возрождения, покончившей в Пруссии с католицизмом. Так как на Самбии отдельные дохристианские обряды справлялись еще в XVIII в. (Crome H., 1940, S. 54), то с уверенностью можно утверждать: информация о прусских богах в текстах эпохи Возрождения заслуживает нашего внимания. Источниками второй группы являются данные археологических исследований. Последние представляют информацию о культовых церемониях пруссов и о местах их проведения - святилищах. Декоративный стиль раннесредневековых пруссов, кратко охарактеризованный в главе 8, несомненно связан с их культовыми воззрениями.
На основе средневековых записей прусских легенд известным российским языковедам В. Н. Топорову и Вяч. Вс. Иванову удалось восстановить иерархию прусских богов в следующем порядке (Иванов Вяч. Вс., Топоров В. П., 1980, с. 157, 158). Древнейшим царем богов считался Окопирмс (прусск. - "самый

---

192

---

первый"), в определенной зависимости от него (сын или младший брат?) находился Перкуно - Бог грома и молнии. Кроме них, высший слой богов составляли Потримпо (Бог молодости, цветения, источников и рек), Аутримпо (Бог моря, вместе с Потримпо восходящий к более древнему Тримпо, повелевавшему водами). Далее следует длиннобородый бог Патолло (властитель смерти, старости, подземного мира), связанный, по мнению исследователей, с более древним Бардойтом (прусск. - "бородатый"), Богом кораблей. Среди подчиненных указанной выше триаде божеств опекавшими благополучие человека считались Пергрубиус (воплощение весны), Пушкайто (владыка земли), символом которого были бузина и рябина, врачующий бог Аушаутс, Бог богатства Пильвисто. Три основных бога прусского пантеона - Перкуно, Потримпо и Патолло -были изображены на "знамени Видевута" (рис. 65), описанном в "Прусской хронике" Симоном Грунау (Grunau S., 1876, S. 77, 78). На самом деле параметры полотнища (длина 5 локтей и ширина 3 локтя - т. е. ок. 2,25 х 1,35 м) указывают скорее на его применение в качестве ритуальной завесы части святилища (Grunau S., 1876, S. 78). Сходные традиции оформления святынь известны и у поморских славян X-XI вв. (Срезненевский И., 1846, с. 45, 47). Надпись на "знамени Видевута" находит аналогии как в англо-саксонской, так и в тюркской рунических системах (Кулаков В. И., 1993в, с. 108).
В. Н. Топоров и Вяч. Вс. Иванов отмечают, что на определенном этапе прусской истории верхний ярус языческого пантеона претерпел некоторые изменения. "Наиболее действенными принципами упорядочения пантеона оказались: космологический - Окопирмс, солнце - Звайтико, гром и молния - Перкунс, море - Аутримпс и т. п.) или смешанный, при котором космологические элементы сочетались с социально-хозяйственными" (Иванов Вяч. Вс., Топоров В. Н., 1980, с. 155). Не исключено, что данная трансформация культовых воззрений была связана с определенными событиями прусской истории. Выше (глава 8) высказывалось предположение о том, что обретение богом Перкуно роли главы прусского пантеона может быть связано с возрастанием роли подсечного земледелия у эстиев и пруссов.
Структура прусского пантеона отражает двоичность местного мировоззрения. Наиболее ярко это реализуется при оппозиции Потримпо-Патолло: жизнь и смерть, молодой и старый (рис. 65), зеленый и белый. Эта идея пронизывает и дальнейшие слои иерархии богов Пруссии.
Посредниками между миром богов и человеческим обществом считались, видимо, легендарные вожди пруссов Брутен и Видевут, основатели сакрализованной власти в междуречье Ногаты и Деймы. Их охранительные функции косвенно проявляются в традиции изготовления парных каменных скульптур этих вождей, ставившихся в XI-XII вв. на границах земли пруссов (рис. 10). Охрана последней тем самым препоручалась этим легендарным персонажам, являвшимся некогда представителями богов в бренном мире (Grunau S., 1876, S. 188). К данному же уровню прусской мифологии исследователи причисляют и духа Курхе, от которого земледельцы оберегали полевые злаки.
Достаточное важное место в духовном мире пруссов занимал огонь, который почитали под именем paniks (прусск. "священное пламя") (рис. 66). Еще в

---

193

---

XIX в. на некоторых городищах Пруссии в праздник летнего солнцестояния зажигались такие огни. Средневековые хронисты обращали внимание и на обряды, связывавшие пруссов с окружавшим их миром. "...Они (пруссы. - В. К.) запрещают нам (христианам. - В. К.) приближаться к их священным рощам и источникам, ибо считают, что те становятся нечистыми от приближения христиан" (Гельмольд, 1963, с. 34). "Они (пруссы. - В. К.) всю природу почитали вместо Бога (Христа. - В. К.), а именно - солнце, луну и звезды, гром, птиц, также четвероногих, вплоть до жабы. Были у них также священные леса, поля и реки, так что они не осмеливались в них рубить деревья или пахать или ловить рыбу" (Петр из Дусбурга, 1997, с. 51).
Последним промежуточным звеном между миром ирреального и человеком служили гномы, выступавшие в легендах Пруссии под именами барздуков и маркополей.
Человек также включался в комплекс сакрализованных понятий прежде всего как участник культовых действ. Первое место здесь принадлежало жрецам. Верховный служитель культа именовался Криво-Кривайтис, само облачение которого свидетельствовало о его руководящей роли в прусском обществе (рис. 67). В ведении Криво для отправления культа и для административных нужд пребывал контингент жрецов-вайдслотов (прусск. - "знающие"). Особый разряд священников (тулиссоны и лигашоны) занимался погребальными обрядами (в том числе - прославлением умерших). Вызывает интерес факт распространения прусских культовых традиций в раннесредневековой Литве, где в XIV в. также зафиксированы почитание жрецами огня, явление души умершего человека, принесение в жертву богам третьей части добытого в боях достояния. Существовала на правобережье Немана и традиция власти верховного жреца Криво-Кривайтиса (Мержинский А. Ф., 1895, с. 248). Эти аспекты связаны, видимо, с возникающей у пруссов в XII в. тенденцией к распространению своего влияния (во всяком случае, в области культа) на восток (см. главу 1).
Упоминавшиеся выше три разряда жрецов включали в свой состав постоянных служителей культа. Локальные по значению и проводившиеся по деревням моления еще в XVI в., как сообщает Марцин Муриниус, совершались членами земледельческой общины. "В Пруссии же, на Самбии и около Инстербурга, Рагноты и т. д. имеют свой праздник, который называется Пергруби. С нескольких деревень ссыпают солод для пива и сходятся в некий большой дом, там их Вурсхайт-чаровник, взяв большой горшок пива, воздевает его и, молясь, взывает к богу Пергрубиуса: "О, Вешпотис мусу Пергрубиус и т. д." (О, Всемогущий Боже наш Пергрубиус и т. д.). Просит, чтобы прогоняющее зиму лето вернулось, просит, чтобы дал им плодородный год..." Завершалось моление о плодородии закланием козла и окроплением его кровью всех присутствующих и, далее, весь скот в деревне (Murinius M., 1989, S. 16).
Дальнейшее рассмотрение культовых воззрений пруссов требует привлечения данных археологических исследований, связанных прежде всего с выявлением типологии святилищ. Попутно представится возможность датирования этапов развития прусских культов. Рассмотрев систему богов и разряды жрецов в порядке от старших к младшим, есть смысл проанализировать культовые дей-

---

194

---

ствия, производившиеся на святилищах, в обратном порядке, по восходящей линии. Не позднее IV в. н. э. в центре могильника Доллькайм (пос. Коврове, Зеленоградский р-н Калининградской обл.) была возведена столбовая постройка культового назначения ("храм"), предназначавшийся для отправления заупокойных ритуалов. Этот объект являлся, возможно, для коллективов венедов и эстиев, живших в окрестностях Доллькайма, точкой соприкосновения мира живых и мира духов (ср. метатезу - древнегерм. "Хаймдаль" ("радуга, мост богов") с топонимом "Далькам/Доллькайм") (Кулаков В. И., 2000д, с. 40, 41). Видимо, сходные функции, значимые для определенной общины религиозные акции производились в эпоху средневековья и даже на пороге Нового времени в предназначенном для народных сходов помещении крупных размеров. Подобные постройки зафиксированы у пруссов в конце X в. (De passione, 1861, p. 226). В рамках чествования Пушкайтиса спутникам его - барздукам -крестьяне накрывали столы с жертвенной едой в общественных гумнах (Murinius M., 1989, S. 15).
Однако очистительные действия вокруг больных членов прусских общин в их домах, по сообщению Лукаса Давида (сер. XVI в.), осуществляли уже сами жрецы-вайделоты (Mannhardt W., 1936, S. 318). Профессионально подготовленные жрецы также проводили разовые жертвоприношения, связанные с определенными случаями в общественной жизни. Так, например, в 1520 г. молитвами и закланием черного быка, кости и внутренности которого были сожжены на жертвенном костре, потомок вайделотов Вальтин Суплитт отвратил от Самбии неприятельский флот (Lucas David, 1812, S. 117). Акция производилась на морском берегу у деревни Рантау (ныне - пос. Заостровье Зеленоградского р-на). В 1980 г. в ходе работ Балтийской экспедиции здесь был обнаружен жертвенный камень размером 1,1 х 0,65 м трапециевидной в плане формы. Направленный на северо-запад (в сторону, с которой надвигались корабли Гданьска) угол камня был ограничен канавкой (Архив ИА РАН, Кулаков В. И., 1980, № 7777). Моления, видимо, адресовались богу моря Аутримпо. Подобные жертвоприношения "на случай" осуществлялись и ранее. 23 апреля 997 г. пересекший территорию заповедного леса Кунтер и могильник Ирзекапинис первый миссионер Пруссии св. Адальберт (Войцех) был повержен жрецом Сикко, возглавившим группу пруссов, и погиб, пораженный ударами семи копий. Тело миссионера, как показывает фреска 1523 г. в капелле Св. Адальберта в замке Лохштедт (ныне - пос. Лётное Зеленоградского р-на), было расчленено и отрубленная голова воздета на шест. В 1981 г. вблизи от леса Кунтер, в урочище Охсендреш Балтийская экспедиция исследовала открытое святилище в виде скопления каменных вымосток, организованных в виде округлой в плане конструкции поперечником 16 м. Там же присутствовали жертвенник и две ямы, оставленные деревом и шестом. Данный комплекс был сооружен специально для одноразового жертвоприношения. Последнее однозначно связывается с последними часами жизни св. Адальберта (Кулаков В. И., 1993г, с. 40-42). Он, видимо, был принесен в жертву духам, обитавшим в священном лесу Кунтер, причем ритуальный костер здесь не применялся.

---

195

---

В связи с осквернением, причиненным ногами христианина, была приостановлена деятельность святилища, расположенного рядом с Кунтером могильника Ирзекапинис (прусск. - "могилы гребцов"). Это святилище представляло собой открытую площадку размером 7 х 4 м, окруженную со всех сторон погребениями. В юго-западной части вскрытого раскопками 1977 г. святилища находились ямка от столба (идола?) и жертвенный камень. Другой валун, обработанный в виде дома с двускатной крышей, был врыт в грунт в северо-западной части площадки. Знак в виде трехлопастного креста (символ Перкуно), выбитый на камне, был нарочито испорчен (Кулаков В. И., 19806, с. 90). Рядом с валуном найдена яма с остатками сгоревшей органики, перекрытой сосудом (последняя жертва на святилище). Сделанный на гончарном кругу горшок с линейным орнаментом датируется концом X в. После "закрытия" святилища, оскверненного св. Адальбертом, был перепланирован весь могильник, просуществовавший до рубежа XI-XII вв. Подобные культовые площадки в различных вариантах существовали при могильниках пруссов с первых веков нашей эры вплоть до развитого средневековья (GusakovM. G., KulakovW. I., 1991, S. 166-168) и были предназначены, как и упоминавшийся выше "храм" в Доллькайме, для осуществления заупокойных церемоний. Это явствует из представленного Симоном Грунау описания прусских обрядов, связанных прежде всего с захоронениями знати: "Такая же тройная градация, какая была у них (пруссов. - В. К.) при жизни, существовала и в погребениях. Первое сословие - простой народ, и их сваливали в любую яму и засыпали. Другое - зупа-ны, которые были менее (королей. - В. К.) благородные. Для них вырывалась яма рядом с их двором, их одевали в то платье, в котором они имели обыкновение молиться богам, и давали им денег как средство к пропитанию (в ином мире. - В. К.), подводили к ним лошадь, клали (в могилу. - В. К.) их лучших охотничьих собак в ошейниках с тем, чтобы они и там имели то, на чем скакать и с чем охотиться. Однако был и король, то есть князь. Собирались благородные вайдслоты и сжигали его, а пепел клали в новый ковер, а ковер погребали под их дворами, то есть укреплениями на горе, которые ныне находят. И так в этих горах делают нечто, а потом четыре недели подряд собираются у могилы люди и там скорбят, и дарят каждому то, что он пожелает (в память) души усопшего" (Кулаков В. И., 1990, с. 188). Упомянутые последними действия явно проводились на специально устроенных при могильниках культовых площадках, связанных с культом поминовения. Моления на них возносились духам умерших и владыке мира иного Патолло и сопровождались огненными очистительными ритуалами (Смирнова М. Е., 2001, с. 172). Владыке мёртвых были адресованы молитвы, сопровождавшие проводимые тулиссонами и пигашонами акции трупосожжения. Именно тогда являлись души умерших. Акции происходили в стороне от могильников, в особо обозначенных местах сожжения (Кулаков В. И., 1990а, с. 19). Непосредственно перед ними в IX-XVI вв. (Fischer А., 1937, S. 23, 24) происходили ритуальные скачки всадников из состава рода или дружины. С культовыми объектами, располагавшимися у могильников и имевшими в раннем средневековье жесткие нормативы конструкции, были связаны действия, осуществлявшиеся жрецами для определения ориен-

---

196

---

тировки совершаемых погребений (Смирнова М. Е., 2001, с. 172). Эта функция прусских святилищ находит аналогии в литовском материале римского времени. Там прослежена прямая связь между ориентировкой погребений, полом погребенных и временем устройства могилы (Йовайша Э., 1989, с. 104).
Открытые культовые площадки на могильниках пруссов были связаны, кроме всего прочего, с отдельными моментами ритуала (подготовка и осуществление конских захоронений). На данных площадках в целом концентрировалась вся культовая деятельность на кладбище. Судя по находкам отдельных камней на святилище Ирзекапинис, следует предполагать, что перед тем, как быть повергнутыми в могилу, камни собирались на площадке. Они служили не только для отделения по верхнему уровню могилы мира живых от царства мертвых. Участие людей в действиях над могилой, как показывают данные местной этнографии XIX в., способствовало получению ими некоей сакральной силы (Gaerte W., 1956, S. 8-70).
Аналогичные задачи и сходную с площадками при могильниках конструкцию имели открытые святилища пруссов. Данные объекты имели в плане округлые очертания. Одно из них, обнаруженное в лесу у пос. Длуги Конт (южная оконечность воеводства Сувалки, Польша), судя по сохранности остатков центрального на святилище дуба, датировалось XV-XVI вв. Календарные обряды, исполнявшиеся здесь вайделотами, имели целью не только служение богам земледельческих культов (Патримпо, Курхо и др.), но и выяснение сроков проведения полевых работ для прусских общинников. Эта традиция на берегах Балтики и в Восточной Европе существовала с начала I тысячелетия н. э. (Gusakov M. G., Kulakov W. I., 1991, S. 188, 189).
Следующим разрядом прусских святилищ являются расположенные на возвышенностях и окруженные нередко кольцевым валом городища типа Alkhugel (прусск. - нем. "Священный/чистый холм" (рис. 36,Б). Данные объекты представлены в прусском материале в виде двух групп. Как справедливо считал Эд. Штурме, при диаметре городища более 60 м оно являлось местом периодического проведения культовых церемоний и было отнесено к группе 1. Городища с кольцевидным в плане валом поперечником не более 60 м (группа 2) являлись местом проведения народных собраний (Sturms Ed., 1938, S. 125) каждой прусской волости. На святилищах обеих групп, вернее - на их валах производились жертвоприношения в специальных ямах (Engel С., 1932b, S. 53, 54). Данные позднего фольклора Самбии позволяют предположить, что именно здесь, на возвышенных точках местности приносились древними жрецами и человеческие жертвы. Юные прусские пастухи еще в XIX - начале XX в. пели на холмах песню со следующими словами: "Утренняя звезда, утренняя звезда, освети мою раннюю смерть. Скоро зазвучат трубы, должен я оставить свою жизнь, я и другой парень" (Gregorovius P., 1956, S. 23). Использование пруссами при жертвоприношениях труб типа трембит было на памяти обитателей Герцогства Пруссии (Murinius M., 1989, S. 16), соответствующие ритуальные музыкальные инструменты известны в литовской этнографии.
На таких святилищах "уходили" к прусским богам и христиане, выбиравшиеся среди захваченных в плен крестоносцев при помощи жребия. Они сжи-

---

197

---

гались на жертвенном костре верхом, в полном снаряжении. Примером этого служит жертвоприношение, совершенное в 1261 г. Геркусом Манто после победы в битве при Покарвисе (Петр из Дусбурга, 1997, с. 93). Данная акция соответствует культовым обычаям пруссов: "После победы они (пруссы. - В. К.) приносили жертву своим богам и от всего того, что досталось им победой, третью часть приносили упомянутому Криве, который это сжигал" (Петр из Дусбурга, 1997, с. 52). Пока остается неясным, производились ли такие жертвоприношения в культовых центрах каждой прусской земли, или же - только на центральном святилище Ромове-Рикойто, своим основанием в середине V в. обязанном видивариям (см. главу 5).
Этот единый для всех пруссов культовый центр, в принципе по своей конструкции близкий первой группе городищ типа Alkhugel, представлен в Пруссии дважды. Древнейшее святилище, возникшее в V в. н. э., и сопоставимое с центром культовой и административной власти Брутена и Видевута - Рикойто (прусск. - "местопребывание господ") (Buga К., 1958, р. 160), располагалось в пределах древнейшего в земле пруссов дружинного региона на побережье Натангии у совр. пос. Липовка (Багратионовский р-н). Грандиозные размеры площадки городища (205 х 182 м) и его вала, отсутствие на городище культурных напластований (лишь предматериковый слой грунта сохранил следы довольно мощного прокала) выделяют его из ряда остальных прусских городищ. Еще более внушительны размеры у второго святилища в урочище Шлоссберг (ныне - пос. Бочаги Черняховского р-на). Оба эти объекта, кроме их размеров, объединяет расположение в излучинах .рек. Так же представлено в книге К. Харткноха Ромове по описанию Симона Грунау (рис. 68). Видимо, перенесение Ромове с запада, от беспокойной польской границы на восток, в Надравию, было связано с происходившими в начале XI в. походами Болеслава Храброго, предпринятыми в отмщение за гибель Св. Адальберта и направленными прежде всего против прусского язычества. Правда, местные легенды связывают уничтожение Ромове в Натангии с польским набегом времен Лешка Старого (IX в.)(Voigt J., 1827,5.78).
В центре святилища Ромове, судя по тексту Симона Грунау, рос вечнозеленый (!) дуб, среди ветвей которого находились изображения богов Перкуно с пламевидными волосами, Потримпо с венком из злаков на голове и Патолло (рис. 65, 68). Древо, под которым горел постоянно поддерживавшийся жившими поблизости вайделотами священный огонь, на расстоянии одного шага было окружено шестами с растянутыми между ними полотнищами. Видимо, одно из них, описание которого находилось в недошедших до нашего времени текстах епископа Христиана (середина XIII в.) и было приведено Симоном Грунау под видом "знамени Видевута", упоминавшегося выше (рис. 65). За священную занавесь могли заходить лишь сам Криво-Кривайтис и особо приближенные вайделоты для проведения особо важных обрядов. В рамках соответствующих культовых церемоний богу Перкуно был посвящен негасимый огонь, Потримпо - змея, пьющая молоко из большого сосуда, Патолло - черепа человека (см. главу 3), коня и быка (Grunau S., 1876, S. 78). При молениях, вне всяких сомнений, производились возлияния священных напитков прус-

---

198

---

сов - молока и меда (во всяком случае - последнего). В орденское время их заменило пиво. Моления проводились как в рамках периодических народных праздников (календарных), так и в экстраординарных случаях (угроза войн, стихийные бедствия).
Несмотря на перенос Ромове в Надравию, где его и отметил в начале XIV в. Петр из Дусбурга, поклонение священному дубу сохранилось и близ древнейшего Ромове, на месте последующего города Хайлигенбайль. Уничтоженное вармийским епископом Ансельмом в 1301 г. местное святилище с дубом именовалось Schwentomest, т. е. - "священный город" (см. главу 5).
Глубинная связь растущего на возвышенности (холме, горе) дуба с богом-громовержцем "легко объясняется древнейшими представлениями о "молнии", поражающей дубы на вершинах гор. Такие представления должны были отражать постоянно наблюдаемые явления в высокогорных районах обитания древних индоевропейских племен" (Гамкрелидзе Т. В., Иванов Вяч. Вс., 1984,

---

199

---

с. 615), легшие в основу культовых представлений народов прошлого. Во II тысячелетии до н. э. далёкие предки пруссов - племена шнуровой керамики - принесли эти культовые традиции в Балтию.
Соответственно раннесредневековыми пруссами сакрализовались отдельные леса и другие угодья, что было отмечено вслед за Адамом Бременским (после 1068 г.) Гельмольдом (1170 г.): "...Хотя в остальном у них (пруссов. - В. К.) все одинаково с нами, но, наверное, и сегодня еще они запрещают нам подходить к их священным рощам и источникам..." (Гельмольд, 1963, с. 34). Один из таких лесов по сей день занимает территорию поселения и могильника Кауп, другой частично сохранился на северо-западе Самбии (Брюстерорт).
Кроме священных лесов и источников, культовые объекты искусственного происхождения, перечисленные выше, также, разумеется, были полностью табуированы. Наиболее ярко это видно на примере пояса святилищ, окружавшего экстерриториальный ввиду своей специфики торгово-ремесленный пункт Кауп в IX-X вв., окружённый синхронными прусскими святилищами и могильниками (Кулаков В. И., 1996б, рис. 5). Пересечение этого "священного пояса", как видно из завершения миссии св. Адальберта, было делом небезопасным. Неукоснительное соблюдение прусскими воинами охранительных функций против осквернения присутствием чужеземцев своих священных пределов видно из сообщения Ибрагима ибн Якуба (965 г.): "Жилища Брусов у окружающего моря. И они имеют особый язык, не знают языков соседних им народов; и славятся они храбростью: когда приходит к ним (неприятельское - прим, переводчика) войско, то никто из них не ждет, чтобы к нему присоединился его товарищ, а выступает, не заботясь ни о ком, и рубит своим мечом, пока не умрет" (Вестенберг Ф., 1903, с. 146).
Итак, на основе письменных и археологических источников удалось очертить круг религиозных представлений раннесредневековых пруссов. Сложение этих представлений началось на заре прусской культуры - в V-VI вв. н. э. с использованием глубинных культовых воззрений многих предшествующих поколений обитателей Янтарного берега. Динамика формирования прусской раннесредневековой идеологии опосредованно отражена на примере мутаций погребального обряда в кон. V - первой пол. VI в. Распределение на хронологической шкале (см. приложение 4) черт обрядности от урнового захоронения через в принципе близкое по смыслу группирование костей к рассеянным над костяком (шкурой коня) кальцинированным останкам погребенного явно связано с культовыми аспектами. Возможно, здесь отражен процесс осознания пруссами места человека в мироздании, его путь после земной смерти.
Культовые воззрения пруссов в виде языческих рудиментов народной культуры жили в Пруссии минимум до XVIII в. и сохранились в легендах и песнях XIX -начала XX в. Окончательное сложение системы прусских верований как в идеологическом (строгое ранжирование богов), так и в общественно-административном отношении можно, учитывая момент возникновения различных разрядов святилищ, отнести к XI-XIII вв. По степени жесткой культовой регламентации жизни и значительной роли жречества в общественной деятельности культ пруссов наиболее близок традициям кельтских друидов конца I тысячелетия до н. э.

---

200

---

Объединенное с верованиями остальных балтских народов культом Перкуно, огня и змей, прусское язычество представляется среди традиций балтов наиболее усложненным и самодовлеющим, претворенным в сложную понятийную систему. Вера в загробную жизнь согласно уровню социального положения на земле (Krollman С., 1927, S. 8), близкая индуистской системе "варн", распределявшую людей по социальным категориям "жрец", "воин", "земледелец", "раб", усложнялась идеей метемпсихоза. Последняя заключалась в констатации возрождения человеческого духа в новом теле в соответствии с требуемым исполнением культовых аспектов. Нивелировка погребальной обрядности пруссов в VIII-IX и XII-XIII вв. показывает периоды торжества этой идеи в сознании пруссов. В то время, видимо, не придавалось особого значения месту, занимаемому индивидуумом в бренной жизни, предпочтение отдавалось его благочестию. В связи с этим практически все члены прусского общества погребались по единому обряду (безынвентарное трупосожжение или трупоположе-ние с сосудом и ножом). В XIII-XIV вв. верившие в идею метемпсихоза пруссы ввиду внезапного усложнения жизненной ситуации без колебания кончали жизнь самоубийством, надеясь на лучшую долю в новом рождении.
В IV книге "Польской хроники" Винцента Кадлубека, написанной им в конце XII или на рубеже XII-XII вв., повествуя о походе Казимира на ятвягов в 1192/93 гг., автор так описывает обычаи западных балтов, называя их "гетами": "...у всех гетов существует общее заблуждение, заключающееся в том, что души после разлучения с телом переходят в тела вновь родившихся (людей), а некоторые даже в тела зверей и становятся зверями" (Щавелева Н. И., 1990, с. 109). Правда, адепты этого религиозного течения имелись прежде всего среди общинников, ибо знать продолжали, как показано выше, и в XIII в. погребать с атрибутами, соответствовавшими ее положению при жизни. Тем самым элита средневековых пруссов повторяла обычаи обитателей Янтарного края римской эпохи, явно предпочитавших сохранять свою индивидуальность и в мире ином.
Духовной власти Криво, обладавшим возможностью проследить каждый шаг умершего, подчинялись "...литвины и прочие народы земли Ливонской" (Петр из Дусбурга, 1997, с. 51, 52). Этому способствовали, разумеется, в значительной мере победы прусского оружия, распространившие в сер. XII в. власть Криво далеко за пределы Самбии и Натангии ("Великая хроника", 1987, с. 113). Прусское язычество, сохранившее глубинные корни индоевропейских верований, по уровню своей структуры было наиболее законченным в Балтии. Это, несомненно, не могло не повлиять на создание в соседней Литве в 1251-1253 гг. основ единственного в раннесредневековой Европе языческого государства.
Правда, в отличие от прусской "конфедерации", управлявшейся Криво и жрецами, что заранее обрекло это протогосударственное образование на поражение в борьбе с Орденом, Литва с самого начала имела мирского правителя. Пруссы, создав иерархическую систему богов, отражавшую во многом ситуацию в обществе Пруссии и сковавшую повседневную жизнь народа религиозными правилами, зашли в своем социальном развитии в тупик. Их пример послужил хорошим уроком для соседних балтских племен. Полное подчинение жизни обще-

---

201

---

ства служению идеологии в практическом смысле приводит к исторической трагедии. Яркий тому пример - судьба пруссов в раннем средневековье.
Своеобразным эпилогом прусскому язычеству и эпитафией жрецам-вайделотам звучат слова старого прусса, зафиксированные в записях священника М. Преториуса, собиравшего в 1664-1685 гг. народные предания на северо-востоке Пруссии. "Один старый надрав из деревни Штригенен (ныне - рядом с пос. Загорское Черняховского р-на) рассказывал, что он происходит из особой семьи... Он говорил, что один из его предшественников был много веков назад здесь, в Пруссии (в звании) Криво, то есть высшим жрецом. Он соединял в себе все великолепные способности, которыми нынешние вайделоты владеют лишь в раздельности. Эти волшебные силы своего предка всегда воссоздаются лишь в наследующих ему сыне или внуке. Однако, к сожалению, обычным является то, что (эти силы) у них раз от разу уменьшаются, и у него эта сила почти полностью погасла, молвил он печально. Раньше он пытался, особенно часто в молодости, сделать усилие для возрождения старого искусства волшебства. Однако сила праотца ушла и потеряна. Вновь научиться этим знаниям невозможно. Все это является знаком затухания его народа. Все его дети умерли до него неженатыми, так что ему некому передать наследие отцов. Он пуст как полый орех и опустошен. Единственное, что можно констатировать: он - последний из некогда столь великого рода. Этим (он) кончил свою историю..." (Podehl H. С., 1985, S. 22). Данными печальными строками можно завершить и описание языческих верований раннесредневековых пруссов.

 

---

202

---

Глава 11
СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА ОБЩЕСТВА ЭСТИЕВ И ПРУССОВ

Рис. 69. Меч в ножнах с серебряной обкладкой из погр. C. 206.
Рис. 69. Подпись. C. 206.
Рис. 70. Находки конской сбруи (свинец с серебрянным покрытием) из погребений могильника Доллькайм-Коврово. C. 207.
Рис. 71. Реконструкция престижного инвентаря из могильника Ирзекапинис (черный цвет - железо, белый цвет - серебро или бронза). C. 208.
Рис. 72. Жертвоприношение поясов (по М. Преториусу, 1703 г.). C. 216.
Рис. 73. Проволочные языческие бронзовые атрибуты из р. Преголя (XVII-XIX вв. ?). C. 217.

Окончательное выявление специфики истории доорденской Пруссии не будет полным без определения вех развития местных социумов. Поселенческая археология западных балтов показывает начало племенной дифференциации в междуречье Пасленки и Немана уже в I в. н. э и её завершение в V - начале VI в. С этого времени и до крестоносной экспансии на балтские земли можно говорить о существовании на исследуемой территории отдельных, связанных между собой единством происхождения и языковой общностью племен с внутренней социальной системой.
Как уже было показано в главе 6, к XIII в. в пределах Самбии сложилась устойчивая поселенческая структура, выраженная в административной иерархической системе: селение - волость - земля. Частями данной структуры соответственно руководили: деревенский староста - народное собрание (реально - "господа"). Такая структура подразумевает достаточно сложную социальную организацию в обществе пруссов. На основе данных археологии и нарративной истории развитие социумов в доорденской Пруссии можно представить следующим образом.
В I-IV вв. н. э. могильники эстиев содержат сравнительно небольшое количество захоронений с обильной номенклатурой инвентаря, в состав которого входят предметы вооружения и римские "импорты". Обычно такие комплексы сопровождаются с запада или подстилаются захоронением коня со снаряжением для верховой езды. Ранее такие археологические объекты соотносились с представителями родовой аристократии (Кулаков В. И., 1995, с. 105). Проведённый в главе 4 анализ таких комплексов в Северной Европе и Юго-Восточной Балтии указывает на то, что в Янтарном крае I - конца II в. н. э. они принадлежали профессиональным воинам-аллохтонам (всадникам "Самбийской алы"), занявшим главенствующее место в обществе эстиев и контролировавшим не только Янтарный путь, но и, очевидно, местные социальные и хозяйственные процессы. Фактически эти пришельцы выполняли роль родовой аристократии в местном обществе, хотя присутствие в нём отдельных представите-

---

203

---

лей автохтонной знати не исключается (хотя и не уловимо по археологическим признакам). Основной массив местного населения составляли общинники, до прихода новой волны германцев ок. 180 г. н. э. характеризовавшиеся трупоположениями с обильным инвентарём, с начала III в. н. э. - урновыми трупосожжениями с ограниченным набором инвентаря. Очевидно, приход иноземных воителей явно способствовал оттоку материальных богатств из рук постоянных обитателей Янтарного края. Стандартизация номенклатуры погребального инвентаря основной массы захоронений венедов и эстиев (как в ингумациях, так и в позднейших кремациях) вполне логична и хорошо известна в этнографии, будучи связанной прежде всего с коллективной собственностью в пределах рода, отсутствием в нем социальных градаций (Токарев С. А., 1986, с. 350).
Жесткое соответствие обряда и набора инвентаря социальному положению умерших, за которыми признавалось их место в общественной иерархии и в мире ином, отмечено у пруссов орденскими письменными источниками и было актуально, как показывают данные археологии, практически на всём протяжении I тысячелетия н. э. Петр из Дусбурга сообщает о прусских обычаях XIII в.: "Пруссы верили в воскрешение плоти... Ибо они верили, что, если кто-то является знатным или незнатным, богатым или бедным, властительным или бесправным в этой жизни, таким будет после воскрешения в будущей жизни" (Петр из Дусбурга, 1997, с. 51). Таким образом, восстановление определенных социумов в прусском раннесредневековом обществе на основании данных погребального инвентаря вполне реально.
Сходные процессы в первой половине I тысячелетия н. э. происходили и в остальных регионах Barbaricum. В археологическом материале Западной Европы I-II вв. н. э. высокий социальный статус путём специфической формы обрядности, обилия предметов вооружения и римских "импортов" (подкурганные "княжеские погребения" группы Любсов в междуречье Вислы и Везера) подчёркивается лишь для высшего слоя германской родовой аристократии - упомянутых Тацитом "королей" (Eggers Y. J., 1953, S. 58-62). Описанные в главе 2 "курганные" погребения воинов-германцев на Янтарном берегу в I-II вв. являются скромными подобиями "княжеских погребений" к западу от р. Вислы не только по своему внешнему виду, но и, очевидно, по социальному статусу погребённых воинов. Позднее, ок. 250-300 гг. в племенном ареале тюрингов возникают также связанные с племенной аристократией "княжеские погребения" типа ХасслебенЛёйна (Schulz W., 1953), структурно сходные с комплексами группы Любсов. Все перечисленные выше специфические формы погребальных комплексов выделяются на фоне массы малоинвентарных трупосожжений рядовых соплеменников. Наконец, с конца V в. в обряде западных германцев происходит стабилизация: репрезентативные по обряду и снаряжению погребения с роскошными спатами содержат останки членов королевских династий (например - одного из ранних Меровингов - короля Хлодвига в Турней), могилы с набором боевого наступательного и оборонительного снаряжения принадлежат как воинам королевского войска (MenghinW., 1983, S. 170), по "Салической правде" - convivae regis, так и свободным общинникам.

---

204

---

Уже в первой половине V в. н. э. в погребальных обычаях пруссов начинаются перемены, которые нельзя связать только с хронологическими аспектами. К середине V в. резко возрастает число захоронений воинов с конями. Последние преимущественно погребаются не в стороне, а непосредственно под останками всадника. Могилы сопровождаются стандартным набором вещей, ранее не свойственным древностям эстиев: со всадником - обломки "временной урны", с конем - удила, пряжки упряжи, коса, ножницы, скребница, редко -шилья. При этом коса, ножницы и скребница ранее не использовались воинами "Самбийской алы". Шилья связаны с упоминаемым позднейшими источниками обычаем ритуального питья конской крови. Данная традиция, неизвестная в традиционной балтской этнографии, привнесена извне ещё на фазе С, и, во всяком случае, на первых порах имела уже не родовое, а социальное значение, применяясь в обществе пруссов его воинской прослойкой. Опираясь на данные североевропейского фольклора и лингвистики, В. Н. Топоров справедливо отмечал: "Характер такого объединения (= дружины. - В. К.) определялся совместным участием в языческом жертвоприношении, связанным с пролитием крови" (Топоров В. Н., 1987, с. 206).
На севере Европы с рубежа VIII-XIX вв. начинается широкое распространение сожжений в ладье. Доказано, что эта черта обряда, ранее бывшая характерной лишь для верхушки родовой аристократии Скандинавии вендельской эпохи, становится прерогативой викингов - членов дружин севера Европы. Тот же социальный смысл имели и перемены в ритуале захоронения коней, происшедшие за 200 лет до начала эпохи викингов в земле пруссов.
Для погребальных древностей Балтии, Северной и Восточной Европы (V - нач. XI в.) определён комплекс признаков, условно именуемый дружинной триадой. Этот комплекс включает "...изменение характерного ранее для родовой традиции погребального обряда, декоративный стиль, включающий разные культурно-этнические черты и наличие разноэтничных элементов..." в составе воинских коллективов, именуемых "дружина" (Кулаков В. И., 1988, с. 122). Наиболее адекватное определение феномена дружины предложено Л. Дрэгером: "Дружина (Gefolgschaft; Follovers... Retainers; Suite) - объединение воинов вокруг военного предводителя, позднее - ближайшее военное окружение князя или короля" (Дрэгер Л., 1986, с. 52). Превращение дружины из временного воинского образования (для одного набега или битвы) в постоянно действующий социальный институт соответствует предгосударственному уровню развития потестарности. Такая организация стала для её вождя готовым инструментом для создания государства - института легализованного насилия над безоружным населением, противопоставлявшимся вождю и его дружине. На всём протяжении существования дружины её члены были подчинены лишь своему вождю, причём его власть покоилась не на принадлежности к родовой аристократии, а исключительно наличном мужестве и удачах в походах. Дружинники повиновались своему вождю на основании клятвы, дающейся ему каждым из членов дружины в знак личной верности. Этот нюанс дружинных отношений характерен как для раннеримского времени (Тацит, 1969, с. 359), так и для эпохи викингов, когда такая клятва обозначалась древнеисландским

---

205

---

термином vaer. Признаки дружинной триады на балтийском материале реализуются уже в середине V в. (Кулаков В. И., 1998г, с. 107-109).
Военные объединения, носившие временный характер, существовали в раннем железном веке у большинства народов Европы (Цезарь, 1962, с. 92), в том числе явно и у предков пруссов - эстиев. Однако "по мере разложения первобытного общества, когда ведение войн все чаще становилось военным промыслом в целях обогащения, дружина начала превращаться в постоянный военно-грабительский институт" (Дрэгер Л., 1986, с. 52). Перемена всей системы социальных отношений в племенном коллективе, в нашем случае - у пруссов, должна была опираться на идеологию, выходящую за рамки старых обычаев, по-новому их используя и интерпретируя.
Следующей чертой, характеризующей возникновение на руинах родового строя дружинной организации, является участие в ее формировании иноэтнич-ных элементов. Постоянное присутствие в Янтарном крае воинов-аллохтонов в I-V вв. н. э. привело к тому, что социальная группа, возглавившая в середине V в. прусскую дружину, состояла из пришельцев в балтский мир. К их числу, несомненно, следует отнести и легендарных первых прусских князей-братьев Брутена и Видевута (см. главу 5). Как уже указывалось выше, на заре прусской культуры полиэтничный конгломерат "видивариев" оказал значительное влияние на сложение прусской культуры, которая носила выраженный социальный (то есть - дружинный) облик. К этому времени в материальной культуре пруссов наличествуют признаки (клады как показатели частной собственности, обособление культуры знати, трансформации старого культа), соотносимые в современной исторической науке с моментом начала складывания социально стратифицированного общества.
На протяжении V-VII вв. формируется третий компонент дружинной триады, реализующейся у всех европейских племен в начале эпохи стратификации общества, - полиэтничный декоративный стиль (Кулаков В. И., 1999в, с. 204-210). Особенно ярко он проявился в воинском снаряжении дружинных могильников конца VII в. в низовьях р. Ногаты, где аварские и восточногерманские мотивы переплетаются в орнаменте ножен прусских мечей (рис. 69) и на погребальных памятниках Самбии, давших неожиданные образцы стиля Борре и Еллинг (рис. 70).
К этому времени на прусских могильниках постепенно исчезают отдельные женские погребения. Как показывают данные прусской этнографии, девочки при рождении (кроме одной на семью) уничтожались (Gaerte W., 1937, S. 89). Жены становились полностью зависимыми от своих мужей, по их воле поступая даже в распоряжение гостей дома. Обычай "добровольного" восхождения вдов на погребальный костер воина доживает в Пруссии минимум до середины XIII в. (Gaerte W., 1931b, S. 127, 134). Действительно, в VIII-XI вв. на могильниках пруссов украшения женщин и их кости встречаются лишь в верхних ярусах воинских могил. Однако и рядовые дружинники были обязаны сопровождать своих вождей в иной мир (Кулаков В. И., 1989б, с. 43). Подчинение воина военачальнику телом и душой как в мире живых, так и в стране мертвых характерно для дружинной организации, представляющей собой в раннесредневековой Европе, как правильно отметил Ф. Кардини, "...надплеменное либо

---

206

---

внеплеменное сообщество, члены которого верны только своему вождю и свободны от иных обязательств" (Кардини Ф., 1987, с. 108). Показательно, что традиция сугубо мужских кладбищ, содержавших останки дружинников, захороненных по обряду кремации с последующим рассеиванием кальцинированных костей в яме среди остатков костра, к V в. н. э. на севере Европы утвердилась прежде всего на о. Борнхольм. Из местных раннебургундских материалов проистекает высокое значение, придававшееся там предводителю дружины, почитавшемуся как земная эманация бога Одина (Janssen H.-L., 1942, S. 208, 209). Возможно, именно с этих западных окраин Балтики данные традиции в V - нач. VI в. попали в землю пруссов. С учетом этого легендарные данные о приходе первых дружинных вождей Пруссии Видевута и Брутена из Кимбрии (см. главу 5) могут иметь некие реальные исторические корни.
Окончательное формирование дружины в прусском обществе по времени совпадает и явно непосредственно зависит от крупного события в местной истории конца VII в. Это - победа прусских воинов в борьбе с жителями западной части Мазурского Поозерья (Кулаков В. И., 1991, с. 144). После этого янтарная торговля в который уже раз за последние столетия переходит в руки западных балтов. Она базируется на торгово-ремесленном поселении Трусо, вокруг которого концентрируется местная дружина. Надолго, вплоть до XII в., здесь, в нижнем течении р. Ногаты, нашли для себя базу западнобалтские воинские формирования, маркируя западную границу ареала. Это подтверждается многочисленными находками оружия эпохи викингов в водах реки, являющимися следами жертвоприношений. Традиции жертвоприношения богам оружия, уходящие корнями в германскую доисторию, показывают становление в полиэтничной прусской дружине новых, отличных от родовых, культов.
Победа над мазурами явилась для региона крупным историчесским событием. Вслед за этим следовало бы ожидать резкого усиления прусской дружины и ее вождей, которым был открыт путь для создания раннегосударственной структуры. Этот ход событий напоминает развитие движения викингов в его средней фазе (890-980 гг.), характерной активной деятельностью "жестких" конунгов-викингов (Лебе дев Г. С., 1983, с. 49). Такого рода властителями были прус-

---

209

---

ские вожди V-VI в., собирательный образ которых остался в местных легендах под именами Видевута и Брутена, жестоко сокрушавших родовые традиции.
Однако исторический процесс в Пруссии в начале VIII в. пошел по иному пути. Этому возможно следующее объяснение. Плоды победы над мазурами, считавшейся результатом покровительства прусских богов (Grunau S., 1876, S. 67), присвоили местные жрецы, в чье ведение поступила дружина. К служителям прусских богов перешла харизма (древнегерм. "Мана") дружинных вождей - стимул проявления идеи потестарности. Уникальный памятник прусского фольклора - "Семнадцать заповедей", традиционно приписываемых Видевуту, вождю дружины "скандиан", прибывших в Пруссию из Кимбрии (Ютланд), четко показывает сакрализацию дружины на рубеже VII-VIII вв. Этот акт обозначен прежде всего через кодификацию равноправия жителей Пруссии перед власть предержащими жрецами не на уровне принадлежности к определенному роду или социальному страту, а ввиду почитания излагаемых ниже заветов, в первую очередь - в силу покорности прусским богам и Криво-Кривайтису.
"Семнадцать заповедей Вайдевут предпринял с помощью своего брата, Криво в Бальге: попытку предотвратить конфликт между пришедшими вместе с ними в страну скандианами и местными (жителями) ульмигериями (т. е. -автохтонами-эстиями. - В. К.). Дабы сохранить народ в единстве, возвестили Вайдевут и Брутене собравшимся на Бальге людям семнадцать заповедей:
Во-первых: Никто, кроме Криве Кривайте, не может обращаться (с просьбой) к богам. Никто не должен приносить в страну бога из чужих краев. Верховными богами должны быть: Потримпос, Перкунос и Пиколос. Ибо они вручили нам эту страну и дадут нам (еще) больше.
Во-вторых: Ради них должны мы признать (= почитать) нашего Криве Кривайте и ради наших высших владык почитать (= оберегать) его, а также его преемника, которого дадут нам милостивые боги и выберут в Рикойто вайделоты.
В-третьих: Мы должны испытывать перед нашими богами страх и почтение. Ибо они дали нам в этой жизни красивых женщин, много детей, хорошую еду, сладкие напитки, летом - белую одежду, зимой - теплые кафтаны, и мы будем спать на больших мягких кроватях. Для здоровья будем мы смеяться и прыгать. Однако злодеев, которые не почитают богов, которые дали (то), что они имеют, (надо) бить, чтобы они рыдали и вынуждены были ломать руки (= кусать локти) от боли и страха.
В-четвертых: Все соседи, которые почитают наших богов и приносят им жертвы, должны быть нами любимы и почитаемы. Если же они отвергнут (наших богов), должны быть убиты нами при помощи огня или дубинами.
В-пятых: Мужу можно иметь трех законных жён. Первая и главная должна происходить из того рода, который пришел с нами в страну, остальные могут быть из местных (родов).
В-шестых: Если мужчина обременен больными женщинами, детьми, братьями, сестрами, прислугой или он сам становится немощным, тогда он должен выбирать, хочет ли он сжечь самого себя или (другую) немощную персону. Ибо служитель наших богов не может стенать, но лишь (обязан) смеяться.
В-седьмых: Если каждый со здоровым телом и пониманием самого себя захочет, слугу или ребенка пожертвовать во славу святых богов и сжечь заживо,

---

210

---

следует ему (это) разрешить и ни в коем случае не мешать или препятствовать. Ибо мы говорим, что эти (люди) через огонь становятся святыми, чистыми и достойными вместе с богами смеяться и благоденствовать.
В-восьмых: Если муж или жена потеряют свою честь, должен (человек) свою вину в потере чести искупить перед богами сожжением (себя) перед святейшими богами.
В-девятых: Если жена не предоставляет своему мужу свое тело для брачных нужд, то мужчина получает право предать ее огню. Ее сестры (также) должны быть уничтожены, ибо они не воспитали ее и не научили послушанию богам и своему супругу, как были обязаны.
В-десятых: Если мужчина надругается над беззащитной чистотой девушки или супруги другого мужчины, то он становится перед необходимостью подвергнуться сожжению как совершивший тягчайшее преступление.
В-одиннадцатых: Тот, кто первый познает девушку, тот должен взять ее в жены и никого другого.
В-двенадцатых: Кто убьет своего уважаемого служителя богов, через которого все друзья убитого должны получать (от богов) мощь и силу, должны они тоже его убить или оставить в живых.
В-тринадцатых: Если кто украдет, в первый раз его секут розгами, во второй раз - бьют дубиной, если он совершит (проступок) трижды, его отдают на съедение собакам, удаляя (от покровительства) богов.
В-четырнадцатых: Никто не должен принуждать другого к работе. Он должен привлекать его к этому добром, оба они должны быть одинаковы (по отношению к работе и достатку).
В-пятнадцатых: Благородными надо считать тех, кто является со своим конем быстрейшим и проворнейшим и среди остальных выделяется в своих поступках.
В-шестнадцатых: Если муж горюет по своей (умершей) жене, ему скорее надо сосватать девушку, дабы у него не было необходимости печалиться днем и ночью. Если девушка ему будет подходить полностью, он должен пробовать получить (ее) взаимность. Если это произойдет, значит, она ему полностью подходит и тогда сжигаются петух с курицей (= жертвуются на костре) в честь богов.
В-семнадцатых: Когда умирает мужчина и юная жена остается без ребенка и в одиночестве, тогда все ее холостые друзья могут пытаться обрести от нее потомство. Если же она станет вайделоткой, то до конца жизни сохранит целомудрие, ибо будет находиться под покровительством общины (соплеменников)" (Ostpreussishe Sagen, 1986, S. 15, 16).
Даже с учетом позднейших фольклорных наслоений в данном тексте, впервые воспроизведенном в 1529 г. Симоном Грунау, видна тенденция консервации социального положения в земле пруссов после их победы над "мазонами". Правда, эта стабилизация проходила не при помощи протогосударственных институтов, а в рамках правления жрецов, присвоивших себе плоды прусской победы.
"Сакрализация лозунгов борьбы с внешним врагом" нередко в мировой истории становилась причиной установления теократического правления (Трай-де Д., 1986, с. 202). В принципе, учитывая индоевропейские мифологические тенденции восприятия мира богов как священного воинства (ДюмезильЖ.,

---

211

---

1986, с. 144), попытка сакрализации дружины в реальном обществе была возможна при удобных обстоятельствах. В земле пруссов ими явилась победа над "мазонами" в конце VII в.
Судя по данным Петра из Дусбурга, выплата дани, обозначавшая в данном случае отношения победителей с подвластными племенами в рамках квазигосударственного образования, проводилась занеманским населением прусским жрецам вплоть до середины XIII в. Таким образом, с начала VIII в. в земле пруссов, видимо, складывается "священное царство" (по Дж. Дж. Фрэзеру), где сакральная и мирская власти сосредотачиваются в руках жрецов. Вершину этой власти олицетворял верховный священник (Фрэзер Дж. Дж., 1986, с. 17, 91) -Криво-Кривайтис. В Восточной Европе перевес во властных акцентах в VIII- IX вв., судя по сообщениям арабских авторов, также был в пользу жрецов (Захо-дер Б. Н., 1967, с. 96), однако затем "...сочетание военного и жреческого могло быть только в лице князя" (Рыбаков Б. А., 1949, с. 34). В этой передаче власти немалую роль сыграло принятие восточными славянами христианства. У западных славян, у пруссов и, не исключено, у авар властные функции во второй половине I тысячелетия н. э. концентрировались в руках языческого жречества.
Сбор дани в прусском обществе осуществлялся первоначально вайделота-ми или их главой - Криво-Кривайтисом, совершавшими ритуальный объезд земли пруссов. Как и позднейшее полюдье в раннесредневековых государствах Европы, этот объезд имел "религиозное (ритуально-магическое) значение, состоявшее в том, что священный царь, обходя свои владения, уже своим присутствием, а также жертвоприношениями, различными магическими действиями и молитвами богам... сообщал плодородие земле, скоту и людям, вносил гармонию в общинное мироздание" (Кобищанов Ю. М., 1987, с. 140, 141). Позднее место первосвященника в обходе земли пруссов занял его жезл - Кривуля, посылка которого с гонцом в средневековье обозначала сигнал к немедленному сбору общинников или к другим административным акциям (Remeika J., 1940, р. 30-32). В "Хронике земли Прусской" так описывается мощь власти Криво: "Такова была власть его, что не только он сам или кто-либо из сородичей его, но даже гонец с его посохом или с другим отличительнм знаком, проходя по пределам... язычников, был в великом почете у королей, нобилей и простого люда" (Петр из Дусбурга, 1997, с. 51).
В междуречье Ногаты и Деймы эпоха "священного царства", подданные которого считались, вероятно, равными по своему статусу вооруженными "служителями богов", ознаменована нивелировкой погребальной обрядности. Не исключено, что такая ситуация в обрядности VIII-XIX вв. подкреплялась распространением в массе прусского населения идей о переселении души после смерти в новое тело, уже не нуждавшееся в вещественных атрибутах прежней жизни.
Все могилы VIII-XIX вв. представляют собой стандартно устроенные ямы со шкурой коня у дна и с минимумом инвентаря выше, с кальцинированными костями. Обряд был жестко унифицирован, несоблюдение культовых правил кремации жестко каралось (Матузова В. И., 1979, с. 26, 27). Еще в 997 г. пруссы так отвечали католическим миссионерам: "Нами и всей этой страной, вход в

---

212

---

которую мы составляем, повелевает общий закон и одинаковый образ мыслей..." (De passione, 1861, p. 229).
Так же, как и в ранних "варварских" государствах древности и раннего средневековья (Живов В. В., Успенский Б. А., 1987, с. 60), власть жреца Криво-Кривайтиса и его персона пруссами сакрализовывались. При наличии упоминавшихся выше народных собраний волостей и земель Криво воспринимался во всех общественных делах как высшая инстанция, став значительно выше уровня прежних родовых вождей. Одной из его прерогатив было взимание для жертвоприношений третьей части добычи (достояния) своих "подданных", в первую очередь - серебра, считавшегося пруссами ввиду своего цвета священным металлом. Своим верховным богам пруссы, подобно кельтам Британии (Кардини Ф., 1987, с. 77) и тюркам Центральной Азии, посвящали именно белую лошадь. Белыми же были и одежды Криво и вайделотов высших рангов. Видимо, у индоевропейцев белый цвет соответствовал миру богов (Negelein J., 1901, S. 79-81). Судя по тому, что на "знамени Видевута" бог старости и смерти Патолло был представлен в белой одежде, можно предположить, что пруссы связывали соответствующий цвет с миром мертвых.
Не принесенное в жертву серебро стало обладать священной силой в виде "сакральных кладов" для прусских воинов или купцов. Прусские воины на пороге эпохи викингов перестали оказывать знаки повиновения жреческой администрации путем выплаты дани. Явно не случайно по времени с этим событием совпадает определенно имеющее под собой историческую основу упоминание Саксоном Грамматиком посещения Самбии датским викингом Рагнаром Лодброком. Пришелец с запада был принят пруссами "...с большим почтением, словно он прибыл со славнейшей победой" (Muhlen В., 1975, S. 4). На фоне традиционных обычаев пруссов, по указке жрецов, всеми силами противившихся проникновению чужеземцев на племенную территорию (Вестенберг Ф., 1903, с. 146), сообщение Саксона Грамматика выглядит необычно. Здесь возможно лишь одно объяснение: воины Самбии приняли датских викингов наперекор жрецам не как иноплеменников, а как социально близких собратьев по оружию, людей, способных оказать реальное содействие в предприятиях прусской дружины.
К этому времени предпосылки для выхода дружины из-под контроля вполне созрели. Возникший к нач. IX в. на севере Самбии торгово-ремесленный центр Кауп аккумулировал основной объем балтийской торговли с Востоком (Jankuhn H., 1971, S. 25). Выгодная конъюнктура торговых операций способствовала накоплению в руках самбийских воинов значительного количества материальных ценностей. Вследствие своего расположения на краю прусской племенной территории Кауп и его округа приобрели достаточную экстерриториальность и независимость от жреческой юрисдикции. Этот феномен сохранялся здесь минимум до кон. X в. в виде окружения Каупа "сакральным" поясом святилищ. Со стабилизацией "Восточного пути", последовавшей за созданием в 862 г. начатков Древнерусской государственности, Кауп захлестывается массой импортов. Соответственно меняется и ситуация на дружинных могильниках округи Каупа (Ирзекапинис, Вольное). Конец IX-X в. обозначены там

---

213

---

массой новаций в погребальном обряде и в деталях инвентаря, связанных прежде всего со скандинавским этно-культурным импульсом. Особенно он усиливается после датского набега на Самбию ок. 960 г., так описываемого Саксоном Грамматиком: "Хакон, сын короля Харальда, прозванного Синезубым, напал на сембов. Когда он увидел, что его люди вследствие опасной битвы оробели, он велел поджечь вытащенные на берег корабли, чтобы тем самым отнять у колеблющихся надежду на бегство. Битва вышла победоносной для датского меча. Даны завладели Самландом, женились на женах погибших пруссов и повели свою жизнь совместно с (бывшими. - В. К.) врагами" (Muhlen В., 1975, S. 1). Данная битва могла произойти лишь вблизи Каупа, явно бывшего основной целью датских викингов. Близлежащий берег единственный на всем полуострове Самбия позволяет вытащить ладьи на берег и безопасно высадиться на невысокую авандюну. Подтверждение этого события отражено в появлении сожжений в ладье на участке могильника Ирзекапинис, устроенного во второй пол. X в. Кроме черт обряда, деталей вооружения и орнаментики скандинавского происхождения, в дружинных могилах севера Самбии сер. X - сер. XI в. поражает большое количество серебра. Оно представлено диргемами, оформленными в виде подвесок или разновесов, превращённых в поясные бляшки и в многочисленные накладки конского оголовья. Последние, на протяжении столетия изготавливавшиеся поколениями местных мастеров (Кулаков В. И., 1992, с. 141), требовали большого объема серебра. Оно поступало в значительной мере из суммы дани, которую сембы получали с проходивших проливом Брокист торговых судов, следовавшим по неманскому отрезку пути "из варяг в греки". Пруссы предпочитали украшать серебром сбруи своих коней (даже с внутренней стороны ремня) и покрывать им своё оружие (рис. 71), нежели отдавать свою добычу жрецам.
Разрушение Каупа датчанами Канута Великого в 1016 г. ознаменовало начало заката прусской дружины. Правда, первоначально это событие подняло материальную культуру сембов на самый высокий за все время ее существования уровень. Покинувшие руины Каупа мастера обосновались на близлежащих воинских поселениях, сделав для местных воинов более доступными новинки европейского ремесла (Кулаков В. И., Толмачева М. М., 1987, с. 100).
Финал эпохи викингов в XI в. ознаменован прекращением деятельности пути, проходившего через пролив Брокист. Клад серебряных украшений и слитков на городище Гарбик (к югу от пролива) - симптом его затухания к сер. XI в. (Kleemann О., 1939, S. 10). Примерно через полстолетия и сам пролив оказался погребенным под песчаными наносами. Судя по находкам, сделанным в 1724/25 гг. в курганах у совр. пос. Ульяновка (Черняховский р-н Калининградской обл.) (Кулаков В. И., 1994а, с. 2-5), дружина севера Самбии уже в нач. XI в. пыталась освоить через верховья р. Преголи выход на неманское правобережье, создать внутренний рынок в западнобалтском ареале. Наличие соответствующих тенденций поздней дружины пруссов - установление связей с населением низовий р. Немана при помощи торговых трасс по всему течению р. Преголи - реализуется в кон. XI в. многочисленными находками ламатских и южнокуршских древностей в Надравии и Самбии (Kulakov V., 1994, р. 109,

---

214

---

115, 116). Однако обстоятельства не благоприятствовали налаживанию связей пруссов с их занеманскими соседями.
На рубеже XI-XII вв. достаточно резко на всех могильниках Пруссии прекращается сооружение могил с дружинными чертами (богатое оружие и конское снаряжение в могилах с полиэтничными чертами ритуала). Дружинные древности, имевшие в XI в. черты, отражавшие четкую социальную стратификацию на западной окраине балтского мира, в XII-XIII вв. уже не известны. Можно лишь предполагать о причинах, приведших прусских воинов к исходу из пределов земли предков. Возможно, здесь имел место неудачный для воинов конфликт со жреческой администрацией из-за владения данью. За пределами родины прусские воины осели, как показывают находки на озере Обеляй, в Восточной Литве. Обнаружение в Аукштайтии не менее 12 могильников кон. XI-XII в. с двухъярусными трупосожжениями с останками коня в придонной части (Таутавичюс А., 1970, с. 215, 216; Volkaite-Kulikauskiene R., 1976, р. 19-21) и деталями инвентаря, близкими к прусским, указывает еще один регион, принявший прусских воинов. Ушедшие в Северо-Западную Русь пруссы положили начало многих известных в русской истории родов (Кулаков В. И., 1993б, с. 54).
Однако память о традициях погребений с оружием и конями доживает в Пруссии до XVI в. (Grunau S., 1876, Abschnitt I, S. 99). Текст Христбургского договора подтверждает их существование в начале войн с Орденом (Пашуто В. Т., 1959, с. 501). Судя по всему, такие немногочисленные погребения, представлявшие собой уже трупоположения, принадлежали прослойке прусских нобилей (Кулаков В. И., 1990д, с. 193), включавшей в свой состав как часть потомков воинов-профессионалов, так и зажиточных земледельцев (Пашуто В. Т., 1959, с. 336, 337). Из состава нобилей крестоносцы рекрутировали позднее своих сторонников на нижнем уровне местной власти - витингов (Перцев В. Н., 1956, с. 112). Видимо, останки витингов содержат редчайшие в Пруссии погребения XIII- XIV вв. с мечами, рукояти которых переделаны на балтский манер, с бронзовыми деталями и серебряной плакировкой, возрождавшей традиции декоративного искусства эпохи викингов (Кулаков В. И., Валуев А. А., 1999, с. 84).
Скорее всего, крестоносцы называли своих местных союзников-витингов германизированным термином-калькой слав, "ветеницы" ("члены совета"). Последний термин относился к местным союзникам германских феодалов в борьбе с западными славянами в X-XII вв. (Любавский М., 1918, с. 76).
На основе анализа актового материала XIII-XVI вв. Г. Ловмяньский установил, что на Самбии в 1299 г. существовало не менее 62 семей витингов. По его мнению, они восходили не к представителям дружинной прослойки XI в., а вели свои родословные от родовой знати (Lowmianski П., 1983, S. 179). В таком случае оказывается близким к истине предположение об участии витингов в деятельности совета - "господы", где вряд ли нашлось место для опальных жреческой власти дружинников. Прямые потомки последних, скорее всего, представлены в епископских документах сер. XIV в. под именем equites prutheni, занимавшими небольшое количество дворов в каждой деревне Вармии (Lowmianski H., 1983, S. 179). Правда, довольно значительное количество этих "всадников" предполагает, видимо, растворение потомков прусских воинов в крестьянской среде.

---

215

---

Не вызывает сомнения пред- (прото-) феодальный характер нобилей-ви-тингов, охотно легализовавших свои имущественные права под рукой Ордена. Готовность данной социальной прослойки к принятию феодальных порядков подтверждается существованием в Пруссии уже в нач. XIII в. крупных землевладельцев с усадьбами вне общинной юрисдикции (Wenskus R., 1961, S. 86- 88), Правда, этот вопрос требует дальнейшего исследования. Во всяком случае, ясно, что выход статуса нобилей на феодальный уровень был скован до XIII в. устаревшими правовыми нормами прусской "конфедерации", в том числе -наследованием имущества по женской линии (Пашуто В. Т., 1959, с. 284).
Изложенные выше этапы и принципы формирования дружины пруссов рассматриваются так подробно как материал, наиболее репрезентативно представленный в местной археологии. Дружинные отношения явно были определяющими в процессе развития прусского общества. Однако его основной массив составляли рядовые общинники.
В эпоху римского влияния этому основному массиву родового сообщества на могильниках Янтарного края соответствуют в I - нач. II в. трупоположения, в III - нач. V в. - урновые трупосожжения. На исходе античной эпохи рядового эстия-общинника сопровождали: нож и одиночная фибула, с женщинами в урны клали пару застежек, пряслице, иглу. В культуре пруссов общинникам соответствуют до нач. VIII в. уже безурновые кремации со сходным упомянутому выше набором инвентаря (Кулаков В. И., 1990д, с. 189). Его дополняли одиночные круглые фибулы с орнаментом из концентрически расположенных окружностей. Их близость к конструкции святилищ позволила предположить М. Е. Смирновой принадлежность таких застежек к убору мужчин, имевших отношение к культовой практике (Смирнова М. Е., 1987, с. 236, 237). Как явствует из данных устной традиции, отдельные жертвоприношения в кругу общины или семьи совершались именно их главами (Вурсхайто), принадлежавшими к слою общинников.
Далее, в предположительной системе "священного царства" к рядовым членам общества можно отнести индивидуумов, которым соответствуют трупосожжения с ножом, подстилаемые шкурой коня с удилами и стременами упрощенных форм. Аналогичный набор (нож, реже - однолезвийный меч в VI- VII вв., то же самое с редкими сопутствующими деталями конского снаряжения в VIII в.) характеризует общинников в близлежащем к Пруссии скандинавском микрорегионе - о. Борнхольм.
С переориентировкой прусского хозяйства в нач. XII в. общинников начинают погребать несожженными, с тем же ножом у пояса и горшком в ногах (Кулаков В. И,. 1990д, с. 193). То, что данный инвентарь (в расширенном варианте - пояс и нож) соответствует основной принадлежности общинника, подтверждается этнографическими данными. Еще в 1657 г. мужчины Северной Пруссии, принадлежавшие к сословию земледельцев, жертвовали священным деревьям именно эти предметы (Gaerte W., 1956, S. 51) (рис. 72). Женскими жертвенными дарами являлись наплечные покрывала типа восточнобалтских виллайне. Их следами в раннесредневековой прусской археологии являются упоминавшиеся выше фибулы, крепившие данную накидку на плечах. Немалую роль в инди-

---

216

---

видуальных жертвоприношениях в эпоху средневековья и даже в Новом времени играли личные амулеты пруссов-общинников, находимые, в частности, в водах р. Преголи (рис. 73). Данным вещевым набором ограничивалась непосредственная личная собственность прусских общинников. В состав погребального инвентаря с XII в. входили и продукты (здесь имеется в виду сугубо культовый набор предметов в соответствии с социальным положением их владельца). Появление сосудов с явно земледельческой продукцией указывает на возросшую роль соответствующей черты прусского хозяйства. Тот же вывод следует и при анализе жилых комплексов XII - нач. XIII в. Письменные источники подтверждают это упоминанием о наследственном владении землей общинниками в нач. XII в. (Галл Аноним, 1961, с. 132). Их права на общинную землю были ограничены, однако использование под пашню пространства между волостными землями могло привести к появлению упоминавшихся выше крупных землевладельцев.
Следует отметить, что, как в общинной среде, так и в остальных частях прусского общества после завершения в нач. XII в. дружинной эпохи, роль женщины в обществе вновь становится заметной. Это реализуется как через наличие упоминавшегося выше матрилинейного права наследования, так и посредством появления индивидуальных, зачастую богато снаряженных женских

---

217

---

погребений XIII-XIV вв. Актовый материал этого времени подтверждает важное место женщины в прусском обществе (Матузова В. И., 1989, с. 286).
Наличие зависимого населения ("рабов и служанок"), зафиксированное в Пруссии Галлом Анонимом (Галл Аноним, 1961, с. 132), пока однозначно данными археологии не подтверждается. Можно лишь предполагать соответствие им безынвентарных кремаций, сопровождавших трупоположения (нач. XII в.) на могильнике-III Коврово (Кулаков В. И., 1990а, с. 22).
Немногим более археологические источники говорят о представителях высших слоев прусского общества - родо-племенных вождях и жрецах. В первых веках нашей эры их место насильственно (?) заняли воины "Самбийской алы", погребавшиеся во вторично использованных курганах раннего железного века или сопровождавшиеся конскими жертвоприношениями на грунтовых могильниках. Позднее идентификация слоя родовой знати в материальной культуре пруссов затруднена. Возможно, это связано с особенностями местного ритуала: распределения между общинниками, как сообщает в кон. IX в. Вульфстан, имущества почившего "короля" (Кулаков В. И., 1990д, с. 188), обладавшего на определенном городище административными и культовыми функциями потомка представителей родовой аристократии (Wenskus R., 1986b, S. 416).
Сведения Симона Грунау содержат информацию о наследниках родовых вождей в историческое время (Кулаков В. И., 1990д, с. 133). Возможно, одного из них упоминает в сер. XIII в. ирландский автор "Начала описания мира": "Примиус, пятый чешский король (т. е. - Оттокар II Пшемысл. - В. К.), который теперь правит, специально, с большим войском совершил крестовый поход на Самбию, победил, отдал ее христианской вере, а наимощнейшего из этой земли, окропив святой водой, назвал собственным именем" (Samalavicius St., 1964, p. 10). И. Фойгт

---

218

---

прямо называл соправителем Криво в каждой прусской "земле" короля (reik) (Voigt J., 1827, S. 514) из слоя родовой аристократии. С другой стороны, обряд погребения "королей" (со сложными церемониями, но без инвентаря) в принципе не отличается от соответствующего заупокойного ритуала для жрецов (Кулаков В. И., 1990д, с. 93). Указывает ли это на адекватвость происхождения этих двух высших (но явно немногочисленных) прослоек прусского общества, покажут дальнейшие исследования. Показательно, что и у северных племен западных балтов XIII в. "короли", властвовавшие в пределах отдельных поселков (ср. с упоминанием Вульфстана прусских "королей" кон. IX в.), исполняли параллельно некоторые жреческие функции (Мицкявичюс А., 1991, с. 7).
Итак, структуру и тенденции развития социумов в земле эстиев и пруссов кратко можно представить следующим образом:
1. По данным погребальных памятников I-ГУ вв. н. э., Самбия и прилегающие территории были практически полностью покинуты автохтонным западнобалтским населением, отступившим на восток под давлением пришельцев, которых античные письменные источники объединяют общим источником "венеды". В их среде, не исключено, присутствовали носители вельбарской культуры любовидзской фазы - восточные германцы. Достаточно стабильно сохранившимися западнобалтские родовые сообщества (собственно эстии) фиксируются лишь в верхнем течении р. Преголи (ныне - восточные районы Калининградской обл.). Аллохтоны на Янтарном берегу несомненно составляли некий социальный коллектив, главенствующую роль в котором играли разноэтничные воины, условно объединяемые под названием "Самбийская ала". Германский по происхождению этникон "эстии" мог объединять в Юго-Восточной Балтии и "венедов", и остатки балтов-автохтонов.
2. Начало деформаций родовых отношений в обществе эстиев-балтов, в массе появившихся вновь на Янтарном берегу в результате "балтской реконкисты" середины VB., совпадает с началом формирования прусской культуры. Этот процесс был детонирован активным общением эстиев и видиварев. Появление этих ветеранов гуннских воин в Халибо окончательно решило проблему перераспределения властных функций на западной окраине балтского мира в пользу дружинной организации. С её возникновением на Янтарном берегу начинается существование собственно культуры пруссов.
3. Имея в сущности нетрадиционные для родо-племенной системы истоки, материальная культура пруссов имеет дружинный характер. Правда, уже с рубежа VII-VIII вв. властные функции в земле пруссов оказываются в руках жрецов, "приватизировавших" победу пруссов-дружинников над мазурами. Естественный ход социального развития, как и в западно- и восточно-славянских ареалах позднее, в Пруссии нарушается. Поступательное развитие местной истории, несмотря на самое раннее в Балтии и во всей Северной Европе появление дружины, затормаживается. Не в последнюю очередь потеря дружинными вождями власти связана с малочисленностью воинских формирований сембов и отсутствием в Пруссии стабильного земледелия. Только последнее могло бы гарантировать княжеской власти постоянную ренту (Ловмяньский X., 1988, с. 48) - залог образования государственной структуры.

---

219

---

4. Первые заметные на археологическом материале попытки дружины возвратить свою самостоятельность относятся к кон. VIII - нач. XIX в. и связаны с торговыми операциями по "Восточному пути". Правда, малочисленность воинов и купцов Самбии позволила готландцам, как показывают скопления кладов диргемов, уже к кон. IX в. перехватить восточную торговлю в свои руки.
5. Попытки скандинавских викингов с нач. IX в. контролировать янтарную торговлю, начиная непосредственно с ее источника - с Самбии, - привели к неожиданным результатам. Инокультурные влияния не уничтожили, а усилили прусскую дружину. Ее древности кон. X-XI вв. показывают высокую степень накопления богатств в руках местных воинов. Правда, их влияние за пределами Самбии было незначительным. В Натангии и по среднему течению р. Преголи продолжали функционировать социальные структуры "священного царства", малоотличимые от родо-племенных. Однако место племенной аристократии в них занимали жрецы.
6. В нач. XII в. следы дружинных древностей в прусской археологии практически уже не читаются. Причиной тому послужил, вероятно, конфликт между воинами-профессионалами и жрецами за распределение дани и, соответственно, за власть. Отныне и до начала XIII в. в Пруссии окончательно утверждается ничем не ограниченная власть жреческой администрации. Народные собрания, регулярно собиравшие прусских общинников в пределах волостей и земель, были, скорее всего, номинальным властным органом. Ведущую роль на них и властные функции в промежутках между народными сходами осуществляли ставленники жрецов. Сложилась аморфная "конфедерация прусских земель". Центральную власть (формально - только в мирное время) в Ромове-Рикойто осуществлял языческий первосвященник с ритуальным именем Криво-Кривайтис. Его права базировались не на имущественном принуждении, а на уровне культовой регламентации жизни любого члена прусского общества. Система рестрибуций осуществлялась не в материальной, а лишь в духовной сфере.
В таких условиях нарождающаяся прослойка крупных землевладельцев инстинктивно нуждалась в кодификации своих по сути феодальных устремлений. Немыслимые в рамках "конфедерации", они были удовлетворены лишь Орденом. Только в ходе борьбы с ним отдельные представители нобилитета (duces et capitanei Геркус Манто и Диване Клекине) пытались аккумулировать власть на основе функций вождей народного ополчения. Однако время для создания западнобалтского государства, экономические основы которого уже существовали в виде единого межплеменного внутреннего рынка, предполагавшего возникновение племенного союза, было упущено. Авторитет Криво уже в XIV в. был логично замещен церковными властями Ордена и епископств. Ценой своей гибели неродившееся прусское государство дало возможность для консолидации своих восточных соседей - племен Литвы. Тем не менее причины динамичного социального развития в прусском обществе X-XI вв. во многом уникальны для Балтии. Среди них - пограничное расположение Пруссии между несколькими крупными этно-культурными областями и обстоятельства, связанные с добычей янтаря и транзитной торговлей.

 

220

---

Глава 12
ФИНАЛ ПРУССКОЙ СВОБОДЫ

Рис. 74. Великий Магистр Тевтонского Ордена Генрих фон Зальца (по К. Харткноху. 1684г.). C. 224.
Рис. 75. Парадный щит Великого Магистра Тевтонского Ордена Карла фон Трир (ок. 1300г.). C. 227.
Рис. 76. Осада пруссами замка Бальга в 1240 г. C. 229.
Заключительный этап истории самостоятельного существования населения западной части балтского ареала содержит минимальную археологическую информацию, зато ввиду объективных причин весьма полно освещен письменными источниками. На их основе ниже излагается ход событий последних десятилетий прусской свободы, без которых реконструкция прусской истории, являющаяся основной задачей данной работы, будет неполной. Стабилизировавшаяся к концу XII в. политическая и хозяйственная ситуация в земле пруссов выглядела следующим образом. Уход профессиональных воинов-дружинников, происшедший на рубеже XI-XII вв., предоставил неограниченные возможности для укрепления в обществе пруссов положения жреческой администрации. Значительная часть земельных угодий, куда входили объявленные священными леса и поля, явно подлежала юрисдикции языческих жрецов. Небольшой процент земель, подвергавшихся распашке с X-XI вв., оставался в ведении родовых общин. Земля распределялась между земледельцами по наследственным жребиям (Галл Аноним, 1961, с. 132), что не давало рядовым общинникам полной хозяйственной самостоятельности. Судя по данным археологии, роль пахотного земледелия в прусском хозяйстве XII - начала XIII в. была еще недостаточно велика для окончательного утверждения в регионе феодальных порядков.
Как показал в своих фундаментальных исследованиях Дж. Дж. Фрэзер (Фрэзер Дж. Дж., 1986, с. 17, 91), верховная власть жрецов характерна на определенном историческом этапе для большинства древних обществ Старого и Нового Света. Этот этап в принципе относится к промежутку между отмиранием родоплеменных отношений и окончательным становлением раннегосударственной структуры. Как было показано выше, распад родового строя шел у пруссов уже в V в. н. э. По объективным причинам этот процесс затянулся и завершился кризисом рубежа XI-XII вв. - уходом дружины и победой жречества. Последнее вернуло свои старые социальные прерогативы, произошла искусственная реставрация "священного царства". Власть и привилегии родовых вождей-жрецов были воссозданы и закреплены за выборными жрецами, к XII-XIII вв. составив-

---

221

---

ших некую касту и опиравшихся на право наследования должностей. На примере пруссов мы видим принципиальную разницу между логично развивающимся раннефеодальным государством и "священным царством". В первом продукты труда крестьян, ведущих основанное на земледелии хозяйство, поступали в виде налога (фиска, оброка, чинша и т. п.) в казну феодала и затем превращались не только в предметы роскоши, но и способствовали расширению территории и экономической базы владения князя (короля, графа, барона и т. д.). Напротив, при системе жреческой власти правители общины или крупных территориально-административных структур не руководствовались в своих решениях экономической необходимостью. Подати, получаемые руководителями "священного царства", тратились на приношения богам. Подобная система, кроме земли пруссов, существовала в XI-XII вв. на западнославянских территориях - у ра-нов и других славянских народов (Кулаков В. И., 1990д, с. 190). Законы истории неумолимы: все эти племена ждала единая участь пасть жертвой внешнего врага. Вырождение наследственной кастовой власти и демонтаж руководимого ею общества, как показывает пример России конца XX в., является непреложным историческим законом.
К началу XIII в. пределы земли пруссов расширились до левобережья р. Неман на востоке и до среднего течения р. Лавы на юге. В поисках новых земель и новых данников прусские общинники, возможно, побуждаемые к этому жрецами, проникали в соседствующие с Самбией и Натангией земли. Так заселялись известные по источникам XIV в. Бартия, Надравия, Вармия и Погезания, ранее не входившие в прусский ареал. Правда, эти территории так и не были к началу XIII в. основательно заселены пруссами. Об этом свидетельствуют данные поселенческой археологии. Традиционные для пруссов-сембов городища с площадкой подпрямоугольной в плане формы весьма немногочисленны на упомянутых выше территориях, открытые сельские поселения здесь почти полностью отсутствуют. Пруссы, занимая межплеменные лесные пространства, до XIII в. считавшиеся неприкосновенными, входили в прямой контакт с соседними западнобалтскими племенами - скальвами и ятвягами. Эти племена, подпадая под прусское влияние, частично переняли самбийские культурные традиции.
Пруссы и их соседи подчинялись владычеству верховного жреца Криво-Кривайтиса. В "Хронике земли Прусской" (1326 г.) Петр из Дусбурга его власть описывает следующим образом: "Было же... в Надровии одно место, называемое Ромов... в котором жил некто, по имени Криве, которого они (пруссы..- В. К.) почитали как папу, ибо как господин папа правит вселенской церковью христиан, так и по его воле или повелению управлялись не только вышеупомянутые язычники, но и литовины и прочие народы земли Ливонской" (Петр из Дусбурга, 1997, с. 51). Память о том, что власть Криво-Кривайтиса распространялась до р. Даугавы, сохранилась в прусских сказаниях вплоть до XIX в.
У пруссов и, возможно, у части подвластных им западнобалтских племен к началу XIII в. установилась нижеследующая потестарная система. Высшим правителем являлся верховный жрец - Криво-Кривайтис. Его резиденцией было центральное святилище пруссов - Ромове, находившееся в местечке Рикойто

---

222

---

(прусск. - "место господина") в Натангии. Ныне следы этого святилища видны у пос. Бочаги (ранее - Шлоссберг) Черняховского района. Власть на местах, в отдельных землях осуществляли "госпбда" - совет старейшин. Реально главенствующую роль в них играли вайделоты - местные жрецы. Эти "госпбды" периодически переизбирались на собраниях представителей отдельных волостей в пределах каждой земли. В волостях (прусск. - "полка"), состоявших из нескольких небольших поселков, также действовали выборные советы старейшин. Решающее слово в волостях оставалось формально за народным собранием. На самом деле в волостях и в отдельных поселениях управляли старосты разных рангов, непосредственно зависевшие от жрецов. Таким образом была построена структура власти у пруссов на исходе эпохи раннего средневековья. Конструктивно она близка конфедеративной схеме (Пашуто В. Т., 1959, с. 116), появившейся у некоторых государств Европы в XVI-XVIII вв. Формально самостоятельные прусские земли были объединены культовым авторитетом Криво-Кривайтиса (титул - наследственный). Прусские земли не координировали свои политические и военные действия и часто враждовали между собой.
Начавшиеся еще в XII в. польско-прусские столкновения продолжались и на рубеже XII-XIII вв. Во многом эти процессы были связаны с развитием социальных отношений в Польше и Пруссии, изоморфно отражавшихся в походах за данью и пленниками. На прусско-мазовецкой границе поляки были вынуждены возвести валы для защиты от прусских набегов. Со стороны Польши экспансия в прусские земли, на север от княжества Мазовии, принимала облик христианизации язычников.
26 октября 1206 г. датируется булла папы римского Иннокентия III о христианизации пруссов, давшая широкие права на завоевание земель западных балтов европейским феодалам. Этими правами пытался воспользоваться в 1210 г. датский конунг Вальдемар II в набеге на Самбию, ставшем последней схваткой скандинавов и пруссов, за которыми осталась победа.
Около 1212 г. польские монахи во главе с пресвитером Христианом основывают на западной окраине прусской земли Помезании в местечке Зантир первый католический монастырь. Начинается в основном мирная христианизация пруссов. Правда, количество новообращенных не становится заметным и после назначения папским велением в 1216 г. Христиана первым епископом Пруссии. Польские феодалы пытаются в 1222-1223 гг. при помощи небольших по объему крестовых походов стимулировать христианизацию пруссов (Powierski J., 1968, S. 156-160). Это лишь усиливает польско-прусское противостояние на северной границе Мазовии, не прекращавшееся с 1216 г.
Миссионерская активность польских католиков на западных рубежах Пруссии вызвала ответную языческую реакцию. Прусские воины в 1224 г. переходят р. Вислу в ее нижнем течении, захватывают и сжигают монастыри в Оливе и Древенице. Этот поход не был кратковременным: к западу от Гданьска, далеко за пределами своей земли, пруссы начали сооружать каменное изваяние (Labuda G., 1978, S. 80), изображавшее, видимо, одного из легендарных прусских вождей. Оно должно было отметить конечный пункт победоносного похода пруссов.

---

223

---

Для идеологического обоснования своих действий польские рыцари основали в 1228 г. в г. Добжине (Мазовия) рыцарский орден, целью которого была христианизация пруссов. Однако дальнейшие судьбы западной части балтского мира были связаны с иной крестоносной организацией.
Захват новых территорий осуществлялся раннесредневековыми государствами Европы уже с V в. (например - в Галлии). Западные соседи пруссов - славяне Поморья - порабощались германскими князьями в IX-XII вв. Идеологически эти политические действия освящались Римом как акты борьбы с язычеством. Многонациональные христианские воинства стали объединяться с 1200 г. для борьбы со свободными народами Балтии под знаменами Ордена меченосцев (Ливонского Ордена). Правда, на всем протяжении существования Ордена дела его не всегда шли блестяще. Действия меченосцев сосредоточились в северо-восточной части балтского ареала, в землях земгалов, куршей и ливов.
В эпоху третьего крестового похода в Святую землю в Анконе (Сирия) был образован "Орден дома Святой Марии Тевтонской" (Ordo Domus Sanctae Mariae Teutonicorum). Организация первоначально, как и Орден госпитальеров, ставила перед собой задачи ухода за страждущими паломниками и ранеными крестоносцами. 1198 г. стал годом официального утверждения Ордена дома Святой Марии Тевтонской, называемого чаще Тевтонским (Немецким) Орденом, папой римским Иннокентием III. Вскоре после этого в связи с завершением (в целом - неудачным) военных действий в Палестине тевтонские рыцари перебазировались в Среднее Подунавье. Там, в Венгерском королевстве, под видом борьбы с язычниками-половцами, Орден немедля принялся обзаводиться недвижимым имуществом и связями среди местных магнатов. Это вызвало неудовольствие венгерского короля Андрея, почувствовавшего в этих действиях пришельцев опасность для единства и стабильности королевства. Орден был насильно удален из венгерских пределов. Однако судьба покровительствовала тевтонцам.
В 1229 г. по договоренности с Великим Магистром Ордена Германом фон Зальца (рис. 74) князь Конрад Мазовецкий уступил на 20 лет рыцарям Ордена Хелминскую землю. Данная территория, соседствовавшая с юга с прусской "землей" Помезанией, еще с XI в. подвергалась набегам пруссов в поисках добычи. В результате децентрализованных ответных акций поляков Хелминская земля не была обеспечена достаточной обороной и к нач. XIII в. практически полностью находилась под прусским контролем (Slaski К., 1970, S. 24, 26). Эта северо-западная часть княжества Мазовии, по мнению князя, должна была послужить христианам плацдармом для действий по умиротворению пруссов. Правда, при этом Конрад забыл, что менее чем два десятилетия назад пруссы были его союзниками при нападениях на юго-восточные польские земли ("Великая хроника", 1987, с. 149). Таковы законы феодальной раздробленности. Не воспринимая Польское государство как единое целое, Конрад Мазовецкий своей уступкой Ордену (как и своими прежними набегами на Малую Польшу) способствовал раздроблению польских земель. Kulmerland, как теперь стала называться Хелминская земля со смешанным балто-славянским населением, на долгие века вышла из-под юрисдикции Польского государства. В 1230 г., по

---

225

---

преданию, несколько крестоносцев основывают на правом берегу р. Вислы, под сенью огромного дуба, замок Фогельзанг. В том же году Орден получает буллу папы Гонория IX на право крещения пруссов. Как явствует из приводимого ниже текста буллы, Орден получал права военных действий в пределах всей Юго-Восточной Балтии. "Булла Григория IX от 18.1.1230г., поощряющая Тевтонский Орден к борьбе с пруссами: Григорий, епископ, слуга слуг Божиих - возлюбленным сынам, братьям Тевтонского Ордена Св. Марии, первейшего в странах Германии и Пруссии, посылает приветствие и апостольское благословение. Господь в своих деяниях показал добрую волю в том, что покинул их врагов, хотя мог он уничтожить (их) до единого человека, (стремясь к тому), чтобы те, кто много согрешил, своей любовью (к Богу) спасли ближних своих, и воздаянием тем, кто души свои за него отдавали, будет их спасение. Из этого следует, что Господь наш и Искупитель (тех), которые обижали и подвергали преследованию дикий прусский народ, ожесточенно притесняемый крестоносцами и живший рядом с ними, обрели свою веру в самопожертвовании и спасении своей страны (хотя он нисколько не нуждался в нашей доброте, однако стремился к тому, чтобы через дела людей была представлена им благодать). Ввиду этого возлюбленный сын Герман, магистр Тевтонского Ордена Св. Марии, получает от нас разъяснение в том, что знатный муж Конрад, князь Польши, исполненный почтения к Господу, уступает ему щедро замок Колме (= Холм) с окружающими владениями и другой замок пруссов, соседний с вашими орденскими угодьями, исполненными страха перед Господом, и присовокупляет, дабы в тех замках вы и ваши помощники будете иметь возможность приобрести (земли и замки), в таком случае считать будете достояние (это) наилучшим и взятым с надеждой на то, что обитающие возле упомянутых земель (пруссы-язычники) подвергнутся усмирению и отстранятся от опасности гибели (их душ) и будут иметь необходимую охрану своего достояния. А так как страх перед Господом в работе необходим там, где есть возможность соседства с великой добродетелью, вашей любезной предупредительностью и стремлением к Господу, то следует учесть (все это) вам и всем вашим помощникам и отпустить (ваши) грехи, дабы смельчаки приходили отвоевывать эти земли из рук пруссов, снарядившись с головы до пят оружием Бога для того, чтобы увеличить (число) пресвятых храмов, милостью Бога ваши труды умножатся, по всему этому краю шатры свои расставьте и свои тенета растяните (для уловления душ заблудших), чтобы увеличилось число верующих, и вы сторицей должны будете обрести на этом пути жизнь вечную в вотчине (Господа). Предполагается это данное предприятие -небывалый поход против этих земель - (будет) посвящен возлюбленному брату нашему епископу Модесту. Дано в Перуджии 15 дня перед февральскими календами, нашего правления год третий" (Popieziubules, 1987, р. 113-115).
В сотнях томов научных исследований, посвященных ранней истории Тевтонского Ордена, его деятельность в земле пруссов оценивается как в целом позитивная и даже полезная для исторического процесса. Действительно, отбрасывая романтически-сентиментальный ореол, создававшийся вокруг якобы бескорыстных и преданных Христу крестоносцев уже их первыми историогра-

---

226

---

фами - Петром фон Дусбургом, Николаем Ерошиным и другими, можно признать следующее. Их борьба с консервативным "священным царством" пруссов была по тем временам прогрессивной. Однако, как известно, очень скоро административные структуры прусской конфедерации, социально далекие от простого народа, перешли на сторону Ордена. Главное: далеко не все историки учитывали степень жестокости рыцарей Ордена, реки крови, пролитые ими в Пруссии. Никто не удосужился выяснить, смогли бы сами пруссы без "помощи" крестоносцев найти путь к государственности и прогрессу. Первым завесу над тевтонскими "подвигами" в Балтии приоткрыл наш соотечественник - известнейший историк Владимир Терентьевич Пашуто (Пашуто В. Т., 1958, с. 54-81). Ему первому в европейской историографии средних веков принадлежит инициатива освещения роли пруссов в событиях XIII в. Предлагаемый ниже читателю очерк борьбы пруссов за свою свободу опирается преимущественно на выводы, достигнутые В. Т. Пашуто в результате его плодотворного изучения истории контактов балтов и Тевтонского ордена.
На первых порах успех в схватках между крестоносцами и пруссами был не на стороне последних. Орден поставил задачу постепенного захвата прусских земель. Направление главного стратегического удара шло по линии с юго-запада на северо-восток, к Самбии. Разобщенность членов прусской конфедерации этому способствовала. Кроме того, уровень развития военного искусства у противоборствующих сторон был несравним. Снаряжение конных крестоносцев соответствовало высшим достижениям оружейного мастерства Европы того времени. Воины Ордена имели лучшие мечи рейнских мастерских, копья для конного боя, кольчуги восточного типа, стальные шлемы. Рыцари, сопровождавшиеся пешими стрелками-кнехтами, объединялись в воинские подразделения (хоругви) и подчинялись суровой дисциплине. Напротив, тяжелое вооружение, способное выдержать удар германского меча, имели лишь отдельные знатные пруссы (Nowakowski А., 1980, S. 29). Основная масса прусских воинов не имела защитного снаряжения, они были вооружены лишь копьями, метательными дротиками и булавами (Ascik К., 1966, S. 222, 223). Источники свидетельствуют о том, что пруссы имели представление о воинском строе и единоначалии (Ascik К., 1966, S. 231, 232). Правда, военный вождь над ополчением выбирался лишь на время непосредственных боевых действий. Языческая идеология сказалась даже на восприятии пруссами внешнего вида крестоносцев. Еще в X в. символами прусской дружины были изображения кречета и трехлопастного креста - символа владыки молний Перкуно. Волею судеб на знаменах и щитах крестоносцев пруссы увидели сходные изображения - германского орла и черный крест (рис. 75) на белом поле, считавшемся пруссами священным цветом. В иконографии этих символов простой народ в то далекое время вряд ли разбирался. Этим, возможно, и объясняется та легкость, с которой орденские рыцари, пользуясь архаическими родовыми традициями пруссов, заключали с ними всевозможные в конечном итоге кабальные соглашения. Например, ежели прусс не откажет пришельцу в гостеприимстве и выпьет с ним чашу мёда, он был обязан посвоим законам предоставить гостю половину своего земельного надела и всячески помогать ему (Пашуто В. Т., 1959, с. 286). Итак, прусская конфедерация пожинала

---

228

---

плоды своей искусственно поддерживавшейся с XII в. обособленности и консервативности. Единственными преимуществами пруссов были их многочисленность и любовь к земле предков. Однако, как выяснилось в дальнейшем, в борьбе за свободу этого было недостаточно.
Первое столкновение пруссов с Орденом - битва при Сиргуне в 1233 г. - завершилось победой крестоносцев. Вскоре (в 1235 г.) к победителям присоединяются польские рыцари из Добжина. К 1239 г. войска пруссов вытеснены с правобережья р. Ногаты, занимаемого пруссами с V в. В стратегически важных пунктах на побережье Помезании и Натангии крестоносцы закладывают замки Эльбинг (1237 г.) и Бальгу (1239 г.).
Пруссы организовали осаду и блокаду Бальги, возведя вокруг неё укрепления Скрандокалнс (у совр. пос. Знаменка Багратионовского р-на Калининградской обл.), Партегаль (у пос. Московское), городища у пос. Тимирязеве (Петр из Дусбурга, 1997, с. 60) (рис. 76) и пос. Сосновки. Несмотря на применение пруссами осадных сооружений, победа здесь осталась за Орденом. В следующем году сопротивление пруссов, обозначенное в историографии как "первое восстание пруссов", вспыхнуло с новой силой. Этому способствовали как успех литовцев в битве под Шауляем в 1236 г. (поражение Ливонского Ордена, несомненно, вдохновило пруссов), так и союзнические действия поморского князя Святополка. Практически вся Пруссия к 1243 г. была, за исключением пяти замков, очищена от крестоносцев. Предпринимались шаги и к мирному решению конфликта. Пруссы-христиане на Лионском соборе 1245 г. обратились к папской курии с просьбой усмирить неоправданную ярость воинов Девы Марии. Правда, эти слова мира не были услышаны. Массы новых рыцарей вливались в орденские войска. Силы были неравны, и в 1249 г. в Христбурге (Помезания) был заключен мирный договор, закреплявший власть Ордена над западными землями пруссов (Пашуто В. Т., 1959, с. 495-507).
Однако пруссы не признали себя побежденными. Вспыхнуло новое восстание, длившееся до 1260 г. В южной части Натангии, при местечке Круке, 29 сентября 1249 г. пруссы разгромили крупный отряд крестоносцев. В ответ на это Орден устремил острие своих ударов на Самбию - центр прусского ареала. Первый поход в 1252/1253 гг. окончился у Гермавы поражением крестоносцев (Schlicht О., 1922, S. 75, 76). Зимой 1254 г. из Эльбинга и Бальги орденские войска под началом чешского короля Оттокара II Пшемысла, вступившего в это время по обету в ряды крестоносцев, переправились по льду Вислинского залива на юго-западную оконечность Самбии. Устроенные пруссами в северной части Балтийской косы оборонительные валы (у современных пос. Мечниково и г. Приморска) не остановили продвижения неприятеля. Начался разгром прусской твердыни. Крестоносцы, подобно чудовищному поршню, выталкивали прусское ополчение с запада на восток, от Гермавы (ныне - пос. Русское) до Каймы (пос. Заречье) и Тапиовы (г. Гвардейск).
После разгрома остатков прусского ополчения в восточной части Самбии Оттокар II по дороге домой в Богемию отправился к устью р. Преголи (прусск. - Прейгара). Как пишет Петр фон Дусбург, король "...прошел до горы, на которой ныне стоит замок Кунигсберг, задумав там с братьями (рыцарями

---

230

---

Ордена. - В. К.) воздвигнуть замок для защиты веры..." (Петр из Дусбурга, 1997, с. 85). Так на месте прусского городища Твангсте по велению Оттокара II, оставившего для этого немалые материальные средства, был заложен Кенигсберг. Правда, сам король во время его закладки был, видимо, уже в пути на родину.
1260 год знаменует собой начало последней, решающей фазы борьбы пруссов за независимость. Традиционная дата восстания - 20 сентября. Совсем недавно консолидация местных воинов была настолько низка, что часть местного ополчения в 1259 г. вместе с татарами и русскими предпринимает набег на Сандомирскую землю (Южная Польша). И это - вместо объединения сил в борьбе с Орденом. Победа куршей и литовцев над войсками Тевтонского и Ливонского Орденов у озера Дурбе 13 июля 1260 г. всколыхнула всю Пруссию. Годы борьбы не прошли даром, росло и воинское искусство пруссов.
Во главе третьего прусского восстания стал представитель прусской знати - нобилитета - Геркус Манто. Этот талантливый военачальник свое детство, будучи заложником (такая практика широко применялась крестоносцами в отношениях с прусскими нобилями), провел в Магдебурге и получил европейское образование. 22 января 1261 г. войско Натангии под его началом окружило крестоносцев с рыцарем де Рейдером во главе в укреплении Покарвис. -Из расположенного в 2 км к северу от него замка Бранденбург на помощь окруженным двинулось подкрепление. Однако пруссы не дали возможности крестоносцам соединиться. Оставшиеся в Покарвисе рыцари, отступая из лагеря на восток, были загнаны пруссами в болото и там перебиты. После завершения битвы пруссы, по своему обычаю, выбрали по жребию трех пленных рыцарей и принесли их в жертву своим богам. Рыцари были в конном строю сожжены на ритуальном костре. Тогда же пруссы начали двухлетнюю осаду замка Кенигсберг, применяя осадные башни и перегородив р. Преголю. Лишь в 1262 г. подоспевшие орденские подкрепления прорвали осаду замка.
Третье восстание пруссов от предыдущих военных кампаний отличало то, что борьба велась не только против крестоносцев, но и против перешедших на их сторону представителей местной знати - нобилей. Именно они, заинтересованные в перспективе упрочения прав на свои владения под орденской властью, переходили на сторону крестоносцев, готовили базы для их войск и предательски раскалывали ряды пруссов (Матузова В. И., 1989, с. 28).
Стихийно происходило крушение прусской конфедерации, отдельные земли пруссов находились под руководством своих военных вождей (Pollakowna А., 1968, S. 169). Фактически единым военным и гражданским властителем был нобиль и талантливый полководец Геркус Манто. Чувствуя крушение своей власти, Криво Аллепс в 1265 г. покинул Ромове в Надравии и бежал к крестоносцам, а затем - в Литву. Однако в огне боев объединение пруссов так и но состоялось. Тому несколько причин, в том числе - и сугубо тактических. Так, например, земли пруссов были уже разъединены возведенными ранее орденскими замками, брать которые пруссы так и не научились. Отдельные победы пруссы продолжали одерживать, например, в битве при Сиргуне в 1271 г. Однако такие сражения были лишь результатом отдельных и неожиданных для Ордена набегов народных ополчений на далекие расстояния.

---

231

---

В регулярных военных действиях пруссы не могли устоять перед четко организованной военной машиной Ордена. В 1273 г. после разгрома своего войска Геркус Манто был настигнут крестоносцами и казнен. Повешенный, он был пронзен мечом. Как считает литовский историк Ромас Батура (Batura R., 1985, р. 392), прусский герой погиб на берегу р. Ауксине (ныне - р. Голубая), у центрального святилища пруссов в Надравии - у Ромове. Поразителен тот факт, что сам способ казни Геркуса соответствует одному из древнейших принципов жертвоприношения, восходящего к эпохе викингов. Быть может, Геркус Манто сам предложил крестоносцам такой вариант своей гибели, втайне надеясь принести так по обычаю древнейших прусских князей жертву богам за процветание своего народа. Гибелью Геркуса Манто, глубоко символически происшедшей у центрального прусского святилища, знаменуется начало конца борьбы пруссов за свободу. Борьба была полностью прекращена в 1283 г. после занятия крестоносцами Ятвягии и выхода их к литовской границе, пролегавшей по р. Неман.
Кризис рубежа XI-XII вв., приведший к реставрации основанного на жреческой идеологии "священного царства" пруссов, нес в себе изначально заряд саморазрушения. Такая социальная структура не вела к государственности в общепринятом смысле слова и была для народа гибельной. Попутно следует отметить, что также были сокрушены и сходные социальные структуры западных славян. Краху прусской конфедерации способствовали и стремления нобилей к приобретению стабильного землепользования, пусть и ценой христианизации. Развитие феодальных отношений, прогрессивных для того времени, под властью жрецов было невозможно. Однако в борьбе пруссов есть и позитивные моменты. Их сопротивление заметно ослабило скорость продвижения Ордена на восток, дав возможность создать единственное в истории средневековой Европы языческое государство - Литовское княжество. Его социальные слои нашли в себе силы разделить княжескую и жреческую власть, чего не смогли сделать пруссы. Уже в 20-х годах XIII в. князь Миндаугас, опираясь на дружину, куда входили и пруссы, проводил политический курс, направленный на укрепление литовской государственности общеевропейского уровня. Именно под литовскими знаменами потомки пруссов отомстили воинам Девы Марии на полях битв при Рудау (1370 г.) и Грюнвальда (1410 г.) за кровь, пролитую их предками.

 

 

 

 

 

293

---

Приложение 4
Типология и хронология прусской культуры

Создавший для Пруссии хронологическую шкалу древностей Отто Тиш-лер, основоположник местной археологии, завершил линию дат эпохи римского влияния (А - D) на V - начале VI в. н. э. (Tischler О., 1880а; он же, 1880b, S. 84, 85). Мысль о том, что VI в. является границей между финалом эпохи римского влияния, важным признаком которой для Янтарного берега было наличие оружия в могилах (рис. 123, 124) и ингумации (ри.ч 125), и собственно средневековьем в земле пруссов, позднее поддержал Ежи Окулич (Okulicz J., 1970, S. 48). Дальнейшая хронология археологической культуры пруссов на основе схемы О. Тишлера была продлена А. Бецценбергером (Bezzenberger А., 1897, S. 1) и Г. Кемке (Kemke Н., 1914, S. 1-57) вплоть до конца XIV в., обозначенного как фаза Н. Эти хронологические изыскания археологов старой прусской школы, к сожалению, для раннесредневекового материала не были достаточным образом аргументированы, сказалась несовершенная методика поисков таксонов и отсутствие необходимого массива убедительно датированных аналогий прусским находкам. Современный уровень наших знаний о прусской культуре позволяет оперировать не буквенными обозначениями хронологических фаз, подразумевающими весьма условное соответствие абсолютным датам, а пользоваться абсолютными датами. Разумеется, этот подход также подразумевает определённую долю условности - в пределах 10-20 лет.
Факт поступательного развития признаков прусской культуры, начатого со второй четверти V в. и продолжавшегося до начала VIII в., а по ряду признаков (прежде всего - погребальный обряд) - до рубежа XI-XII вв., дает возможность включить этот период в общий блок понятий под определением "раннесредневековая культура пруссов". В главе 5 и в приложении 3 показаны исторические причины, вызвавшие появление феномена прусской культуры: активность, проявленная в Юго-Восточной Балтии ветеранами гуннских войн - видивариями.
Погребальный обряд прусской культуры генетически связан с западнобалтскими ритуалами предшествующего времени, охарактеризованными в приложении 3.

---

294

---

К настоящему времени имеется информация о 1639 погребениях сер. V -нач. XIV в., раскопанных на 60 грунтовых могильниках земли пруссов. На остальной территории, вошедшей в позднесредневековую Пруссию, исключая Галиндию (мазурская культурная группа), Ятвягию (судавская культура) и Скаловию, памятники археологии раннего средневековья количественно весьма незначительны.
Анализ погребальных древностей раннесредневековых пруссов (Кулаков В. И., 1990а, с. 133-190) позволяет представить для сер. V-XIII в. следующую типологию обряда (рис. 126):
Тип 1. Кремация (производившаяся в основном на стороне, захоронение осуществлялось в округлых и, чаще, овальных в плане ямах разм. от 0,5 х 0,5 м до 2,0 х 1,5 м, глуб. от 0,4 до 1,10 м, основная ориентация ям - по линии северо-запад и юго-восток).
Подтип 1.1 - захоронение в сосуде крупных размеров (вые. до 60 см.), слабо обожженном, орнаментированном пальцевыми вдавливаниями по венчику или по ребру в верхней части тулова сосуда. В ряде случаев здесь представлены налепные горизонтальные валики. Такие сосуды в старой археологической литературе именуются "урнами типа Гребитен" (Gaerte W., 1929, S. 216). Сосуд ставился в округлую в плане яму, в подавляющем количестве случаев перекрывавшуюся затем каменной кладкой или одним камнем. В последнем случае он подстилался куском дерева (?), после истлевания которого камень проваливался в урну. Кальцинированные кости с нередко обожженным инвентарем ссыпались или в урну, или в пространство между сосудом и стенками ямы.
Подтип 1.2 - кости в яме сгруппированы, нередко перекрыты каменной кладкой. Формально погребения данного подтипа отличаются от вышеописанных захоронений лишь отсутствием урны. Не исключено, что кости сюда помещались в какой-либо органической (кожаной, полотняной или деревянной) емкости, к настоящему времени не сохранившейся. На примере могильника "Гора Великанов" удалось зафиксировать и промежуточный этап развития обряда от подтипа 1.1 к подтипу 1.2. В погр. 79, 86, 92 урны практически полностью разбиты при забрасывании могил камнями при сооружении кладки. Более того, отдельные камни, брошенные в урну и уничтожившие ее верхнюю часть, известны и у погребений с практически целыми сосудами. Так или иначе, в могилах двух данных подтипов кости представлены совокупно. Сопровождавшие самбийские могилы подтипа 1.2 конские захоронения стабильно располагались к западу от могилы всадника. Причем иногда данный комплекс своим западным краем перекрывал яму с конем. Украшения и детали одежды в погребениях не имеют следов воздействия огня. Судя по числу групп костей (от одной до трех в одной могильной яме), а также по встречаемости в одном комплексе парных и одиночных фибул, традиционных для раннесредневековых балтов показателей женского и мужского уборов (Волкайте-Куликаускене Р. К., 1986, с. 152, 161), погребения данного подтипа могли быть и групповыми.
Подтип 2,1 - кости в яме рассеяны среди остатков погребального костра (ОПК). Наибольшая концентрация костей вместе с зачастую обожженными компонентами инвентаря - в верхней части зольника. Там же находятся и

---

295

---

предметы без следов огня (янтарные бусины, детали костюма); учитывая факт их обнаружения среди и даже над камнями редких для данного подтипа кладок, эти находки с уверенностью можно считать заупокойными подношениями людей, сооружавших могилу. По всему массиву погребения обычно рассеивались некомплектные остатки сосудов, побывавших на костре. Структурно сходная кремация (за исключением рассеивания с костями фрагментов сосудов), имея своей прародиной о. Борнхольм, с V в. н. э. распространяется в Скандинавии (Janssen H.-L., 1942, S. 115, 125) и вследствие культурно-этнических контактов (прежде всего - из-за сложения на Янтарном берегу общности видивариев) оказывает влияние и на эстиев.
Для могил подтипов 1.2 и 2.1 (а нередко - и для урновых кремаций) характерным является положение в яму рядом (среди) с костями одного или нескольких сосудов, в которых кости переносились с костра в могилу. Затем кости высыпались и "временные урны" с силой бросались сюда же, при этом разбиваясь, а в ряде случаев и затаптывались в грунт участниками погребальных церемоний.
Отдельные камни, перекрывавшие кремации подтипа 2.1, являются финальным вариантом развития традиции каменных перекрытий погребальных сооружений, известной на Самбии с эпохи ранней бронзы (Engel С., 1962, S. 11-17). Смысл данной черты ритуала - создание дополнительного разграничения между живыми и умершими членами родового (семейного) коллектива - объясняется на этапе существования кремации подтипа 2.1 нарочитым вдавлением камней в заполнение могилы. Это сравнимо с более ранней, видимо, традицией бросания камня в урновое погребение с нарочитым разрушением урны. Завершающим этапом погребальной церемонии служило зафиксированное в Пруссии еще ок. 1430г. оплакивание умершего (Bruckner А., 1985, S. 50). Видимо, именно на этом этапе ритуала бросались поверх каменной кладки упомянутые выше заупокойные подношения.
Кремациям обоих упомянутых выше подтипов (подтип 2.1 крайне редок для древностей римского времени) в периодах С и D сопутствовали с запада захоронения коней (JaskanisJ., 1974, S. 170, 171), нередко сопровождавшиеся удилами, ножницами, скребницей и перекрывавшиеся каменными кладками. Как показывает каталог конских захоронений, составленный С. Вильберс-Рост, в ареале СНГ из 64 комплексов, связанных с захоронениями коней или находками деталей конского снаряжения римского времени, информация о соотношении костей человека и коня присутствует лишь для восьми комплексов (Wilbers-Rost S., 1994, S. 198-121). Из них четыре конских захоронения расположены в стороне (в том числе - к западу) от могилы воина, четыре - ниже такой могилы. Таким образом, упомянутая выше характеристика конских захоронений, данная Я. Ясканисом для всей западнобалтской культуры, справедлива лишь для могильников Мазурского Поозерья и для междуречья Инструча и Писсы, то есть - не для жителей Самбии, а для судинов/судавов и их ближайших соседей. Эти племена, составлявшие основной этнический массив, поименованный античными авторами этниконом "эстии", переняли на фазе С обычай принесения на могильнике конской жертвы от германцев Самбии и, твор-

---

296

---

чески переработав этот ритуал, принесли его на Янтарный берег в V в. в ходе "балтской реконкисты" (см. главу 4). Расположение голов коней на могильниках эстиев, часто неестественно приподнятых, показывает их помещение в могилу живыми как в IV-V вв. (Hensche W., 1861, S. 136), так и позднее, вплоть до конца XI в. Головы коней (вернее - теменные или носовые кости) ориентированы практически всегда на юг, что в принципе соответствует направлению ям кремаций подтипов 1.2 и 2.1 (северо-запад - юго-восток). Можно предположить, что пруссы считали, что их мертвые сородичи последний бег своих коней, несущих своих хозяев в страну мертвых, направляли на юг или на юго-восток, по направлению господствующего в Юго-Восточной Балтии ветра. Л. Палмайтис считает местонахождением загробного мира раннесредневековых пруссов верховья р. Преголи (прусск. "пожирающая /души умерших/ река"), находящиеся вне прусского ареала, к востоку от него (Palmaitis L., 1989, р. 1). По скандинавским же обычаям, "ворота смерти" (Хелль) расположены на севере, именно в той части света, от которой стремятся прочь кони мертвых пруссов. Возможно, в последнем случае между скандинавским и прусским мирами мертвых есть некая (обратная?) связь.
С середины V в. коня начинают помещать в могилы в некомплектном виде (с отсутствием спинных костей и рёбер или в виде черепа и костей-экскремитетов - показателей наличия в могиле не полного коня, а лишь его шкуры).
Лишь на могильнике Доллькайм в одном случае отмечено отсутствие приуроченности конских захоронений к могилам. Имеются в виду вскрытые в 1992, 2000 и 2001 гг. захоронения 15 коней без сопровождения человеческих костей, являющиеся, по-видимому, массовым жертвоприношением (формально имеющих смысл кенотафов) в память прусских воинов, павших в конце X в. вдалеке от своей родины.
Поступательное развитие обряда раннесредневековых пруссов, первоначально еще сохранившего традиции эпохи римского влияния, иллюстрировано результатами раскопок могильника в Эльблонге (ул. Армии Червоней, бывш. Benkenstein-Freiwalde). Здесь погр. 49, содержащее биконическую урну с зигзагообразным орнаментом и железную фибулу, относящееся к подтипу 1.1, соответствует ранней фазе могильника (VI в.) (Haftka M., 1977, S. 258). Погр. 10 (захоронение с конём, имевшим типичные для кон. VII в. накладки оголовья), в своём обряде (подтип 2.1) в виде пережитка сохранившее каменную кладку, и погр. 43 (перекрытый отдельными камнями лепной сосуд, имитирующий западнославянскую круговую керамику) показывают хронологическую разницу между отдельными подтипами прусского ритуала. Показательно, что в Эльблонге, как и на некоторых других могильниках земли пруссов, на единой территории памятника, поступательно растущего по площади, формы обрядности изменяются от ранних урновых захоронений через подтип 1.2 к упрощенному варианту кремации - подтипу 2.1. Распределение обряда по подтипам на карте показывает ареал пруссов эпохи раннего средневековья (рис. 127). Картирование конских захоронений в вариантах "скелет коня", "шкура коня" (череп, реже - остатки конечностей и кожи с конским волосом, нередко - некомплектный костяк с вырубленными костями спины, перебитыми костями ног,

---

297

---

сломанной шеей) свидетельствует, что второй вариант характерен прежде всего для полуострова Самбия. Ритуал захоронения шкуры коня был известен также и жемайтам, появляясь у них, как и у пруссов, на ранней фазе эпохи средневековья. Показательно, что такой ритуал у жемайтов (положение шкуры коня над костяком человека, конь передней частью черепа перекрывает череп своего хозяина) до деталей повторяет синхронный обряд протомадьяр. С другой стороны, ритуал пруссов (шкура коня лежит поперек могилы, череп коня - у борта ямы) напоминает обряд ранних болгар (Казаков Е. П., 1985, с. 105). Судя по данным раскопок могильника Ирзекапинис, появление черты обряда кочевников - захоронение шкуры коня - сопровождалось как степными по происхождению деталями конского снаряжения, так и соответствующими элементами внутренней структуры обряда (ступеньки и подбои в могильной яме, ямки от столбов для крепления шкуры коня).
В отличие от укоренившегося в традициях сембов подобного ритуала, сожжение в ладье, известное в девяти комплексах X - середины XI в. на могильнике Ирзекапинис, вне его пределов на Самбии не встречается. Этот обряд (правда, пруссы покойных сжигали на ладьях в стороне от могильника), а также обычай ритуальной порчи оружия (рис. 128) свидетельствуют о культурно-этнических контактах сембов с населением севера Европы. Именно там данные аспекты ритуала в раннем средневековье получили максимальное для европейских язычников распространение и являются классическим признаком древностей викингов.
Как и кремация типа С в Бирке, подтип 2.1 прусских трупосожжений на закате эпохи викингов вырождается. Финалом традиции кремирования покойного в прусском ареале являются погребения подтипа 2.2 - трупосожжения, помещавшиеся в верхний (теперь - единственный) ярус могилы с фрагментами большого числа керамики (до восьми сосудов), в сопровождении предметов конского снаряжения и зачастую с кальцинированными костями коня. Этот вариант обряда упомянут в Ливландской хронике в сюжете о конце осады пруссами замка Мемельбург в 1253 г.: "...сожгли их (воинов-пруссов. - В. К.) с имуществом, которое те имели: ...со стрелами, щитами, копьями, конями, шлемами, палицами и мечами, - сожгли согласно воле жрецов" (Janssen H.-L., 1939, S. 193). Погребения подтипа 2.2 встречены или на краю могильника, или на памятнике, где представлены как комплексы подтипа 2.1, так и трупополо-жения (рис. 147). Из этого явствует, что кремация подтипа 2.2 занимает промежуточное положение между комплексами VI-XI вв. и более поздними трупоположениями.
Могилы с ингумациями в основном повторяют ориентировку ям с трупосожжениями. Череп в погребении теменем обращен на северо-запад или на север. Руки перекрещены в области таза. Основной инвентарь - керамические сосуды (у ног), нож и поясная пряжка (у пояса), реже - фибулы (на плечах или на груди) - близок по номенклатуре набору подтипа 2.1. Конские захоронения рядом или под костяком человека известны лишь на могильниках Суворове и Тюленино (восток Самбии). Из всех 75 учтенных трупопопожений XII - начала XIV в. выделяется погр. 12 могильника Ветрово-3. По орнаменту на ланце-

---

298

---

товидных копьях и восточно-европейскому шлему оно датируется началом XI в. (La Baume W., 1940b, S. 84-87). Череп ориентированного на северо-запад костяка перекрыт ямой с захоронением шкуры коня и сверху выложен камнями. Весьма вероятно, что здесь похоронен живший в прусской среде дружинник - выходец из Восточной Европы. На такую возможность этнической интерпретации погр. 12 указывают не только конское захоронение вида, не свойственного пруссам, но и стрела и коса с отверстием для крепления поворотной рукояти (т. е. коса - складная), по типам - салтовские.
Факт существования у пруссов еще в середине XIII в. биритуализма в погребальном обряде отмечен в Киршпорском договоре 1249 г. (Пашуто В. Т., 1955, с. 501).
Инвентарь середины V-XIII вв. в рамках количественно массовых серий находок типологизируется в основном на базе позиций, изложенных мною ранее (Кулаков В. И., 1990а, с. 22-39), и с соответствующими добавлениями представлен в таблицах (рис. 129-134). В них наглядно представлена преемственность инвентаря прусской культуры с вещевым материалом древностей эстиев, во всяком случае - - на примере лепной погребальной керамики (рис. 129) и снаряжения для верховой езды (рис. 134).
Керамические сосуды, изготовленные без применения гончарного круга, по форме и орнаменту распределяются следующим образом:
Тип 1 - биконический сосуд-приставка (или "временная урна") различных пропорций. Подтип 1.1 - сосуды с расширением тулова (средняя вые. 18 см) в нижней трети высоты), по ребру орнаментированный прорезным (продавленным) зигзагом, ограниченным сверху и снизу налепными валиками. Венчик сосуда выгнут наружу, у ребра сосуда встречаются налепные вертикальные выступы (рудименты ручек?). Аналогии этим сосудам известны в придунайских древностях гепидов VI в. и у других германских племён эпохи переселения народов. В типологии древностей эстиев непосредственным предшественником этой керамической формы является подтип К 1.1 (рис. 105). Вариант 1.1.1 - сосуд с горизонтальными налепами в районе ребра (ср. рис. 105, вар. К 1.1.1.). Подтип 1.2 (выс. ок. 11 см) - сосуды с расширением тулова несколько ниже середины высоты, орнамент не стандартизируется, обязательными являются лишь конической формы налепы (от трех до пяти). Сюда относятся и подобные по форме сосуды с ручками, крайне немногочисленные на Самбии. Керамике данного подтипа есть некоторые соответствия в скандинавском материале III-V вв. Не исключено то, что эта форма (её ранняя версия с ручками актуальна для сер. V в. - рис. 105, подтип К 1.2) на Самбии соединила керамические традиции двух встречных волн пришельцев - германцев-видивариев и судинов/судавов. Для последних перед началом "балтской реконкисты" на их прародине - Мазурском Поозерье - биконические сосуды-приставки были весьма характерны. Подтип 1.3 (выс. ок. 16 см) - сосуды с расширением тулова в нижней трети высоты, орнаментированы линиями, образованными оттисками листовидного или треугольного штампа ("лоскутный орнамент"). Форма этих сосудов - результат развития подтипа К 1.1, который, в свою очередь, может генетически восходить к традициям сосудов-приставок типа Доллькайм

---

299

---

(рис. 105). Композиция "лоскутного орнамента" (прямоугольные по очертаниям зоны, заполняющие практически всю наружную плоскость сосуда), встречена и в декоре сосудов подтипа 1.1.
Тип 2 - сосуды биконической формы со слабо выделенным ребром, венчик отогнут, орнамент зачастую отсутствует. Прототип таких сосудов - вельбарские формы типа RW ХIIВ (рис. 105). Подтип 2.1 первый из нашего массива не имеет прототипов в материале эстиев и представляет собой сосуды с соотношением величин диаметра и высоты в значении менее 1, пропорции сосудов - вытянутые. Подтип 2.2 - сосуды на кольцевом поддоне, восходящие к типу RW XVIIIB (рис. 105). Сюда же условно относятся культовые "чаши" с зигзагообразным орнаментом (см. главу 2), характерные для Восточной Самбии в VI-VII вв. Перечисленные выше типы и подтипы сосудов заметно сохраняют местные керамические традиции эпохи римского влияния, участие гончарного круга при их изготовлении незначительно, возможно использование поворотной дощечки. Аналогичное происхождение явно имеет и керамика подтипа 2.3 и варианта 2.3.1, находящая довольно смутные параллели в местных древностях позднеримского времени (рис. 105). Первая позиция представлена сосудами, форма которых близка к яйцевидной. Максимальное расширение их тулова относится к нижней трети высоты. В отличие от довольно грубо изготовленных горшков подтипа 2.3, близкие к ним по форме тщательно обработанные сосуды варианта 2.3.1 под шейкой венчика обычно украшались орнаментальной полосой, заполненной прорезными зигзагообразными, не всегда ритмичными линиями.
Тип 3 - низкие уплощенные сосуды усеченно-конической формы, по параметрам и функциям близкие к "чашам" и восходящие к традициям римского времени (тип RWXI, рис. 105). Нередко орнаментировались (формы, изготовленные на гончарном кругу) прорезным и штампованным декором. Очевидно, эти сосуды, как, впрочем, и керамика иных типов, отмеченных в типологических таблицах древностей Янтарного края римского времени и эпохи средневековья, маркируют момент формирования прусской культуры во второй-третьей четвертях V в. н. э. на местной этно-культурной подоснове.
В основном в урновых захоронениях встречаются фрагменты "канелированных" сосудов подгруппы 20.12 (по М. Б. Щукину), характерные для вельбарской культуры в 175-350 гг. (Szczukin М. В., 1981, S. 148, Rye. 5). К этим древностям также относятся небольшие по размеру, напоминающие льячки сосуды группы RWXIIa (по Р. Волонгевичу - 250-400 гг.). Их функцией являлся перенос костей с костра в могилу, что сближает данную керамику по ее предназначению с позднейшими "временными урнами". Наиболее поздними из блока вельбарской керамики в прусском ареале являются угающенно-биконические сосуды группы RW XVIIIB, относимые Р. Волонгевичем к 400-450 гг.
Нижеследующие типы прусской керамики изготовлены на гончарном кругу или при помощи поворотной дощечки:
Тип 4 - сосуды яйцевидной формы (группа Ala, по Д. Селлинг), с соотношением диаметра и высоты - 0,8. Общепризнано их южноскандинавское происхождение, включающее при этом и элементы славянской традиции. Данные

---

300

---

сосуды орнаментированы прямыми и волнистыми прорезными линиями, изредка встречается штампованный декор.
Тип 5 - сосуды сфероконической формы, соотношение диаметра и высоты 0,8, венчик резко отогнут наружу. Профиль сосуда имеет S-видную форму, что сближает данный подтип с основной группой АII по Д. Селлинг. Сосуды данного типа представлены в материале Гданьска 980-1090 гг.
Тип 6 - сосуды формы, близкой к биконической, соотношение диаметра и высоты - 1, под венчиком - прямая или наклонная стенка. Орнаментом служат горизонтальные прорезные линии и гребенчатый штамп. Учитывая в массиве раннесредневековой керамики пруссов значительное преобладание данного типа, можно с уверенностью предположить его местное происхождение (Selling D., 1955, S. 15). Подобная керамика близка торновскому типу славянских сосудов Западного Поморья.
Тип 7 - сосуды тюльпановидной формы, соотношение диаметра и высоты - 0,5 орнамент - прорезные, зачастую непараллельные линии. Возможна генетическая связь артефактов данного типа с типом 6.
Для погребальной керамики пруссов характерной чертой является стандарт высоты, соответствующий для большинства указанных выше типов и подтипов сосудов, имевших в основном функции "временных урн". Особого внимания заслуживают своеобразные "клейма" на четырех сосудах типа 4 могильника Ирзекапинис. Три знака были выложены на днищах этих сосудов крупной дресвой до обжига. В целом знаки, упомянутые выше, сопоставляются с этнографическими знаками собственности (Кулаков В. И., 1993в, с. 104), восходящими к отдельным знакам старшего футарка. Знак на сосуде из погр. 49 могильника Ирзекапинис близок одному из средневековых знаков Литвы - "тамге" князя Миндаугаса.
Бронзовые блюда являются массовым материалом прежде всего на могильниках северного побережья полуострова Самбия. Эти сосуды, имеющие форму уплощенной сферы с горизонтально отогнутым венчиком, являлись "временными урнами" и/или исполняли роль сосудов для жертвоприношений (см. главу 2). Блюда выполнены в тонкой восковой модели без кольцевого поддона и предположительно могут считаться продукцией местных мастеров. Как на северном, так и на южном берегах Балтики бронзовые блюда появляются на рубеже X-XI вв., имитируя своей формой посуду для христианских церемоний (дискос для вина или просвир), производившуюся в раннесредневековых ремесленных центрах Германии и Польши. На могильниках сембов встречены и собственно центрально-европейские орнаментированные блюда, в ряде случаев несущие изображения святых и надписи (Bezzenberger A., 1914d, S. 158).
Среди находок, объединённых в отдел "Оружие" (рис. 129, 130), мечи пруссов представлены прежде всего однолезвийными ножами-кинжалами с аркадным чеканным орнаментом у спинки клинка, имеющего треугольную форму. Нож-кинжал, снабженный несколькими продольными углубленными линиями на лезвии, предназначался для нанесения в пешем бою колющих ударов. Возникновение этого эксклюзивного для пруссов оружия датируется рубежом фаз C₂b/D1, т. е. не позднее 420 г. н. э. (Кулаков В. И., Скворцов К. Н., 2000, с. 44).

---

301

---

"Длинный" сакс (по терминологии Б. Эрлиха) имеет лезвие длиной от 50 до 70 см, его ширина в среднем достигает 5 см, длина рукояти ок. 10 см. Это страшное в ближнем бою оружие распространяется на Самбии к концу VI в. под скандинавским влиянием (Кулаков В. И., Скворцов К. Н., 2000, с. 49). Клинки "длинных" саксов снабжены узким, иногда слабо загнутым острием (предтеча современной кавалерийской шашки). Усиливающее крепость клинка его тавровидное сечение подтверждает рубящий характер оружия, применявшегося, вероятно, в конном строю. Ножны саксов укреплялись снаружи железной арматурой, в которой находился деревянный футляр для клинка, украшенный изредка серебряными или бронзовыми пластинами. Басменный орнамент, вытесненный на них при помощи матрицы либо одиночными штампами, непосредственно связан с германо-аварскими традициями Среднего Подунавья середины VII в. Следует особо отметить, что рукояти мечей из погр. 1 и 4 могильника Первомайское (бывш. Варникам), содержавшие останки вождей дружины пруссов VI в., были обтянуты по деревянной прокладке серебряными листами. Тисненый орнамент на рукояти "длинного" сакса из погр. 4 имел декор в I Общегерманском зверином стиле. Орнамент на мече из погр. 1 явно носит вторичный относительно упомянутого выше декора характер, будучи изготовленным явно в местной среде.
Среди мечей отдела "двулезвийные" в погребальных древностях пруссов в X-XI вв. наиболее распространены типы ТII и X (по Я. Петерсену), Хпоздн, XV (по А. Рутткаи). Показательно, что значительная часть этих мечей имеет рукояти, изготовленные в деталях и смонтированные в земле пруссов. Для XI в. в археологической литературе уже отмечался факт производства в западнобалтском ареале не только рукоятей мечей, но и собственно клинков на основе западноевропейского типа ТII (Nerman В., 1929, S. 89, 94).
Судя по отдельным находкам в погребениях (прежде всего - на могильнике Ирзекапинис), двулезвийные мечи пруссов снабжались ножнами, которые были изготовлены из парных деревянных планок, обтягивавшихся затем кожей. В нижней части ножен эти планки соединялись бронзовым наконечником. Данные предметы, со второй половины X в. имевшие в основном местное происхождение (Кулаков В. И., Иов О. В., 2001, с. 84) (как, разумеется, и сами ножны), не имеют массовых серий в комплексах.
Копья пруссов, основываясь на взаимодополняющих схемах Я. Петерсена и А. Рутткаи, учитывавших прежде всего форму пера копья, можно типологизировать следующим образом: Тип G (ромбическое перо сечения ромбической формы) имеет зачастую на втулке плакированные по серебру бронзой полосы плетеного орнамента, редкого для Скандинавии и возникшего на Самбии в конце X в. (Кулаков В. И., Толмачева М. М., 1987, с. 95). Относимые достаточно условно к типу G копья с изгибами в нижней части пера (профилированное или пламевидное лезвие) и с утолщенной осевой частью традиционны для древностей Балтии эпохи переселения народов (Казакявичюс В., 1988, с. 36- 41, тип II). Подтип G имеет граненую втулку и соответствует по назначению русской рогатине, имея устойчивую дату XII-XIV вв. Тип Е (ланцетовидное перо) имеет лезвие длиной ок. 23 см. Нередко по втулке копье украшалось

---

302

---

миндалевидным врезным орнаментом, характерным для Скандинавии X в. и восходящим к орнаментике вендельской эпохи (Nerman В. 1969, Taf. 301, Nr 2360 - J.J. 750-800). Подтип El имеет лезвие длиной ок. 12 см. В ряде случаев втулка украшалась серебром и бронзой в орнаменте стиля рунических камней. Датировка подтипа Е1 - XI в. (Petersen J., 1919, р. 35). Тип IV6 имеет перо треугольной формы с ромбическим сечением. А. Рутткаи относит такие копья к типу IV (Ruttkai A., 1976, S. 299) (G - по Я. Петерсену), однако, параметры прусских копий (длина лезвия - 15 см, длина втулки - 8 см) не соответствуют метрическим характеристикам среднеевропейских копий типа IV. Этим и вызвана для местного материала необходимость в индексации данной типологической позиции буквой "б". В основном данные копья пруссов по втулкам украшены плакировкой серебряным листом, по которому представлен орнамент из горизонтальных полос витых серебряных проволок в композициях, чрезвычайно редких за пределами земли пруссов. Этот орнамент явно вторичен относительно упоминавшихся выше вариантов декора североевропейского происхождения и может быть отнесен ко времени не ранее первой четверти XI в. Копья с таким орнаментом входили в состав инвентаря руководителей прусских дружин, являясь не боевым, а ранговым оружием, знаком высокого социального положения их владельцев. Копья типа "а" имеют лавролистное перо с миндалевидным, часто ассиметричным сечением, длина лезвия - ок. 12 см. Втулки некоторых копий орнаментированы также, как и находки типа IVб. В Центральной Европе близкие по форме копья типа III датируются XII-XIII вв. (Ruttkai А., 1976, S. 301). Однако в древностях скандинавов и пруссов прототипы копий типа "а" известны еще в V-VII вв. (Nerman В., 1969, Taf. 209, 301) Типологический и технологический анализ копий данного типа позволяет считать их местной продукцией конца XI - начала XII в. (Кулаков В. И., Толмачева М. М., 1987, с. 100). Тип VI (узкое перо квадратного сечения) появляется в Центральной Европе в XII-XIII вв. ввиду контактов с востоком континента (Ruttkai A., 1976, S. 303). Тип VI6 (сулицы) имеет лезвие длиной до 7 см. Для сулиц характерно перо удлиненно-треугольной формы (два нижних ее угла - заострены) с ромбическим сечением и черешок, в разрезе квадратный с крюком на конце для крепления в расщепленном древке. Все они относятся к метательным копьям (дротикам) и в Средней Европе датируются серединой XIII в. (Petersen J., 1919, р. 34). Близость форм данных дротиков к формам позднейших китобойных гарпунов позволяет предполагать их использование в раннем средневековье не только как оружие, но и как снаряжение для морского промысла. Кроме копий типов VI6 и VI, метательными у пруссов, судя по параметрам находок, являлись копья типа G. Напротив, копья больших размеров, относимые к типам G, определяли для воинов местоположение вождя в боевом построении, имея при этом и сакральное значение как важная деталь при исполнении обряда смешения крови будущих членов дружины (Paulsen P., 1938a, S. 153). Возможно, обычай орнаментации древков копий у втулок германских воинов нач. V в., как и у позднейших скандинавских и прусских дружинников воспроизводивший мотив змея, также имел соответствующий ритуальный характер. В таком случае можно предполагать устойчивость

---

303

---

дружинных ритуалов на севере Европы на протяжении всего раннего средневековья, с V по начало XI в.
Топоры известны к настоящему времени в древностях междуречья Ногаты и Деймы в количестве 46 экз. Основная часть данных находок X-XII вв. к настоящему времени не была должным образом опубликована, в данной работе топоры типологизируются по схеме П. Паульсена.
Тип 1 - топоры с выделенным обухом, длина лезвия от 14,5 до 16,6 см, его ширина - ок. 13 см. Тип 2 - топоры с удлиненным лезвием. Эту форму П. Паульсен считает местной и датирует ее X-XII вв. (Paulsen P., 1938b, S. 30). Тип 3 - топоры с лезвием трапецивидной формы, оканчивающимся крючком или выступом. Подтип с крючком имеет лезвие длиной от 11 до 15,5 см, шириной ок. 7 см. На о. Готланд подобные топоры появляются в X в. (Paulsen P., 1938b, S. 30). У подтипа с выступом у лезвия присутствует круглое в плане отверстие. П. Паульсен считает родиной таких топоров Юго-Восточную Балтию и относит их к XI-XII вв. Лезвие данных топоров часто орнаментировалось серебряной чеканкой или штампом, всегда выделяя рубящую полосу. Украшенный подобной чеканкой топор из погр. 16 могильника Ирзекапинис имеет полные аналогии в куршских и ливских древностях XI в., где орнамент принимает, правда, более упрощенные формы. Данные топоры, снабженные орнаментом, воспроизводящим рисунок крыла птицы, не исключено, были приспособлены для метания, по своим параметрам будучи близкими францискам V в. н. э. Тип 4 - равносторонние секиры (тип М, по Я. Петерсену) (Petersen J., 1919, р. 46, 47) имеют лезвие высотой ок. 22 см и шириной ок. 18 см. П. Паульсен выводил данные находки из Скандинавии, относя их к середине X в. На древке секиры из погр. 10 могильника Ирзекапинис находилась бронзовая обтяжка с орнаментом в виде трехлопастных крестов - символа Бога-Громовника. Тип 5 - топоры-молоты относятся ко второй половине X-XI в. (Paulsen P., 1938b, S. 43).
Большая часть упомянутых выше топоров встречается в раннесредневековом материале Северной и Восточной Европы. Основная часть топоров земли пруссов найдена на севере Самбии. Подобные скопления находок этой категории в Балтии зафиксированы также в северной части земли куршей и в ливском ареале, в прибрежных или пограничных районах племенных территорий, контролировавшихся дружинными формированиями.
Среди булав вычленяются: тип 1 - в форме октаэдра, изготовлен из бронзы. Близкие по форме булавы известны в Восточной Европе в XI в. (Кирпичников А. Н., 1966, табл. XXVIII, 1), что указывает на источник появления этого вида вооружения у пруссов. Судя по находкам 2000 г. на могильнике Альт-Велау (Гвардейский р-н Калининградской обл.), подобное ранговое оружие использовалось западными балтами и в орденское время. Тип 2 - бисфероидные, изготовленные из железа полые навершия, датируемые по древнерусским аналогиям X - началом XI вв. (Кирпичников А. Н., 1966, с. 54). Данный вид оружия, принадлежавший в X-XI вв. в основном вождям прусской дружины, к XIII в. становится обязательным атрибутом рядовых воинов прусского ополчения, служа им наряду с деревянными дубинами метательным оружием.

---

304

---

Украшения и детали убора в прусской материальной культуре V-XIII вв. представлены прежде всего фибулами для крепления нижней и верхней одежды. Наиболее ранними артефактами данной категории являются арбалетовидные застежки группы AVI,2, подробно проанализированные и датированные М. Шульце (Schulze M., 1977, S. 166-440) и характерные для переходной фазы от СНГ к культуре пруссов (рис. 88, 130). Основным их признаком является литой приемник иглы у ножки фибулы. Данные предметы представлены в нашем материале наиболее вариантом IzAalb (367-425 гг.) (Schulze М., 1977, S. 166, 167, Taf. 3). В прусском массиве находок существует вариант таких фибул, изготавливавшийся из тонкой бронзовой бляхи. Их пружины крепились на ножках при помощи деревянных стержней. Этот аспект характерен для местных древностей V-VI в. и показывает факт изготовления фибул эстиев специально для погребальных церемоний. Это предполагает их более позднюю датировку относительно всего европейского вар. IzAalb. Застежки вар. Ix Crla (425-525 гг.) отличаются уплощенной спиной с чеканным и прорезным орнаментами и трапециевидной ножкой. Фибулы вар. lzAa6b (475-525 гг.) (Schulze М., 1977, Taf. 17) отличаются железным стержнем пружины, ограниченным по бокам цилиндрическими шайбами. Как и для этих вариантов застежек, нельзя признать балтским происхождение арбалетовидных фибул с рифленой спинкой типа AVI,171 (рис. 88), относящихся к 400-450 гг. Генезис и датировка звездчатых фибул групп Битнер-Врублевска I- II, являющихся наиболее ярким маркером первых десятилетий существования прусской культуры, подробно разобраны в главе 5. Также ранее уже были обозначены аспекты генезиса арбалетовидных фибул вариантов lyc, 2al и 2а2 (рис. 131), ставших во второй половине V-VI в. позднейшими дериватами застёжек типа Durat6n (см. приложение 3).
Анализ всех арбалетовидных фибул из прусского ареала и прилегающих за-паднобалтских земель, проведенный с учетом длины ножки, оформления держателя пружины, декоративного расширения ножки у основания приемника иглы, позволил выделить четыре типа (с вариантами) фибул (Кулаков В. И., 19906, с. 151, 152). Тип 1 представляет собой почти полное соответствие упомянутому выше варианту lzAa6b и в дальнейшем рассматривается под этой индексацией. Вар. 1ус - с утолщенной спинкой и деревянным стержнем пружины, сугубо ритуального значения. Тип 2 делится на фибулы с горизонтальными прорезными линиями на конце ножки (вар. 2а1) и со слабым поперечным расширением там же (вар. 2а2), актуальными для рубежа древностей эстиев и прусской культуры (рис. 88). Подобная орнаментация восходит, видимо, к имевшим сугубо технологическое значение уплощениям на корпусах фибул III-IV вв., оставшихся на восковой модели после фиксации ее инструментом (щипцами?) у сгибов. Вариант 26 имеет достаточно массивный корпус и второе расширение на ножке у основания спинки фибулы. Тип 3 представлен фибулами достаточно вытянутых пропорций (эта тенденция поступательно развивается начиная с застежек вар. 2а1) и с трапециевидным держателем пружины. Тип 4, имеющий соотношение длин спинки и пружины в пропорции 1:1, практически уже относится к типу "шарнирные". Дужка отливалась отдельно по восковой форме и придавалась фибуле лишь в виде декорации, являясь, в сущности, анахронизмом.

---

305

---

Особо следует упомянуть подтип 1а ("звериноголовые"), являющийся результатом взаимодействия традиций германского и западнобалтского искусства второй половины V - начала VI в. Данные фибулы принадлежали членам наиболее ранней полиэтничной дружины, известной под именем "видиварии" (см. главу 5).
Можно сделать заключение о непрерывности развития фибул типов 1-4 в прусских древностях V-VIII вв. На побережье производство фибул, замедлившееся в начале VII в., получило мощный импульс в конце столетия в виде поступивших из Западных Мазур фибул подтипа 4 (Кулаков В. И., 1990а, с. 117). Это прямо указывает на активные межплеменные контакты в западнобалтском ареале на заре средневековья. Факт связей пруссов с населением нынешнего Литовского Взморья интересен тем, что на памятниках дельты р. Неман и в земле куршей фибулы, близкие к подтипу 3, изготовлялись вплоть до XI в. Арбалетовидные фибулы, подтипы которых в своем развитии от простой формы к сложной, в полном объеме представлены только в земле пруссов и на Западных Мазурах, что доказывает местное изготовление данных предметов. Стабильно поступательное развитие локального типа украшений, характерное исключительно для балтских народов, исчерпывающе характеризует моноэтничный характер общности пруссов. Этот аспект материальной культуры раннесредневекового населения Янтарного края разительно отличается от обилия различных типов украшений, калейдоскопически сменявшихся в материальной культуре эстиев в I-IV вв. н. э., следуя за провинциально-римской и "варварской" модами. Этим полиэтничные обитатели Юго-Восточной Балтии римского времени отличались от балтов правого берега р. Неман и Мазурского Поозерья, излюбленным украшением одежды которых были модификации одного вида застёжек - дериваты типа АIV,88 (рис. 85).
Пластинчатые фибулы в прусских погребениях V-VII вв. представлены прежде всего застежками с тремя "лучами" и близкими к ним видами. Это - виды Оммундрод, Крефельд, Брайтенфурт (по Г. Кюну - 480-575 гг.). Территория их первоначального распространения - земли по течению р. Рейн и Западное Поморье. Только для прусской территории характерны фибулы с тремя "лучами" и с отсутствующим щитком, которые имеют местное происхождение.
Лучевые фибулы отражают ход развития торговых и культурно-этнических отношений пруссов с Западом Европы. Находки арбалетовидных фибул подтипа IV в Прютцке (Восточная Германия) и Эстонии показывают направления потока товаров (прежде всего - янтаря), поступавших с Самбии как на запад, так и на северо-восток Европы (см. главу 7).
Взаимовстречаемость пальчатых фибул с арбалетовидными застёжками в погребениях позволяет взаимно уточнить относительную хронологию этих артефактов, фибула вида Брайтенфурт из погр. 57 могильника Пионерский имеет элементы декора арбалетовидных застежек подтипа 3, сходная по виду фибула из погр. 138 могильника Суворово, орнаментированная по корпусу параллельными прорезными линиями, найдена с арбалетовидной фибулой с подвязной ножкой, близкой к подтипу 1.
Кроме того, в прусском ареале известны и отдельные находки пальчатых фибул с прямоугольным щитком вида Андерлех (Кулаков В. И., 1990а, с. 63).

---

306

---

Наличие здесь дериватов таких фибул без выступов на щитке показывает их местное происхождение.
На севере Самбии известны пластинчатые фибулы с разновеликими миндалевидными пластинами (рис. 131, № 39), соответствующие варианту 1АБ подгруппы 1 фибул позднегуннского времени (Амброз А. К., 1966, с. 83).
Отдельные подтипы пластинчатых фибул пруссов таковы:
Равноплечные, длиной от 4 до 5 см, изготовленные из бронзы. Пластины имеют прямоугольную, треугольную, трапециевидную и округлую формы. Равноплечные фибулы с трапециевидными пластинами датируются по франкским аналогиям VII в. Учитывая факт их наличия, не следует отрицать возможность возникновения этого подтипа фибул в западнобалтской среде. В погр. 38 могильника Пасленк известны формы фибул, являющиеся переходными между ранними пальчатыми фибулами с прямоугольной пластиной и равноплечными застежками с трапециевидными пластинами. Сходным путем шло формирование форм равноплечных фибул в Скандинавии. Правда, здесь их прототипами являлись арбалетовидные фибулы западнобалтского происхождения. В трупопосожжениях на могильнике Сламребёрг (Валльхагар) (Klindt-Jensen О., 1955, fig. 88) и в древностях 550-600 гг. на о. Готланд (Nerman В., 1935, S. 70) найдены фибулы, отличающиеся от типичных для Юго-Восточной Швеции равно-плечных застежек лишь наличием остатков перпендикулярного корпусу фибулы стержня с пружиной. Типичные для Готланда равноплечные фибулы найдены на могильнике в г. Эльблонге (ул. Монюшки). Таким образом, появление довольно простых по форме равноплечных фибул датируется в Балтии и в Скандинавии серединой - второй половиной VI в.
Круглые плоские фибулы имеют орнамент астрального типа, их диаметр - ок. 4,5 см. Фибулы изготавливались из бронзы, реже - из железа и плакировались серебром. Концентрические полосы орнамента (от 4 до 23 полос) составлены из выпуклых окружностей. В пяти случаях от центральной окружности отходят восемь лучей. Генетически все эти застежки восходят к фибулам эпохи римского влияния (рис. 93), которые имитировали провинциально-римские фибулы II-III вв. (Амброз А. К., 1966, с. 32, табл. 14, 20, 266). Характерно, что в Западной Европе в VIII-IX вв. возродился интерес к полузабытым формам этого украшения, связанный с "каролингским возрождением". Этим временем можно датировать поздний этап существования круглых фибул в земле пруссов.
Суммируя вышеизложенное, можно отметить, что равноплечные, круглые и иные формы пластинчатых фибул в своей массе связаны с предметами, поступившими в Юго-Восточную Балтию с запада. Тем не менее указанные застёжки стали таксонами прусской культуры VI-VII вв.
Фибулы пруссов X-XIII вв. прежде всего представлены в основном бронзовыми застежками подковообразной формы. Подтипы данных предметов ниже разрабатываются на основе разнообразия оформления концов дуги (рис. 131):
Подтип 1 - спиралеконечные: вариант 1.1 - концы дуги свернуты в спираль или загнуты. Среднее значение диаметра дуги - 5 см. Дуги застежек не орнаментированы, иглы - тонкие. Этот подтип фибул встречается среди древностей балтов еще в эпоху римского влияния (Корзухина Г. Ф., 1978, с. 29). В

---

307

---

эпоху раннего средневековья экземпляры таких фибул, видимо, прусского происхождения, известны на о. Готланд уже в середине VIII в. (Nerman В., 1935, Taf. 291). Вариант 1.2 - концы дуги загнуты S-видно, среднее значение диаметра дуги - ок. 3 см. Иглы при переходе в спираль расширены. Подобные застежки присущи западным балтам в XIII-XIV вв.
Подтип 2 - с гранеными головками. В Северной Европе такие застежки датируются в основном X в., в конце этого столетия появляются фибулы с гранёной дугой, украшенной "плетёнкой" и/или штампованным орнаментом (Karlsson А., 1988, р. 70) Наиболее ранние фибулы этого подтипа появляются в Балтии, как показывают материалы курганного могильника Кауп, в конце IX в. в результате контактов с финно-угорскими племенами и населением Скандинавии.
Подтип 3 - с воронкообразными головками, распространены в основном в Балтии в конце X - начале XI в. (Мальм В. А., 1967, с. 163).
Подтип 4 - со сфероидными головками и витой дугой круглого сечения, диаметр дуги - 4,5 см, игла у перехода в спираль расширяется. Данный подтип характерен лишь для балтских культур XII-XIII вв.
Подтип 5 - с расширяющимися концами дуги, имеющей круглое сечение. Орнамент дуги - чеканный или прорезной, имеет вид ромбов, зигзагов, спиралей. Игла у спирали обладает расширением прямоугольной формы. Эти фибулы распространились в западнобалтских землях в XI-XII вв., проникнув и в восточнославянский ареал. На о. Готланд они известны уже во второй половине X в. (Nerman В., 1929, S. 146), что подчеркивает активные контакты островитян и жителей Янтарного берега. Наиболее ранние артефакты подтипа 5 появляются на территории куршей в X - начале XI в.
Подтип 6 - с зооморфными головками, диаметр дуги - от 4 до 5 см, игла изогнута, плавно расширяется у спирали. Данные фибулы появляются у пруссов на рубеже X-XI вв., их архетипы встречены на о. Голанд в материале конца X в. (Nerman В., 1931, S. 169-171). Навершия дуги фибул подтипа 6 представляют изображения легендарных козлов - спутников Бога-Громовника. Плоскостные (с XIII в. - объёмные) образы этих мифических персонажей родились в западнобалтской среде во многом благодаря скандинавскому культурному импульсу (Кулаков В. И., 1993д, с. 126).
Кольцевидные (шарнирные) фибулы земли пруссов восходят к застежкам "куршского типа". Последние являются продуктом развития подковообразных фибул с воронковидными навершиями (подтип 3). Промежуточное звено между последними и кольцевидными фибулами - подковообразные застежки с фиксированным положением иглы - известно у куршей в XI в. Отличительная черта фибул "куршского типа" - поперечные выступы на дуге застежки - известна на скандинавских находках второй половины X в. (кург. 92 могильника Кауп и кург. 736 могильника Бирка (Nerman В., 1929, S. 146), здесь навершия фибул оформлены в виде головок драконов). Появление таких фибул в Балтии - результат северных связей. В прусском материале представлены фибулы с ромбическими навершиями, соединенными перемычкой, и дальнейший вариант их развития - чисто кольцевидные фибулы. В результате вышеизложен-

---

308

---

ного можно предполагать, что пруссы не ранее начала XI в. восприняли у куршей этот вид украшения, изначально восходящий к скандинавским традициям. Пряжки (рис. 132), как одна из категорий прусского убора и деталь конского снаряжения, в исследуемом массиве находок прдставлены прежде всего типами отдела "двухчастные". Для центральноевропейского материала они обработаны Ренатой Мадида-Легутко (Madyda-Legutko R., 1986). Прусские находки все относятся к группе Н и представлены следующим образом. Тип 3 -овальные бронзовые пряжки с тавровидным утолщением у основания язычка, имеющим, как и в случае с арбалетовидными фибулами (вар. 2а1 и 2а2), технологическое происхождение, относятся к 400-450 гг. (Madyda-Legutko R. 1986, S. 62). Тип II - железные пряжки подпрямоугольной формы с рамкой вытянутых очертаний - 400-423 гг. (Madyda-Legutko R., 1986, S. 64). Тип 14 - железные овальные пряжки. Тип 29 - бронзовые овальные пряжки с поперечными пропилами у основания язычка. Два последних типа относятся к V в. Более поздние пряжки типологизированы на основе анализа их параметров и оформления язычка (Кулаков В. И., 1994а, с. 52). Тип 1 - пряжки с овальной рамкой при соотношении ее высоты и ширины (параметр Н) от 0,8 до 0,4. Подтип 1.1 соответствует отмеченному выше типу 3 группы Н. Подтип 1.2 имеет на язычке прямоугольное расширение, ограничивающее степень вхождения язычка в ремень. Тип 2 - пряжки с рамкой В-образной формы с изогнутым язычком, имеющим прямоугольное расширение. Высота рамки - от 7 до 4 см. Как и у пряжек типа 1, кроме прямоугольных, в типе 2 встречаются и овальные обоймицы. Тип 3 представлен пряжками, имеющими очертания, близкие к трапеции. Н - от 1 до 0,5. Расширение у основания язычка в этом типе имеет большие относительно предыдущих типов параметры. Прямоугольные обоймицы пряжек типа 3 украшаются по краям прорезным линейным орнаментом, изготовленным на восковой модели, или треугольным штампом типа "волчий зуб". Тип 4 имеет рамки сложной формы. Н - от 1 до 0,6. Обоймицы - только прямоугольные, нередко - с ажурным декором. Язычок пряжек приобретает вид равностороннего креста. Тип 5 - пряжки с прямоугольной рамкой при Н от 1,1 до 0,9 с прямоугольной же обоймицей. Тип 6 - лировидные пряжки с железным язычком, традиционно датируемые в Балтии первой половиной XI в. Пряжки типов 1-6 изготовлялись из бронзы и скрепляли ремни мужчин (реже - женщин). В отличие от этих пряжек, лишь в пределах типа 3 группы Мадыда-Легутко Н и типа 1, применявшиеся нередко для монтирования конских оголовий, нижеследующие типы пряжек принадлежат преимущественно снаряжению для верховой езды. Отдел "двухчастные": тип 1к - пряжки с прямоугольной рамкой. Подтип 1 - железные пряжки длиной от 4 до 6 см, в ряде случаев находились в погребении рядом со стременем, имея отношение к стременному ремню. Вар. 1.2 - пряжка из тонкого бронзового листа с перемычкой по центру рамки и крепящейся здесь обоймицей, размер 4x2 см, служила для крепления шпоры к ноге всадника. Почти полная аналогия пряжкам вар. 1.2 - в кургане Скареедан (Сконе, Швеция, XI в.). Тип 2к - пряжки с трапециевидной рамкой, широкая внешняя ее сторона уплощена. Тип Зк - пряжки с восьмер-кообразной рамкой, являющиеся, очевидно, результатом развития пряжек типа

---

309

---

2к. Промежуточный этап этого развития отражает пряжка из погр. б/№ могильника Холмогорье (рубеж VII-VIII вв.) (Muhlen В., 1975, Taf. 22). Тип 4к - пряжки с круглыми рамками, диаметр ок. 4 см, в ряде случаев обнаружены в трупоположениях на тазовых костях. Тип 5к - пряжки с щитовидными рамками, нередко орнаментированными серебряной чеканкой. Отдел "трехчастные" - железные пряжки длиной ок. 5,3 см. Язычок крепился на П-образной дуге рамки, концы которой соединены расклепанным на краях, прокручивающимся стержнем, через который проходил скользящий подпружный ремень.
Завершая сюжет о пряжках, следует упомянуть застежки с рифлением рамки типа X (по И. А. Бажану и С. О. Каргапольцеву), датируемые в Восточной Европе 475-525 гг. (Бажан И. А., Каргапольцев С. О., 1989, с. 29, рис. 2). Необходимо отметить, что элементы формы рамки этих пряжек и частичное рифление встречаются на прусских пряжках типов 1-4. Это указывает на их относительно упомянутого выше типа позднее появление.
Гривны (рис. 132). Отдел 1. Гривны из тонкого дрота (практически - проволоки). Предметы такого рода ранее трактовались исследователями как браслеты. Общие признаки гривен этого отдела - наличие кольца и крючка, замыкающего края кольцевидно изогнутого бронзового (реже - серебряного) дрота толщиной не более 3 мм, имеющего по краям круглое сечение. Диаметр гривны - от 8 до 10 см. В ряде случаев дрот имеет тордированную поверхность и квадратное сечение. Данные артефакты типологически связны с более ранними гривнами типа mit Dosenende (рис. 98), характерными для восточных германцев на исходе римской эпохи. На их конструктивной основе в V в. н. э. на широких пространствах Восточной Европы формируется упрощённая модель шейного украшения (Kazanski М., 2000, р. 431), в том числе - с фасетированным или тордированным дротом. Последний вариант гривны сохраняется в наборе украшений носителей прусской культуры на всём протяжении VI в. и в нескольких экземплярах известен в аварских древностях VII в. В погребальных древностях Самбии VI в. некоторые тордированные гривны своим диаметром не превышали 10 см, что указывает на сугубо ритуальный характер этих артефактов, при жизни их владельца не использовавшихся.
Отдел II. Гривны, свитые из нескольких дротов. Типологически к ним относятся наиболее ранние для прусской культуры гривны из погр. 8 могильника Березовка и погр. 1 могильника Первомайское, а также находки из могильников типа Альт-Велау. Такие гривны можно считать продолжением развития одного из типов шейных украшений балтов эпохи римского влияния (Gaerte W., 1929b, Abb. 162). Типология гривен отдела II основана на общепризнанной (Седова М. В., 1997, с. 66) схеме М. В. Фехнер. Материал всех гривен - бронза. Тип I - витая, с раскованными концами. В восточнославянских древностях подобные гривны известны в XI - начале XII в. (Фехнер М. В., 1967, с. 73). Тип II - витая из 2-3 прутов с петлеобразной застежкой, закрученная в несколько спиралей и совершенно не приспособленная для практического использования. В Балтии и Руси гривны подобного рода (правда - свитые в одиночную спираль) (Фехнер М. В., 1967, с. 73) относятся к концу X-XI в. Для западных балтов такие (но многоспиральные) гривны характерны в XIII-XIV вв.,

---

310

---

что отражено в материалах раскопок могильников Альт-Велау и Рувнина Дольна. На пограничье былого прусского ареала (то есть - за пределами Самбии и Натангии) такие артефакты изготовлялись лишь для погребальных церемоний, обладая в глазах пруссов характером оберега, который охранял покойного от воздействия враждебных инфернальных сил (Kulakov V. I., Valuev A. A., 1996, S. 494). Для соседей пруссов - населения Центральной Литвы этого времени присущи только гривны с пятичастными концами.
Браслеты (рис. 132). Типология основана на схеме В. П. Левашовой. Материал всех браслетов - бронза. Тип Сентендре - браслеты с расширяющимися концами, близки славяно-аварским древностям VI-VII вв. У западных балтов на территории совр. Литовского Взморья эта форма наручий обретает грани на концах дрота и доживает до VIII в. (Tautavicius А., 1996, р. 250). Отдел "дротовые". Тип I - витой, с уплощенными концами, характерен для Восточной Европы XI-XII вв. (Левашова В. П., 1967, с. 215). Тип II - плетеный щитковоко-нечный. В Новгородской земле такие браслеты датируются XI-XII вв. (Левашова В. П., 1967, с. 228). Тип III - спиральные, до 14 витков, известны в IX-X вв. как в Северо-Западной Литве, так и в Латвии. Отдел "пластинчатые". Тип 1-е прорезным геометрическим орнаментом. Тип II - со стилизованными зооморфными головками. Такие браслеты характерны прежде всего для ареала куршей XI-XII вв.
Промежуточное положение по форме и моментам типологии между гривнами и браслетами занимают кольца диаметром от 3 до 5 см, в ряде случаев имеющие разомкнутые концы. Сделанные из бронзового дрота с расширенными концами, похожие на упоминавшийся выше тип браслетов Сентендре, данные предметы функционально можно трактовать как височные кольца. Близкие им по форме кольца большего диаметра известны в земле эстиев во II- III вв. н. э. (Blume E., 1915, S. 57, 58; Abb. 73).
В прусских погребениях V-VII вв. в массе встречены кольца, конструктивно схожие с гривнами отдела I. Однако ввиду своих параметров (диам. от 3,5 до 8 см) данные кольца не могли служить шейными украшениями. Более логично отнести эти кольца к височным. Косвенно этот вывод подтверждается находкой в погр. 504 могильника Суворове кольца такого типа с прикипевшими стеклянными бусинами.
Перстни (рис. 133) в прусском материале представлены прежде всего предметами, свитыми из рифленой бронзовой проволоки в виде цилиндра диам. ок. 3 см. В основном такой тип перстней встречен в мужских могилах западных балтов позднеримского времени и V-VI вв. (Кулаков В. И., 19906, с. 167).
Нижеследующая типология раннесредневековых перстней пруссов основана на схеме Н. Г. Недошвиной. Перстни изготовлялись в основном из бронзы, редко - из билона. Тип I - пластинчатые, с заходящими концами. Тонкая пластина несколько расширена посередине и нередко орнаментирована поперечными линиями, расположенными крест-накрест. Появившиеся впервые в землях Мазурского Поозерья на границе прусских пределов в VI в., в раннем средневековье они широко распространяются на территории Руси (Недошиви-на Н. Г., 1967, с. 261). В земле пруссов они появляются не ранее конца XI в.,

---

311

---

видимо, с юго-востока. Тип II - рубчатые, литые, с расширением по центру. Сечение дрота в точке расширения - в основном треугольное. Подобные перстни представлены как на Руси (Недошивина Н. Г., 1967, с. 264), так и в Литве. Тип III - витые, с заходящими концами, известны по всей Балтии и Восточной Европе. Тип IV - проволочные, круглого сечения. Тип V - с полусферическим возвышением в центре кольца.
Типичными для прусской культуры XII-XFV вв. подвесками являются медвежий коготь и бронзовый ромб с умбоном в центре (Кулаков В. И., 1990а, с. 27). В отличие от позднеримского времени, когда в ареале эстиев представлены значительные серии подвесок (прежде всего - подвески-бубенчики и ведёрковидные подвески), в ареале пруссов этот вид украшений крайне редок.
Раздел, посвященный украшениям из металла, следует завершить упоминанием о бронзовых пластинчатых пинцетах (рис. 133) и спиральных пронизках, характерных в целом для западнобалтийских могильников эпохи переселения народов.
Бусы. Данная деталь женского убора в погребальных древностях междуречья Ногаты и Деймы в эпоху средневековья достаточно редка. В отдельных погребениях встречаются остатки оплавленных бусин как пастовых, так и стеклянных бочонковидной формы (одноцветные или глазчатые). Янтарные бусины представлены типом "литавровидные" (ассиметрично-бисфероидные, Pauckenperien) - 400-500 гг. (Tempelmann M., 1985, S. 69) неправильной формы (пластина янтаря, после рассверловки сколотая по краям). Обычное число янтарных бусин в погребении - от одной до трех, как и у племен Центральной Литвы в V-VI вв. Янтарные бусины, не подвергавшиеся воздействию огня, можно считать заупокойными дарами людей, сооружавших погребальный комплекс. Подобные находки на исходе эпохи переселения народов обычно располагаются в верхней части могилы, зачастую - среди камней крепиды.
Предметы быта в могилах пруссов представлены прежде всего пряслицами (рис. 133). Среди глиняных пряслиц известны шайбы с продольным валиком, характерные для вельбарских древностей III-V вв., биконические (нередко -со штампованным орнаментом) и бочонковидные.
Шиферные пряслица типологизированы в целом по схеме Р. Л. Розенфельдта. Тип 1 - бочонковидные. Диаметр отверстия - от 6 до 8 мм (Розенфельдт Р. Л., 1964, с. 222). Данные пряслица нередко находятся расколотыми пополам вследствие обжига на погребальном костре или, что менее вероятно, ввиду приспособления к конкретным бытовым нуждам. Тип 2 - усеченно-биконические. Данные артефакты безусловно являются древнерусским импортом, поступившим в Янтарный край в конце X-XI вв.
Замки представлены цилиндрическими конструкциями с железным, обтянутым бронзовым листом корпусом, относимы к XI-XII вв. (Хорошев А. С., 1978, рис. 6). Ключи подразделяются на типы: 1 - с круглой рабочей частью; 2 - торцевые; 3-е гребневидной рабочей частью; 4 - с "бородкой".
Железные иглы известны лишь на севере Самбии в IV-V вв., длина их достигает 6 см.
Ввиду неудовлетворительной сохранности, градация железных ножей на данном этапе исследования не представляется возможной. Использовавшиеся

---

312

---

в быту пруссов ножи имели общую длину от 9 до 14 см, рукояти и ножны (?) изготовлялись из дерева. Изредка в раннесредневековых могилах пруссов встречаются и кремневые ножи, вероятно, предназначавшиеся для обработки янтаря.
Оселки делались из сланцевых пород местного (?) камня, в ряде случаев имели отверстия для подвешивания.
Гребни костяные известны лишь в обломках. Отдел "сложносоставные". Части этих гребней скреплялись железными или бронзовыми заклепками, спинки украшались линейным и циркульным орнаментом. Отдел "двусоставные цельные" состоит из гребней, характерных для Восточной Европы в X- XIV вв. В могильниках пруссов XI в. представлены также бронзовые складные весы, гирьки и пружинные ножницы.
Снаряжение для верховой езды у пруссов включало шпоры (рис. 133), наиболее ранние из которых (V в.) представлены экземплярами, сделанными из двух железных пластин. При систематизации шпор X-XII вв., находившихся, как и в более раннее время, в могилах поодиночке, принята за основу схема А. Н. Кирпичникова (Кирпичников А. Н., 1973, рис. 37). Отдел "прямые" - шип и скоба находятся в одной плоскости. В ряде случаев дуги декорированы поперечными полосками серебряной инкрустации, что характерно для древностей викингов XI в. Тип 1 - с сигарообразным шипом. На концах дуги - круглые петли с двойными отверстиями для ремней, длина шипа - от 2 до 6 см. В Скандинавии такие шпоры датируются 975-1025 гг. В прусском материале (Ирзекапинис, Доллькайм) подобные шпоры встречены в конских захоронениях рубежа X-XI вв. и начала XI в. Для Юго-Восточной Балтии XI в. характерен тип 1 (с маковидным утолщением под острием). Шпоры типа III отдела "изогнутые" отличаются от шпор предыдущего отдела лишь изгибом дуги. Этот изгиб предназначен для смягчения напряжения на металл дуги при ударе в бок лошади острием шпоры. Как и шпоры отдела "прямые", их "изогнутые" аналоги в ряде случаев сохраняют на внешних сторонах дуги следы серебряной плакировки. Шпоры типа IVa обладают манжетовидным расширением у основания острия (рис. 133), у типа V вместо острия - звёздчатое колесико. По А. Н. Кирпичникову, с учётом археологических реалий могильников Ирзекапинис и Доллькайм типы прусских шпор датируются следующим образом: тип I - конец X - начало XI в.; тип II - XI в., типы III, IVa - конец XI-XII в., тип V - XIII-XV вв.
Удила в прусских могилах встречаются исключительно в зубах коней и разделяются на два отдела: "кольчатые" и "с псалиями".
Тип 1 - удила кольчатые с двухчастным грызлом, с круглым сечением колец. Подтип l.la - диам. колец менее 4 см, подтип 1.16 - диам. колец от 4 до 18 см. Подтип 1.2 - диам. колец ок. 10 см. Подтип 1.3 - удила с витым грызлом. Кольца изредка обладают бронзовыми (V-VI вв.) или железными (эпоха викингов) обоймицами для крепления недоуздка.
Тип 2 ~ удила кольчатые с трёхчастным грызлом, диам. колец от 5 до 15 см, центральная часть грызла S-видная.
Тип 3 - удила с псалиями. Подтип 3.1 - удила типа Даумен с L-видными бронзовыми псалиями (рис. 134, № 108), продолжающими традиции конского снаряжения гуннской эпохи. Подтип 3.2 - удила с прямыми железными пса-

---

313

---

лиями. Подтип 3.3 - удила с S-видными железными псалиями аварского круга. Подтип 3.4 - удила с роговыми псалиями, украшенными прорезным зигзагообразным стандартным орнаментом. Подтип 3.5 - удила с серповидными псалиями, плакированными серебром или цинком. Подтип 3.6 - удила с треугольными массивными псалиями длиной ок. 15 см. Подтип 3.7 - удила с псалиями вытянутых очертаний, генетически связанные с подтипом 3.5.
Стремена ранее были типологизированы мною (Кулаков В. И., 1994а, с. 59) в рамках системы И. Антанавичюса. Тип I - 8-видные, связанные с традициями II аварского периода. Подтип 1.1 - стремена с перевитой петлей. Тип IIIa - стремена с выносной петлей для ремня, характерные в X в. для Скандинавии. Тип IV - стремена в виде овала. Тип V - стремена с очень широкой ступенькой - X в. Тип VIг - стремена яйцевидной формы. Тип VII - стремена круглой формы, включающие подтипы VII. 1 и VII.2 (рис. 134). Вне системы И. Антанавичюса остались тип 1 - стремена без отверстия для крепления ремня, тип 2 - стремена подтреугольной формы (подтипы 2.1 и 2.2), тип 3 - стремена с плоской дужкой (подтипы 3.1-3.3).
Такая важная для всадника часть конского снаряжения, как стремена, появляется в земле пруссов уже на рубеже VII-VIII вв. под аварским влиянием, на что указывает форма наиболее раннего прусского типа I.
Накладки на конское оголовье изготавливались в VII-VIII вв. в виде бронзовых пластин, в X в. - в виде басменных оттисков поясных накладок и фибул в серебряной фольге, внутренняя часть которых потом заливалась оловянным/ свинцовым сплавом, в XI в. бронзовые накладки покрываются серебряной фольгой. Таким образом, в эпоху викингов накладки, встречаемые в конских захоронениях, имеют одноразовое, исключительно культовое значение. Находки конца X-XI в. позволяют констатировать высокое мастерство пруссов при изготовлении накладок конских оголовий, в ряде случаев (рис. 134, № 123) ставших первыми в Европе геральдическими изображениями (Кулаков В. И., 1992, с. 137-143).
Описание массовых категорий в погребальном инвентаре пруссов завершают косы и скребницы, традиционно представленные в конских захоронениях как в IV в., так и в V в. н. э.
Представленные выше типы инвентаря пруссов (по материалам могильников "Гора Великанов", Суворове и Ирзекапинис) введены в список признаков раннесредневековой культуры пруссов. Позиции, не отражённые в таблицах (рис. 129-134):
Погребальный обряд (рис. 126):
1 - кремация подтипа 1.1 (в урне типа Гребитен); 2 - кремация подтипа 1.2 (кости в могиле сгруппированы); 3 - кремация подтипа 2.1 (кости в могиле рассеяны в ОПК); 4 - кремация подтипа 2.2 (кости коня и снаряжение для верховой езды с кальцинированными костями совместно с ОПК); 5 - захоронение ориентированного черепом на юг коня; 6 - захоронение коня (в основном - шкура) в придонной части основной могильной ямы; 7 - инвентарь обожжен; 8 - ингумация с северной ориентировкой; 9 - каменная кладка над могилой.

---

314

---

Инвентарь:
23 - копье типа Е; 25 - копье вар. 1V6I (по А. Рутткаи); 74 - перстень рубчатый; 75 - бусина стеклянная одноцветная; 76 - бусина стеклянная глазчатая; 77 - янтарная бусина литавровидная; 78 - янтарная бусина биконическая; 79 - янтарная бусина колотая; 80 - заготовка янтарной бусины; 81 - подвеска кольцевидная; 82 - подвеска псевдоведерковидная; 83 - пронизка спиральная; 99 - шпора подтипа 1.1; 107 - удила типа 3; ПО - стремена подтипа 1.2; 111 - стремена подтипа 1.3; 113 - стремена вар. 111а2; 118 - стремена подтипа VII.2; 120 - накладки железные различных форм; 124 - коса; 125 - скребница. а - пол погребенного (для могильника Гора Великанов - по определению профессора В. Н. Звягина, для остальных могильников - в соответствии с набором инвентаря): \ - муж.; / - жен.; б - № погр.; в - хронологический период в соответствии с индикатором устойчивой датировки.
Размещенные в соответствии с порядком представленных выше типологических схем и единой базовой таблицы признаков, типы, подтипы и варианты основных серийных находок на могильниках пруссов V-XIII вв. представлены для наглядности на таблицах (рис. 135, 138-140, 142, 145). В верхнем левом углу каждой ячейки указан номер позиции в базовой таблице, в нижнем правом углу - индексы типа, подтипа, варианта.
Для окончательногов взят материал грунтовых могильников "Гора Великанов" (бывш. Hiinenberg, Зеленоградский р-н), Суворове (бывш. Zophen, Гвардейски выяснения абсолютной хронологии комплексов культуры пруссой р-н), Ирзекапинис (бывш. Wickiau, Зеленоградский р-н). Данные могильники, часть из которых большими площадями раскопана Балтийской экспедицией ИА АН СССР в 1977-1990 гг., частично известные по архивным материалам, имеют в целом данные по 750 погребениям IV-XIV вв. Для анализа отобраны соответственно приведенному выше списку памятников 70, 184 и 118 комплексов (всего - 372 компл.).
Анализ хронологии проводился в рамках массивов погребений, в основном уже опубликованых (Кулаков В. И., 1990а, с. 3-19; он же, 1994в, с. 47-53; он же, 19996, с. 211-271).
Основой для выявления хронологических групп в прусском материале являются вещи-таксоны:
1. "Капелированные" (с вертикальными прорезами по внешней поверхности) сосуды подгруппы 20.12 (по М. Б. Щукину) - 175-330 гг. (здесь и ниже абсолютные даты даются с известной долей условности).
2. Напоминающие льячки небольшие сосуды типа W ХIIа, служившие для переноса кальцинированных костей в могилу или для ритуальных возлияний - 250-400 гг.
3. Арбалетовидные фибулы группы Альмгрен VI.2 - вариант IzAaIb -367-425 гг. В ряде случаев держатель пружины - деревянный (в таблице - позиция 28д), что характерно для древностей пруссов V в.
4. Пряжки типа Мадыда-Легутко Н11- 400-425 гг.
5. Пряжки типа Мадыда-Легутко Н 3 - 400-450 гг.

---

315

---

6. Фибула со звездчатой ножкой группы Битнер-Врублевка II - 400- 450 гг.
7. Фибула с рифленой спинкой варианта Тышиньска 3 серии 1 - 400- 450 гг.
8. Уплощенно-биконические сосуды типа W XVIIIB - 425-500 гг.
9. Нож-кинжал с аркадным орнаментом на клинке - 450-500 гг.
10. Фибулы варианта IxCrla - 425-525 гг.
11. Фибулы варианта IzAa6b - 475-525 гг.
12. Фибулы варианта 26 - 500-525 гг.
13. Дериваты пальчатых фибул вида Нойвид - 600-650 гг.
14. Удила типа Даумен - 675-700 гг.
15. Подковообразные фибулы с тонкой дугой, закрученной на концах - до 725 г.
16. Стремена II аварского периода (8-образные) - 675-725 гг.
17. Бронзовые накладки конских оголовий с линейным орнаментом -700- 725 гг. (Kleeman О., 1956, S. 114, 115).
18. Стремена раннемадьярского типа - 875-900 гг.
19. Мечи типа JPX - X в.
20. Железные накладки и четверики конского оголовья - 950-1000 гг.
21. Накладки бронзовые в виде головы животного - 975-1000 гг.
22. Шпоры подтипа I.I - 975-1025 гг.
23. Сосуды типа 4 - 990-1100 гг.
24. Копья типа G - 1000-1050 гг.
25. Ажурные накладки конского оголовья с четырьмя головками животных- 1000-1025 гг.
26. Полусферические полые бронзовые заклепки конского оголовья - с X в.
Хронологический анализ данных по каждому отдельному могильнику дал следующие результаты:

Могильник "Гора Великанов"

фаза C₂ - ок. 425 г. - финальная фаза развития СНГ, соответствующей древностям эстиев. Этому времени присущи урновые захоронения. Остатки кремации ссыпались в находящийся в округлой яме массивный слабообожженный сосуд-урну типа Гребитен или за его пределы - между стенками сосуда и бортами ямы. Датирующий инвентарь: сосуды-приставки с S-видным профилем, фибулы вар. lzAa3b, глиняные пряслица с продольным валиком.
425-475 гг. - тенденция к перемене обрядности (характер емкости для костей в могиле изменяется, остатки сожжения содержатся в разбитом сосуде или компактно сгруппированы /в несохранившемся органическом вместилище?/). Для этого времени традиционны железные иглы, ножи, бронзовые пряжки типа НЗ. Ряд категорий инвентаря (стеклянные бусины, пряжки типа Н11, уп-лощенно-биконические сосуды-приставки) объединяет этот этап с предшествующим временем. Это подтверждается и сохранением у части ям округлой в плане формы. Первые три четверти V в. были для "Горы Великанов", как и для

---

316

---

всей Самбии, эпохой постепенной мутации культуры эпохи римского влияния как в обрядности, так и в инвентаре. Урновые кремации постепенно прекращаются, однако весь смысл ритуала (локальное помещение большого числа кальцинированных костей в могилу) не меняется. Как и ранее, многие вещи в комплексах носят следы пребывания на погребальном костре. Значительное распространение конских захоронений (рис. 136) свидетельствует о сложении новой археологической формации - прусской культуры.
475-525 гг. - резкий перелом в развитии местных древностей. В обряде ведущее место занимает рассеивание в могиле остатков погребального костра с редкими кальцинированными костями (рис. 137). Могильные ямы ориентируются обычно по линии северо-запад - юго-восток, имеют овальную в плане форму, их длина - до 1 м. Сосуды-приставки, в ряде случаев сохраняющие по форме и орнаменту преемственность с предшествующим периодом, существуют во фрагментах, нарочито разбитые. Скорее всего, принесенные в них с костра кости беспорядочно высыпались в могилу, затем туда же бросался и сосуд, считавшийся ритуально нечистым. Прекращаются практически все типологические ряды инвентаря, уходящие корнями в IV в. Их место занимают новые материальные компоненты: янтарные колотые и биконические бусины, сосуды для переноса костей с налепами по ребру и зигзагообразным орнаментом ("временные урны"), изготовленные специально для погребальных церемоний, фибулы вар. IzAalb с деревянным стержнем-держателем пружины, заготовки янтарных бусин и кремневые ножи.

Могильник Суворово

450-500 гг. - урновые трупосожжения или группы кальцинированных костей с фибулами вар. 1zAalb и удилами с орнаментированными кольцами.
500-525 гг. - сгруппированные кальцинированные кости с фибулами вар. 2а1, пальчатыми фибулами без выступов на щитке, височными кольцами.
525-550 гг. - сгруппированные кальцинированные кости с фибулами вар. 2а2.
550-575 гг. - сгруппированные кальцинированные кости с фибулами подтипа 26 и пряжками типа 2.
575-600 гг. - сгруппированные кальцинированные кости с фибулами подтипа 3.
600-625 гг. - сгруппированные или рассеянные среди ОПК кальцинированные кости с фибулами вар. 3а2 и биконическими лощеными сосудами.
625-700 гг. - рассеянные среди ОПК кальцинированные кости с фибулами подтипа 4, круглыми фибулами, редко - с мечом.
700-725 гг. - двухъярусные погребения с захоронением коня под ОПК со стременами, имеющими верхнюю часть треугольной или Х-образной формы.
725-1000 гг. - двухъярусные погребения со стременами, имеющими округлый выступ в верхней части, сосудами, орнаментированными вдавлениями по венчику. На ранней стадии этого этапа сохраняется традиция прямоугольных накладок конского оголовья с линейным орнаментом.

---

317

---

1000-1100 гг. - двухъярусные погребения со стременами, верхняя часть которых имеет форму горизонтально вытянутого прямоугольника.
1100-1300 гг. - в основном - трупоположения с северной или северо-западной ориентировкой с кресалами, браслетами и перстнями.
Менее дробные периоды также характеризуются рядом определенных черт. Например, для отдельных погребений 625-725 гг. отмечены каменные кладки, перекрывающие могильные ямы, комплексам 725-100 гг. присуще небольшое количество инвентаря в верхнем ярусе, безынвентарные погребения характерны для 625-700 гг., в могилах 1000-1300 гг. встречены в основном сосуды, изготовленные на кругу.
Распределение на плане могильника Суворове датированных погребений (рис. 141) показывает существование двух групп могил (450-700 и 700- 1300 гг.), последовательно размещавшихся в своих пределах. Выявление рядов могил характеризует развитие направления сооружения могил в ранней группе в диапазоне 100-150 лет. Эта тенденция прерывается ок. 700 г. Ряды поздней группы не функционируют более 70 лет. Учитывая существование характеристики рядов могил на западнобалтийских могильниках II-V вв. как показателя принадлежности погребенных в каждом отдельном ряду к конкретному роду (определенному социальному коллективу?), так же можно атрибутировать и ряды ранней группы могил Суворово. Небольшие, до 4 могил ряды позднего участка включают, видимо, уже останки членов меньшей общественной единицы - индивидуальной семьи. Правда, в данном случае ряды, как и на раннем участке могильника, расположены по поперечной оси участка. Это показывает отсутствие полной смены населения или культурных традиций на поселении, соответствовавшем данному могильнику. По другим общим признакам оба участка разнятся между собой. Ранняя группа погребений в инвентаре продолжает традиции материальной культуры позднего этапа эпохи переселения народов, сохраняя захоронение коня с запада от могилы человека. Как и ранее, присутствуют отдельные женские погребения, причем зачастую с богатым инвентарем. Обряд поздней группы, в результате развития духовной культуры и культовой практики местного населения переходящий к трупоположению, имеет уже мало общего с традициями раннего времени. Прерываются типологические ряды и возникают новые серии в погребальном обряде. Даже территориально могилы поздней группы перекрывают ранний участок, причем не обращается внимание на разрушение могил предков, что было бы совершенно недопустимо при устойчивых родовых традициях. Таким образом, можно сделать вывод о распаде у пруссов (во всяком случае, в юго-восточной части Самбии) на рубеже VII-VIII вв. родовой структуры. Это социальное явление отразилось в духовной и материальной культуре местного населения, сооружавшего могильник Суворово.

Могильник Ирзекапинис

700-800 гг. - период характеризуется преобладанием удил с трехчастным грызлом, позднее, до 990 г. встречающихся крайне редко. К этому периоду относится обнаруженное на могильнике Ирзекапинис весьма редкое для древно-

---

318

---

стей пруссов погребение жреца. Могила содержала обломки обработанного камня с изображением трезубца (рис. 144), иные находки и захоронение коня отсутствовали.
800-900 гг. - период связан с преобладанием накладок ремней конского снаряжения различных форм, характерных для степного мира раннемадьярской эпохи.
900-950 гг. - массовое появление щитовидных налобных подвесок, доживающих до 1050 г. Период определяется преобладанием бронзовых подковообразных фибул с гранеными головками.
950-990 гг. - начало очередного расцвета местной дружинной культуры, продолжавшегося до конца XI в. Данному периоду присущи прежде всего железные накладки конского оголовья и копья типа Е. Артефакты принадлежат материальной культуре Северной Европы и непосредственно связаны с этническими контактами между пруссами и скандинавами в середине X в. К этому периоду относится основное количество обнаруженных на могильнике кремаций в ладье на стороне.
990-1020 гг. - период характеризуется присутствием в могилах стеклянных бусин, началом широкого распространения серповидных псалий, копий типа IV6, (рис. 145, 146). Данный период отражает развитие могильника между разрушением в 997 г. святилища и походом Канута Великого на Кауп в 1016 г. (Кулаков В. И., 1993г, с. 115).
1020-1050 гг. - распространяются пряжки конского снаряжения с подвижной внешней штангой, ножницы, стремена подтипа VII. 1. копья вар."а". Данный период связан также с максимальным использованием местной дружиной конских оголовий с "большими" и "малыми" накладками и щитовидными подвесками.
1050-1100 гг. - время заката местной дружины. Появляется тупиковый в плане своего развития обряд одноярусного трупосожжения (подтип 2.2). Наблюдается тенденция к отказу от всех новаций в воинском и конском снаряжении и возврат к старым культурным традициям. Последнее особенно заметно на примере увеличения количества традиционных кольчатых удил. Конец данного периода совпадает с позднейшим этапом существования могильника. Развитие прусской культуры показано по этапам (рис. 147), которым соответствуют вещи-таксоны (рис. 148-149).

 

319

---

Приложение 5
Прусский хронограф: ок. 63 г. н. э. - 1283 г.

I - вторая четверть V в н. э. - самбийско-натангийская группа западнобалтской культуры (СНГ), эпоха формирования племенного деления среди западных балтов и сложения интернациональной общности населения Янтарного края;
ок. 440-475 гг. н. э. - XIII в. - культура пруссов;
между 51 и 63 гг. н. э. - первое появление на Янтарном берегу римских легионеров и последовавшее вслед за этим первое упоминание эстиев в античной литературе (Плиний Старший);
начало нашей эры - ок. 180 г. н. э. - "венедский" горизонт древностей СНГ;
около 150 г. н. э. - максимальный подъем оборота янтарной торговли венедов и эстиев Самбии с Римом по Великому Янтарному пути;
ок. 180 г. н. э. - появление на Самбии групп северогерманского населения - "кимвров";
ок. 180 г. н. э. - ок. 440 г. н. э. - "кимврский" горизонт СНГ;
до 376 г. н. э. - гипотетическое подчинение эстиев Германариху, королю остготов;
ок. 425-450 гг. н. э. - появление на побережье Вислинского залива эмиссаров гуннской державы - воинов северогерманского происхождения;
454/455 г. - битва при Недао (нынешняя Австрия), распад державы Аттилы и возвращение на родину части эстиев, участвовавших в гуннских походах. Выход сембов к устью р. Ногаты и начало фильтрации в их среду видивариев;
ок. 450-475 гг. - окончательное сложение начал прусской культуры;
489-526 гг. - правление в Италии Теодориха Великого, короля готов, поддерживавшего письменные дипломатические контакты с эстиями;
514 г. - легендарная дата прихода в Ульмиганию/Ульмеригию (книжные названия земли пруссов) братьев Брутена и Видевута с войском, ставших первыми князьями пруссов. Это событие совместило легендированные данные о нескольких волнах походов на Самбию германских дружин - от эпохи "кимврского" горизонта СНГ до рубежа VII-VIII вв.;

---

320

---

ок. 550 г. - появление на южных границах земли пруссов (западная часть Мазурского Поозерья) пришедших из Подунавья гепидов и лангобардов;
ок. 700 г. - битва на юге Натангии между пруссами и жителями Мазур, закончившаяся поражением последних. Основание в устье р. Ногаты первого в земле пруссов торгово-ремесленного центра - Трусо, связанное с ним начало поступления монетного серебра в землю пруссов (рис. 150);
IX в. - среди славян Поморья становится известным название их восточных соседей - пруссов;
ок. 800 г. - появление на Самбии датского викинга Рагнара Лодброка. Основание на севере Самбии, у пролива Брокист торгово-ремесленного пункта Кауп;
ок. 850 г. - первое упоминание пруссов в европейских хрониках (Географ Баварский);
ок. 860-880 г. - гибель Трусо в огне в результате набега викингов. Путешествия англосакса Вульфстана на западную границу земли пруссов, последовавшее вскоре после гибели Трусо;
945 г. - участие боярина-прусса Воиста Войкова в подписании русско-византийского договора;
ок. 950 г. - нападение на Самбию Хакона, сына датского конунга Харадьда Синезубого, часть викингов остается жить в прусской среде;
до 975 г. - посещение прусскими купцами торгового центра в Юго-Восточной Швеции - Бирки на оз. Меларен;
983 г. - первый русский поход на южные окраины земли пруссов;
988 г. - первое появление в Константинополе варяжской дружины, куда входили, вероятно, и прусские воины, оставшиеся в составе императорских телохранителей;
991 г. - первое упоминание в европейских текстах земли пруссов (Дагоме Юдекс);
992 г. - начало польских походов в землю пруссов;
997 г., 23 апреля - мученическая смерть на севере Самбии св. Адальберта (Войцеха) из чешского княжеского рода Славников, первого христианского миссионера Пруссии;
1009 г. -- гибель на границе Ятвягии и Руси миссионера Бруно Кверфуртского;
1010 г. - уничтожение польским королем Болеславом I Храбрым Ромове в Натангии, гибель Криво Ливойлеса;
1014-1016 гг. - поход датского конунга Канута Великого на Самбию, гибель Каупа;
1047 г. - пруссы казнят Мечислава, польского комеса Мазовии;
конец XI в. - уход прусской дружины за пределы Самбии, начало прусской экспансии в земли соседей;
1110-1111 г., зима - поход польского короля Болеслава III на прусские земли Натангию и Самбию;
ок. 1190 г. - образование в Иерусалиме Тевтонского Ордена;
1147 г. - совместный поход русских и польских войск на южную окраину земли пруссов;

---

321

---

ок. 1165 г. - появление в Новгороде Великом "Прусской улицы";
ок. 1166 г. - поход Болеслава IV в землю пруссов и гибель его войска в Мазурских болотах;
1200 г. - основание Альбрехтом Буксгевденом, рижским епископом, Ордена меченосцев;
1206 г., 26 октября - традиционная дата начала прусской миссии - булла папы Иннокентия III о христианизации пруссов;
1210 г. - последний датский поход на Самбию;
1210-е годы - участие пруссов в разграблении Конрадом Мазовецким Малой Польши;
ок. 1212 г. - основание первого католического монастыря в земле пруссов (Зантир) под главенством Христиана;
1212-1216 гг. - Христиан назначен папским престолом первым епископом Пруссии. Начало столкновений поляков и пруссов на северной границе Мазовии;
1217 г. - гибель в земле пруссов миссионера Филиппа;
1222-1223 гг. - крестовые походы польских князей на пруссов;
1224г. -- пруссы переходят р.Вислу и сжигают Оливу и Древеницу в Польше;
1228 г. - основание польского рыцарского Ордена в Добжине (Мазовия);
1229 г. - Конрад Мазовецкий уступает на 20 лет (на самом деле - до 1918 г.) Хелминскую землю Тевтонскому Ордену;
1230 г. - первые военные действия крестоносцев у замка Фогельзанг. Булла папы Григория IX, дающая Ордену право крещения пруссов;
1233 г. - поражение пруссов в битве при Сиргуне (Помезания);
1235 г. - добжинские рыцари объединяются с Тевтонским Орденом;
1236 г., 22 сентября - поражение войск Ливонского Ордена под Шауляем;
1237 г., 14 мая - в резиденции папы римского Григория IX в Витербо происходит акт объединения Тевтонского и Ливонского Орденов;
1237 г. - основание замка Эльбинг;
1231-1238 гг. - епископ Христиан пребывает в плену у пруссов;
1239 г. - основание замка Бальга;
1240 г. - осада и деблокада замка Бальга;
1241 г. - обращение в православие под именем Иоанна пришедшего в Новгород Великого прусского военачальника Гландо Камбило, сына Дивона, родоначальника фамилии Романовых. Набег монголов на Пруссию;
1242-1249 гг. - первое восстание пруссов в союзе с поморским князем Святополком;
1243 г., 15 июня - победа пруссов у оз. Рейзен (Хелминская земля);
1245 г. - выступление пруссов-христиан на Лионском соборе против бесчинств Ордена в Пруссии;
1249 г. - Христбургский мирный договор, юридически закрепивший завоевание Орденом юго-западной части земли пруссов;
1249 г., 29 сентября - победа пруссов под Круке (Натангия);
1249-1260 гг. - второе восстание пруссов;

---

322

---

1251 г. - столкновение прусского отряда с войсками князя Даниила Галицкого у р. Лык;
1253 г. - неудачный для пруссов штурм замка Мемельбург. Первый крестовый поход на Самбию, окончившийся гибелью вице-магистра Пруссии Генриха Штанге вместе со своим братом Германом в битве при Гирмове (ныне - пос. Русское, Зеленоградский р-н);
1254 г., осень - начало похода короля Богемии Оттокара II Пшемысла на Самбию;
1255 г. - основание замков Кенигсберг и Рагнит;
1256 г., 29 июля - первое упоминание в письменных источниках замка Кенигсберг;
1259 г. - татары, пруссы и русские совместно опустошают Сандомирскую землю;
1260 г., 13 июля - победа куршей у оз. Дурбе (Курземе);
1260-1283 гг. - третье восстание пруссов во главе с военными вождями Геркусом Манто, Гланде и Глаппо;
1261 г., 22 января - победа пруссов при Покарвисе (у замка Бранденбург); 1263 г., весна - победа войска Геркуса Манто над крестоносцами в Любавии; 1265 г. - бегство Криво Аллепса к крестоносцам;
1268г. - упоминание в письменных источниках прусса Теодерика на службе у куявского князя Земомысла;
1271 г. - победа прусского войска Диване Кпекине у Сиргуны;
1275 г. - взятие крестоносцами прусского укрепления Камменисвике;
1276 г. - появление прусских воинов в гарнизонах русских городов Гродно и Слонима;
1283 г. - основание замка Нойхауз (в окрестностях совр. г. Зеленоградска). Захват крестоносцами Ятвягии и конец открытой борьбы пруссов и остальных западнобалтских племён с Тевтонским Орденом.

 

 232

---

Список рисунков

 

Рис. 84.
Рис. 85.
Рис. 86.
Рис. 87.
Рис. 88.
Рис. 89.
Рис. 90.
Рис. 91.
Рис. 92.
Рис. 93.
Рис. 94.
Рис. 95.
Рис. 96.
Рис. 97.
Рис. 98.
Рис. 99.
Рис. 100.
Рис. 101.
Рис. 102.
Рис. 103.
Рис. 104.
Рис. 105.
Рис. 106.
Рис. 107.
Рис. 108.
Рис. 109.
Рис. 110.
Рис. 111.
Рис. 112.
Рис. 113.
Рис. 114.
Рис. 115.
Рис. 116.
Рис. 117.
Рис. 118.
Рис. 190.
Рис. 120.
Рис. 121.
Рис. 122.
Рис. 123.
Рис. 124.
Рис. 125.
Рис. 126.
Рис. 127.
Рис. 128.
Рис. 129.
Рис. 130.
Рис. 131.
Рис. 132.
Рис. 133.
Рис. 134.
Рис. 135.
Рис. 136.
Рис. 137.
Рис. 138.
Рис. 139.
Рис. 140.
Рис. 141.
Рис. 142.
Рис. 143.
Рис. 144.
Рис. 145.
Рис. 146.
Рис. 147.
Рис. 148.
Рис. 149.
Рис. 150.